Были мутанты горбатыми, приземистыми, косолапыми, с тремя глазами и огромными слоновьими ушами. Их постоянно колотили судороги неудержимого хохота, рвавшегося наружу из недр поражённых ядовитой желтизной грудных клеток, при этом жалкие подобия лиц морщились в уродливых гримасах. Они были безумны, безумны и абсолютно желты.

Вереница грузовиков потянулась из города нескончаемым потоком, увозя в неизвестность людей, оборудование и материальные ценности. Работники секретных объектов, составляющие подавляющее большинство населения города, подлежали эвакуации вместе с заводом и исследовательским центром. У этих людей не было выбора, специфика их работы и строжайшая дисциплина требовали от них беспрекословного подчинения вышестоящему руководству. Вместе с ними покидали город и их семьи.

Но на долю Игоря выпала иная судьба. Посовещавшись друг с другом и придя к мнению, что болезненный процесс адаптации на новом месте, наверняка сопряжённый с суетой, неустроенностью и нервотрёпкой, нежелательны для сына, родители мальчика решили на некоторое время, пока всё не утрясётся, отправить его к деду Мартыну, старому леснику, обитателю одинокой сторожки где-то в нехоженых лесах Восточной Сибири. Деда Мартына Игорь видел всего раз в жизни, лет семь назад, когда тот приезжал к ним погостить; тогда седой старик произвёл на мальчика неизгладимое впечатление, вызывая впоследствии ассоциации с чем-то древним, былинным, богатырским. Потому он и пришёл в такой восторг, когда отец объявил о своём решении. Ещё бы! Окунуться в жизнь, полную приключений, романтики, суровой борьбы за существование, неожиданных встреч с таёжными обитателями, а долгими вечерами сидеть у весело потрескивающего костра, бок о бок с чудесным, сильным дедом Мартыном и слушать, слушать, слушать его нескончаемые истории о своём житие-бытие — ничего более заманчивого и восхитительного Игорю даже во сне не снилось. И ко всему прочему, не нужно будет ходить в школу. Словом, нет худа без добра, решил про себя Игорь.

Но была у него ещё одна мысль, тайная, невысказанная, жадная мысль, заставляющая детское сердце бешено биться.

Он увидит солнце. Солнце.

В тот же день к деду Мартыну полетела телеграмма-молния.

Прошлым летом снова зашёл разговор об отпуске. У мамы была давнишняя мечта, ставшая со временем её идеей-фикс: съездить на юг, к морю, поплескаться в тёплой солёной воде, послушать мягкий, убаюкивающий шум прибоя, полной грудью вдохнуть влажный морской воздух, напоённый ароматами экзотики и субтропиков, понежиться под знойными лучами кавказского солнца. Человек не может жить без солнца, и мама не была исключением.

Но из года в год идею долгожданного отпуска приходилось откладывать до лучших времён — то из-за болезни мальчика, которая вдруг наваливалась на него с неожиданной силой, то из-за срочной работы, которую спускали в исследовательский центр откуда-то «сверху», то из-за осложнившейся политической обстановки. «Там стреляют, — мрачно говорил отец. — Лучше переждать».

В то последнее лето поездка к морю снова не состоялась: город из последних сил тужился над выполнением срочного заказа министерства обороны. Пик этой сверхважной, по словам отца, работы пришёлся как раз на летние месяцы. Само собой разумеется, отец наотрез отказался от поездки к морю или куда бы там ни было ещё. Он жил только работой, всё остальное для него было малозначащим и второстепенным. Даже здоровье сына.

Но теперь, когда в город пришла беда, всем жителям предстояло отправиться в вынужденный бессрочный «отпуск». По крайней мере, Игорь об этом не жалел. Он был счастлив.

Четыре дня спустя пришёл ответ от деда. Выехать не могу, писал старый лесник, мальчика встречу там-то и там-то. Далее следовали инструкции, как добраться до их глухого таёжного уголка. Отец недовольно поморщился, мама сильно побледнела.

— Он же ещё ребёнок, — сказала она, не зная, куда деть от волнения руки. — Ехать через полстраны одному! Да мыслимо ли это?

— Старый ворчун всегда был несговорчив, — небрежно бросил отец, пожимая плечами. — Пускай едет, ему уже пора становиться самостоятельным. Четырнадцать лет — это не так уж и мало.

— Нет-нет, — горячо запротестовала мама, — так нельзя.

У Игоря всё внутри похолодело. Весь план поездки к деду Мартыну оказался под угрозой срыва. Этого нельзя было допустить, он должен был что-то предпринять. Что-нибудь, что могло бы убедить маму.

— Я доеду, мама! — срывающимся голосом крикнул он. — Доеду, вот увидишь. Ну пожалуйста!

Мама заколебалась. В мольбе сына было столько страсти и неожиданного упрямства, что она невольно взглянула на него совершенно иными глазами. Перед ней стоял уже не маленький послушный мальчик, а долговязый нескладный подросток, заявлявший о своём желании ехать открыто и настойчиво. Она вдруг поняла, что за долгими годами кропотливой работы в лаборатории центра она просмотрела, как сын стал превращаться в мужчину. И ещё поняла, что мальчик, пусть подсознательно, страстно стремится вырваться из того заколдованного круга, куда замкнула их семью неумолимая и слепая судьба. Гордость за сына наполнила её сердце, на глаза навернулись слёзы. «Пусть едет», — неожиданно для самой себя решила она.

— Поезжай, Игорёк, — мягко сказала она и ласково погладила его по голове. Игорь уже не помнил, когда она в последний раз делала это (в семь? девять лет?), и в душе его вдруг что-то перевернулось. Он обнял мать и крепко прижался к ней всем телом. Случайно взглянув на своё отражение в зеркале, он увидел, что щёки его стали влажными от предательских слёз. В этот краткий миг близости он твёрдо решил, что никогда, никогда не покинет маму. Но миг прошёл, и радостная улыбка заиграла на его бледном лице.

— Я приеду к вам, как только вы устроитесь, мам, — убеждённо сказал он.

Отец нетерпеливо заёрзал на стуле.

— Не думаю, чтобы это случилось скоро, — уронил он, уткнувшись в документацию, разложенную на письменном столе. — Будь молодцом, сын, слушайся старика. Уверен, всё образуется.

— Мы напишем тебе, Игорёк, — сказала мама, печально улыбаясь. — И главное, не забывай принимать таблетки. (Игорь глотал их пачками, особенно в дни обострения хронического бронхита, которым он страдал чуть ли не с пятилетнего возраста.) О господи! — испуганно всплеснула руками мама. — Там же нет врачей.

— Свежий воздух — лучшее лекарство, — безапелляционно изрёк отец. — Да и старик, думаю, неплохой знахарь. Все они там, в тайге, испокон века врачуются травами и всякой лесной всячиной. Барсучий жир, говорят, считается панацеей от всех болезней, и ещё пихтовое масло. Старик сам разберётся, что к чему.

Отец ронял слова сухо и спокойно, как обычно. Он всегда бывал спокоен и невозмутим, когда дело не касалось его работы. Но мама, мама не находила себе места от охватившей её неясной тревоги. Материнское сердце сжималось от тоски и смутных предчувствий, что-то подсказывало ей, что незримая, злая сила должна вмешаться в их планы и разрушить их. Что-то нехорошее, ужасное случится в самое ближайшее время.

Но заговорить с мужем о своих терзаниях она не посмела, его сугубо рациональному уму чужда была вся эта «мистическая дребедень». «Слишком много в наш век развелось разных шарлатанов», — часто повторял он о чудесах экстрасенсорики и парапсихологии, сообщения о которых изредка появлялись в местной прессе. В предчувствия он не верил, как не верил во всё то, что не могло быть подтверждено точно поставленным экспериментом и подвергнуто строгим математическим выкладкам. Его рационализм доходил порой до абсурда: как-то раз он заявил, что сомневается в существовании позитрона, так как никто до сих пор не сумел пощупать его пальцами.

Игоря спешно собрали в дорогу, и через два дня он покинул родные бетонные стены «пятьдесят восьмого».

Мама старательно скрывала слёзы, помимо её воли наворачивавшиеся на глаза, улыбка её была вымученной и неестественной. Отец, как всегда, оставался спокоен.