На пятнадцатую ночь, когда сверкающий родник солнца скрылся в море запада, а блистающий корабль луны поплыл по зеленым волнам неба, Мах-Шакар вся в тревоге, словно одержимая, пришла к попугаю. Он встретил ее добрыми приветствиями и благопожеланиями, проявил необычайное усердие в похвалах и молитвах за нее, а затем молвил:

– Сегодня ночью надо, не поддаваясь ничьим уговорам, обязательно отправиться на свидание с возлюбленным, надо увидеть лик любимого, не подвергаясь насилию соглядатая, ибо двери бед и врата напастей всегда широко раскрыты, а игральные кости несчастного случая и безнадежности уже выложены на доске мечтаний. Моя душа пылает и тело горит огнем из-за произвола, творимого госпожой над бедным влюбленным, который до сих пор жил обещаниями. Я говорю это для того, чтобы вы встретились, я всем сердцем жажду вашего свидания. Клянусь, когда ты моя госпожа, отправишься к нему, я буду всячески блюсти твои интересы, буду служить тебе верно, отвращая от тебя злословие недругов и друзей занимательными историями. И не дай бог, чтобы эта тайна была разглашена и раскрыта, чтобы пошли разговоры. Но я уже предусмотрел защиту и выход, дабы исправить положение, изыскал пути для сокрытия секрета.

Мах-Шакар похвалила искренность и красноречие попугая и спросила:

– А каким образом ты надумал предотвратить и обезвредить молву? Поделись со мной, чтобы я отвела тебе в сердце и разуме большее место в благодарность за твою верную службу и благожелательность.

– Если верный раб и преданный слуга захочет хотя бы немного ответить за благодеяния, оказанные его господином, за милости, дарованные хозяином, – начал попугай, – то он мигом подготовит все необходимое, непрестанно будет наблюдать за делами владыки, измыслит противодействие до того, как случится беда, и начнет предотвращать ее. Точно таким же образом шакал отнесся с состраданием и сочувствием к дочери раджи и преподал ей хороший урок бесславия, позора и бесчестья.

– А как это случилось? – спросила Мах-Шакар. И попугай начал.

В индийских сказаниях говорится, что в давние времена у раджи Бенареса был сын, на редкость глупый и бестолковый, который не мог отличить правую руку от левой, зада от переда, так что и на человека-то никак не походил. Он был настолько туп, что сладость меда и горечь колоквинта для него были одинаковы, такой неразборчивый, что грохот молота и наковальни, удары кузнецов ему казались приятнее пения соловья и мелодий жаворонка. Однако он владел всеми благами мира, кроме ума и достоинств, и при всей глупости считал себя мудрым и прозорливым. И хотя он был такой отвратительный и мерзкий, хотя садовник природы оросил побег его натуры водой глупости и удобрил мерзостью, тем не менее, отец согласно выражению «Муж гордится своими стихами и чадами» души в нем не чаял и не разрешал ему ни на миг отлучиться. Ведь говорят же:

И вот для этого недоумка сосватали дочь раджи и соблюли все обычаи царей и свадеб, надеясь, что он войдет в разум и станет сообразительнее.

Невеста, которая была владычицей красы и неги, совершенству и прелести которой не было равных под семью сферами неба, луноликая, которая была заглавным листом очарования, блистающая луна, царившая безраздельно на небе красоты, обладала всеми качествами добродетели и ума, была тонким знатоком в науке о музыке и искусстве Барбеда. Когда она играла какую-либо мелодию, то рвались струны души. Наигрывая лад, она похищала сердца.

В такой же мере, в какой супруг был неприятен и глуп, жена была прелестна и умна. Ведь говорят:

Луноликая, вынужденная пойти на сей брак во имя чести, видела, сколь он неудачен и тягостен. Помимо воли она делила с супругом постель несогласия и ложе страданий, в горе и тоске только заламывая руки.

И вот однажды ночью, когда властелин звезд ради покоя уединился на троне запада, когда владеющий кинжалом Миррих и щитоносец-месяц взошли на вершины властителя светил, когда сладкоголосая Зухра, словно барабанщик-Тир, затянула мелодию, сын раджи и его жена сошлись словно Плеяды и Орион. Хотя дева с мускусными волосами и юноша с безобразным лицом на брачном ложе казались слившимися, подобно Плеядам, однако, в сущности, они были столь же далеки друг от друга, как созвездия Большой и Малой Медведицы. А ведь мудрецы сказали: «Показная внешность и вынужденная лесть по законам веры, справедливости и дружбы не заслуживают никакого внимания». Дружба, которая исходит от души, вечна, словно сама душа, а чувственная страсть, как и само тело, уподобится «праху развеянному».[240] Точно так же Асия[241] не любила фараона в душе: хотя на первый взгляд они были вместе, но, по существу, пребывали на расстоянии тысячи фарсангов друг от друга. Ученые мужи рассказывают, что, когда фараону хотелось сойтись с ней, к нему приходил шайтан в образе Асии и он удовлетворял свое желание.

В ту самую ночь, которая для девы была длинная и ужасная, как Судный день, долгая, словно ночь для влюбленного и больного, под царским дворцом напевал песни некий юноша с приятным голосом, сверля жемчужины ладов алмазом мелодии. От его напевов пробуждался и приходил в волнение дремлющий соблазн, а глаза недремлющей судьбы смыкались под эти звуки. Желание видеть лицо юноши, который, точно души влюбленных, был почти рядом с ней, находясь на расстоянии двух фарсангов, поселилось словно сороконожка в ушах дочери раджи, и она лишилась чувств. Сжигающая сердце мелодия, палящая душу песня пробудили ее, а сладостная музыка будто даровала новую жизнь ее телесной оболочке, которая пребывала в спокойствии, словно спящий, а ведь «сон – брат смерти».

Поскольку красавица знала этот мир и была мастерицей в делах любви, поскольку обладала исключительно тонкой натурой и нежным сердцем, она не в силах была слушать пленительную мелодию, была не в состоянии внимать игривой песне. Немедленно она, точно суфий, пустилась в пляс и вышла из дворца, кружась в танце, и тайком, незаметно двинулась к певцу. Как степную серну, ее опутали горестные тенета мелодии, ласкающей слух газелей. И она решила: «Если пожертвовать жизнью – то только ради этого певца. Если отдать свое сердце – то только этой мелодии. Ведь у диких и домашних животных есть и пропитание и подножный корм, они удовлетворяются только едой и сном. Чем же лучше скотины человек, который не вкушает ни радостей духа, ни тела? Хотя этот певец и не ровня мне, но, коли он достойный и пылкий мужчина, я непременно отдам ему сердце, раскошелюсь перед лавкой его желаний. Да кем бы и каким бы он ни был, воистину, он лучше моего несчастного мужа». Затем она пошла дальше, кинула взор на сладкоголосого певца и увидела алчного человека, с гноящимся телом, азартного игрока порочного бродягу, с одеждами, изорванными в клочья, словно ее сердце, выброшенного из родного дома, словно идол. Красавица из благородства не стала обращать внимания на его внешность, на его лохмотья, а поступила согласно выражению: «Взыскуй лишь нравственных качеств, дарованных Аллахом. Воистину Аллах смотрит не на ваши формы, а, напротив, на ваши сердца и помыслы».[242] Она любезно приветствовала его и произнесла: