Японский экспорт и импорт завоевали третье место во внешнеторговом обороте капиталистического мира.

В экономической литературе послевоенное хозяйственное возрождение Японии характеризуется как «экономическое чудо». Иными словами, это значит, что уже преодолены разрушительные последствия войны, которую японский милитаризм развязал на Дальнем Востоке и которая привела страну к катастрофе. Возродившаяся из пепла и руин войны «птица Феникс» совершила новый взлет. Отстроились японские города, обновился и значительно расширился промышленный потенциал. Япония явила наиболее высокие темпы технологического прогресса в капиталистическом мире. На этой почве буржуазные апологеты не замедлили взрастить разного рода концепции «трансформации» капитализма, «народного капитализма», «сближения» капитализма и социализма, возникновения «государства всеобщего благоденствия» и т. п.

Многим представляется необычным столь быстрый подъем японского хозяйства, ее властное вторжение на мировые рынки и все более настойчивое требование «места под солнцем». Почему все это происходит? Чем объяснить такую «экономическую феноменальность»? Причин здесь немало. В достижении экономического подъема свою роль сыграло, конечно, трудолюбие японского народа, его энергия, огромные усилия. Его пытливость, приверженность к техническим новшествам, свойственные японцам упорство и необыкновенная выносливость, редкостный динамизм. Весьма существенно, что после войны в короткие сроки произошло значительное обновление индустриального оборудования. Созданы новые промышленные отрасли с самым современным оснащением. Происходит процесс реинвестиции капиталов в новые, наиболее перспективные отрасли промышленности.

Важно и то, что до настоящего времени у Японии остаются сравнительно небольшие военные ассигнования, которые в прошлом составляли львиную долю национального бюджета.

В американской, да и японской литературе экономический подъем Японии связывают с политикой американских монополий, с «американской помощью». Бесспорно, известную роль сыграл и этот фактор. Но зачем же американскому капитализму понадобилось вдруг позаботиться о возрождении японских монополий, против которых они еще недавно вели ожесточенную борьбу? Почему это произошло? Доброжелательное сотрудничество? Осознанная гуманность – облегчить трагизм народа после Хиросимы, Нагасаки, Бикини? Нет, конечно. В этом отнюдь не было бескорыстия. Североамериканские стратеги шли на альянс с правящими кругами Японии в расчете воссоздать в Азии при их участии бастион антикоммунизма, утвердить за Японией определенную экономическую, политическую и военную роль в общей расстановке международных сил, которая сложилась после войны. «Мы рассматриваем Японию, – цинично широко вещал еще в 1949 году „Нью-Йорк таймс мэгэзин“, – как оплот, плацдарм и союзника против России. Чем скорее она будет восстановлена, тем больше пользы она принесет. Поэтому мы ускоряем ее восстановление».

Кто бывал в Японии, знает, что страна эта не однолика. Япония давно известна как земля поразительных контрастов. Гиперболические крайности нередко вмещаются в многослойной действительности современной Японии. Минувшее, тени вчерашнего сосуществуют с настоящим и грядущим. Здесь новые и революционные начала противоборствуют с вековечным консерватизмом, пережившими себя социальными устоями, неистребленными явлениями феодального средневековья, которые чудом уживаются с наиболее развитыми формами монополистического капитализма.

Сегодня рождается Япония завтрашнего дня. И ее действительность призвана с неизмеримо большей силой отвечать духу времени, чем Япония минувшего дня. Социальные контрасты – органическая специфика современной японской действительности. Реальности столетия властно вторгаются в самые глубинные недра социальной и духовной жизни японцев с явлениями их быта, старинного, древнего, архаичного. Известный японский ученый Судзуки Дзиро, характеризуя современное общество Японии, указывает на своеобразие существующего положения и приходит к заключению: «Для того, чтобы придать современный характер японскому обществу, нужны не сырые реформы, проведенные после войны сверху силами иностранной демократии, а нужна демократическая революция снизу, которая до основания изменила бы существующий социальный порядок»[1].

Внешне жизнь порой кажется веселой, не заунывной, беспечной. На улицах Токио неизменно царит людское оживление, пьют рисовую подогретую водку – сакэ, тщательно пережевывая кусочки вяленого осьминога или каракатицы, играют в «патинко», танцуют, подпевая автоматической радиоле. К вечеру здесь вспыхивают зазывные рекламы кабаре и ночных клубов, которых в Токио, пожалуй, больше, чем в любом городе мира. Фешенебельные отели, рестораны, бары, ночные кабаре – это мир увеселения, и почти повсеместно можно встретить здесь американцев. Япония для них – просторное место ночных развлечений и удовольствий. Примечательно, что Чарли Чаплин на вопрос о впечатлении, которое оставила у него поездка в Японию, однажды метко ответил: «Слишком много кока-колы. И того, что с этим связано…».

Но за всем внешним благополучием нередко скрыта неуверенность, горечь, отчаяние. Таится тревога, глубокая, затаенная тревога, которая тяготеет над всей Японией. Простой человек тут живет неистребимой верой в то, что наступит новый день, придет здоровая буря, которая смерчем пронесется над японским архипелагом и навсегда сметет с лица земли всю мерзость, ненавистные великим труженикам силы, жестокий гнет, порабощение людей. Разве не вопиюще положение, при котором средняя зарплата в обрабатывающей промышленности Японии, по подсчетам комитета Геллера, меньше прожиточного минимума на 65 процентов? При этом труд женщин, составляющих более половины рабочих рук – около 27 миллионов из 45 миллионов человек, оплачивается нередко наполовину ниже, чем труд мужчин. И не тревожна ли все усиливающаяся тенденция среди японских предпринимателей заменять молодежью рабочих по достижении ими тридцатилетнего возраста, когда их здоровье изнашивается в связи с растущей интенсификацией труда?

Япония – страна активной, бурной политической жизни. Страна крайностей, глубоких противоречий. Страна массового рабочего движения и забастовок, поверженного милитаризма и густой паутины американских ракетных баз. И представляется самоочевидным, особенно находясь в стране, что многие определили свои позиции, обратив оружие против внутренней реакции, господства американского империализма, против зловещих сил реваншизма.

И когда отгремела война, в Японии послевоенных лет открылись новые линии фронтов – социальных и идеологических. На протяжении истекших послевоенных лет, едва ли не каждый день, нельзя не видеть, как тайно и явно формируется другой лагерь. И хотя все, кто бывал в Японии, знают, что не так уж многочисленны ряды фашистов и ультраправых элементов, обстановка временами достигает чрезвычайного накала. Преступные элементы из «патриотической партии великой Японии» и подобных ей фанатических организаций шумно активизируются, громко кричат, открыто нападают, терроризируют. Некоторые из них одеты в полуформенные сорочки с изображениями черепа и свастики на рукаве, другие обзавелись касками смертников и демонстративно появляются перед зданиями прогрессивных организаций. Многие же внешне не выдают себя, а действуют втайне, из-за угла, убивая жертву в спину или во время сна.

Японские ультра, фашиствующие силы мракобесия яростно стремятся к возрождению реакционного мировоззрения, идеализации мифического властителя Дзимму, реставрации «Кигэнсэцу». Они требуют, чтобы воспитание школьников и молодежи шло в «духе национальных традиций и морали». Они силятся столкнуть страну на осужденные историей пути шовинистического безумия, милитаристского реваншизма. «Вплоть до конца войны, – указывала недавно газета „Иомиури“, – японских детей учили не историческим фактам, а мифам. Их учили, что Япония – священная земля, управляемая никогда не прерывавшейся династией потомков Дзимму. Их заставляли изучать девиз Дзимму: „Восемь углов мира под одной крышей“. Как праздник Кигэнсэцу, так и идея, заложенная в этом девизе, составляли духовную основу агрессивной, империалистической, воинствующей, ультранационалистической Японии».