Наконец они отчетливо услышали голос:

— Игнатий Савельевич, я вижу костёр!

— Тётечка, моя милая тётечка! — закричала эта милая Людмила и бросилась в темноту.

Вскоре она вернулась с дедом Игнатием Савельевичем, который сразу уселся у костра, не сказав ни слова, а лишь виновато покашляв, и начал сворачивать цигарку.

На другом берегу Герка разглядел тёмную человеческую фигурку с фонариком в руке, которая кричала голосом тёти Ариадны Аркадьевны:

— О, как я счастлива! Ах, как я рада! Я уже приготовилась чуть ли не проститься с жизнью, думала, что погибаю от страха и ужаса! Узнайте, что случилось с уважаемым Игнатием Савельевичем? За весь долгий путь он не проронил ни звука! Видно, что уж очень безмерно он сердит на меня!

— А почему вы на том берегу, тётечка?

— Я не помню, как попала сюда. Просто заблудилась. Впервые в жизни. Абсурд какой-то.

— Дед, а дед! — позвал Герка. — Ты чего в молчанки играешь?

Тот уныло отмахнулся, показал рукой на горло и продолжал сосредоточенно дымить.

— Нелепое, тётечка, создалось положение, — огорченно сказала эта милая Людмила. — Вы — на том берегу, Герман сломал или вывихнул ногу. Транспортировать его можно лишь в тачке. Дедушка безмолвен…

— Где-то тут поблизости в узком месте есть мостик! — крикнула тётя Ариадна Аркадьевна. — Сейчас я к вам перейду!

— Ой, тётечка! Вы опять заблудитесь!

— Исключено!

— Я вас встречу!

Когда эта милая Людмила убежала, Герман спросил:

— Да что с тобой, дед, а?

И в ответ раздался сиплый, с присвистом и хрипением, еле-еле-еле слышный шёпот:

— Голос сорвал.

А случилось это, уважаемые читатели, так. Дед Игнатий Савельевич шёл, шёл, шёл, кричал, кричал, кричал… Опять шёл… Опять кричал…

— Ну, тут хоть изорись весь, — вслух сказал он, — никакого толку. И куда её занесло?

Он уже несколько раз намеревался повернуть обратно, потому что и устал, и за ребят начал беспокоиться, а главное, это хождение и крики в темноте казались ему сейчас абсолютно бессмысленным занятием. Он даже рассердился на себя, что ввязался в нелепую затею, набрал, в грудь побольше воздуха да ка-а-а-а-а-ак гаркнул:

— А-а-а-а!..

В горле у него что-то вроде бы порвалось, и вместо «…риадна» раздалось еле слышное хриплое сипение, от которого в горле стало больно. Дед Игнатий Савельевич, честно говоря, хотел выругаться, правда, не очень уж крепко, но только зря раскрывал рот — оттуда с трудом, больно прорывались лишь сипение и хрипение…

Ему ничего не оставалось, как повернуть назад: бродить в темноте, да ещё не имея возможности не только кричать, но и просто разговаривать, сейчас стало действительно абсолютно бессмысленным занятием. Но, пристально вглядевшись в темноту, он далеко впереди увидел какое-то слабое свечение. Это мог быть только костёр, и дед Игнатий Савельевич радостной рысцой затрусил по берегу вверх по течению. Ещё издали он различил у костра фигурку своей уважаемой соседки. Она была на другом берегу, в скорбной, усталой до предела, безнадежной позе стояла у костра спиной к реке. А дед Игнатий Савельевич никакого громкого звука издать не мог, сипел, хрипел, сипел, хрипел, пока резкая боль в горле не вынудила его закрыть рот.

Что делать? Он и топать пробовал, и ветками шелестел, долго искал палку какую-нибудь, чтобы с шумом бросить в воду, пока не догадался захлопать в ладоши, сунув фонарик под мышку.

Тётя Ариадна Аркадьевна обомлела: ещё не узнав уважаемого соседа, она увидела, что кто-то прыгает на противоположном берегу и чему-то восторженно аплодирует!

— Вы кто? — испуганно и радостно спросила она, вгляделась и обрадовалась невероятно: — Соседушка милый! Да как вы оказались здесь, спаситель мой великодушный?! Что бы я без вас делала?

А великодушный спаситель мычал, отчаянно размахивая руками, и уважаемая соседушка не сразу догадалась, что он предлагал ей идти вниз по течению. Еле-еле она поняла его, затушила костёр, и вот таким необычным способом: она на одном берегу, её спутник — на другом — они и продвигались, изредка освещая друг друга фонариками.

— Почему вы молчите? — то и дело спрашивала тётя Ариадна Аркадьевна. — Неужели вы так презираете меня, что считаете недостойной хотя бы одного вашего слова?

Бедный уважаемый сосед и великодушный спаситель мысленно молил только об одном: чтобы и спасённая молчала! Но она всю дорогу расспрашивала о причине его будто бы намеренного молчания.

Лишь сейчас у костра рядом с единственным внуком дед Игнатий Савельевич постепенно успокаивался. Герка рассказал ему и о Людмилином купании, и о своей ноге, а закончил так:

— Не видать нам, дед, нормальной жизни, пока эта милая Людмила здесь. Точно, точно. Ещё неизвестно, чего она завтра придумает. Может, она завтра мне голову раскокает или руку оторвет!

— Ерунда, — на ухо ему с хрипом просипел дед Игнатий Савельевич. — Чепу… — Он поднатужился и сипло прохрипел: — …хххха.

Тут с шумом вернулись тётечка и племянница, наперебой стали хвалить Герку и деда, те от похвал тоже повеселели, но вдруг Герка с изумлением и даже возмущением услышал:

— Главная же героиня сегодняшнего вечера, вернее, уже ночи, конечно, моя дорогая племянница! Ведь если бы доброе и смелое сердце Людмилочки не позвало её, прямо скажу, на подвиг, я бы в лучшем случае приобрела двустороннее воспаление лёгких и ещё что-нибудь на нервной почве.

«Так, так, так, — совсем мрачно подумал Герка, — дед без голоса остался, я ногу поломал, а эта будущая женщина в героинях оказалась! Меня домой на тачке повезут, а Людмилочка налево-направо о своём подвиге трещать будет!»

— Короче говоря, я вам благодарна от всей моей растроганной души, — восторженно продолжала тётя Ариадна Аркадьевна. — А мое мнение о Германе изменилось в самую лучшую сторону. Отважный, добрый мальчик.

Дед Игнатий Савельевич согласно и долго кивал головой, затем просипел почти слышно:

— Тачку бы ему…

— Какую тачку?! — возмутилась тётя Ариадна Аркадьевна. — Такого человека транспортировать в тачке? Ему же необходима немедленная квалифицированная медицинская помощь! Я сейчас подниму на ноги весь посёлок, и Герман будет доставлен в районную больницу должным способом — в машине!

Они с этой милой Людмилой ушли. Подбросив в костёр сучьев, дед Игнатий Савельевич просипел:

— Страшно тут было?

— Ещё как! — признался Герка, но не без гордости. — Ногу вот только зря повредил. Достанется нам ещё от Людмилочки с её тётечкой. Придумают они ещё чего-нибудь на наши головы. Сами целехоньки, конечно, останутся, а мы с тобой какие-нибудь ранения обязательно получим.

На это дед Игнатий Савельевич что-то возбуждённо отвечал, и выглядело это так, словно он говорил на экране телевизора с выключенным звуком.

— Дома выскажешься, — предложил Герка, — если, конечно, меня надолго в больницу не упрячут. Пошевелить ведь ногой-то нельзя. А спать как охота…

Вообще-то гордость его так и распирала, и, если бы не больная нога, Герка стоял бы сейчас в свете костра, расправив плечи и выпятив грудь колесом…

…А когда к потухшему костру подъехала машина «скорой помощи», дед и внук крепко спали, прислонившись спинами друг к другу.

— Просыпайтесь, герои! — разбудил их звонкий и громкий голос этой милой Людмилы. — Вставайте, люди подвига! Карета подана!

Тётя Ариадна Аркадьевна сдержала своё слово: среди ночи она добилась, чтобы из медпункта домостроительного комбината медсестра вызвала «скорую помощь», хотя все врачи там были заняты.

Если бы только Герка слышал, как хвалила, превозносила, я бы сказал, уважаемые читатели, воспевала его тётя Ариадна Аркадьевна! По её взволнованным и торжественным словам получалось, что этой кромешной ночью Герка проявил такие высочайшие моральные качества, так ярко осуществил на деле принцип «человек человеку друг», что с полнейшим основанием может считаться героем наших дней.

Конечно, Ариадна Аркадьевна преувеличивала и здорово преувеличивала, но делала это столь искренне и убедительно, что машину вызвали быстро.