– Могу. Тест дает ответ через три дня. И Шави мне сказал, что у меня будет от тебя ребенок.

– Неправда.

– Правда. И ты не бросишь Ноэллу, которая тебя любит и носит твоего ребенка.

Взгляд Адамберга инстинктивно метнулся к окну. Он поднял раму и выпрыгнул на дорогу.

– До вторника, – крикнула вслед Ноэлла.

Адамберг вернулся на велосипедную дорожку и бежал всю дорогу до дома. Тяжело дыша, он вскочил в машину и поехал в сторону леса, круто поворачивая на грунтовых дорогах, ведя слишком быстро.Притормозив перед кафешкой, купил пива и кусок пиццы. Он проглотил еду, как медведь, сидя на корне на опушке леса. Его загнали в ловушку. Ему негде спрятаться от этой полубезумной девки, взявшей его за горло. Он уже представлял, как она появляется во вторник в аэропорту и поселяется у него в Париже. Он должен был знать, понять, увидев, как она сидит на камне, такая странная и прямая как струна, что ее мозг болен. Он избегал ее с первой встречи, но проклятый квинтет швырнул его, как последнего болвана, в объятия спрута.

Мысль об ужине и холодный вечерний воздух вдохнули в него новые силы. Испуг превратился в ярость. Какого черта, никто не имеет права заманивать другого в ловушку. Он выбросит ее из самолета или швырнет в Сену в Париже.

Однако, подумал Адамберг, что-то он слишком часто приходит в ярость в последнее время, слишком многих ему хочется раздавить или убить. Фавр, Трезубец, Данглар, новоявленный отец, а теперь вот еще и девчонка. Как сказал бы Санкартье, он теряет голову. Все симптомы налицо – и убийственные приступы ярости, и даже эти облака, которые ему впервые расхотелось разглядывать. Вышедший из гроба мертвец, вилы, медвежьи когти, злые озера давили на психику, казалось, он сам в каком-то черном облаке. Да, возможно, у него слетает резьба.

Адамберг устало вернулся в номер, чувствуя себя то ли преступником, то ли человеком, собственноручно загнавшим себя в угол.

Вуазне вместе с Фруасси и Ретанкур рванули на озеро Пинк, еще двое отправились обследовать бары Монреаля и увели с собой совестливого Жюстена, Данглар возмещал недосып, а Адамберг, говоря военным языком, весь уикенд «скрытно передвигался». Ему всегда было хорошо на природе – исключение составляло мрачное озеро, – и он предпочел не торчать в комнате, где могла появиться Ноэлла. Он ускользнул на заре, когда все еще спали, и поехал на озеро Мич.

Он провел там много часов, бродя по деревянным мостикам, обходя берега и погружая руки по локти в снег. Он счел за лучшее не возвращаться в Халл и заночевал в таверне Маниваки, молясь, чтобы шаман Шави не появился в его комнате и не притащил с собой свою последовательницу-фантазерку. Весь следующий день он до изнеможения бродил по лесам, собирая пурпурно-красные листья и размышляя, в какой дыре спрятаться вечером.

Поэзия. А если пойти ужинать в поэтический бар? «Катрен» не привлекал молодых, Ноэлле не придет в голову искать его там. Он оставил машину далеко от здания и пошел по широкому бульвару, а не по проклятой тропе.

Усталый, напряженный, отупевший, он съел тарелку жареной картошки, слушая одним ухом поэтов. Внезапно рядом оказался Данглар.

– Хорошие были выходные? – спросил капитан, явно решив помириться.

– А у вас, Данглар? Выспались наконец? – раздраженно ответил Адамберг. – Предательство разъедает совесть, лишает сна по ночам, изнашивает, утомляет.

– О чем вы?

– О предательстве. Кажется, я говорю не на тарабарском, как выражается Лалиберте. Месяцы тайн и умолчания, не считая шестисот километров, которые вы намотали в последние дни из любви к Вивальди.

– А-а… – прошептал Данглар, кладя руки на стол ладонями вниз.

– Вот вам и «а-а». Аплодировать, нести инструмент, провожать, открывать дверь. Истинный рыцарь.

– И что с того?

– А то, Данглар, то самое. Вы взяли сторону Другого. Типа с двумя лабрадорами в новых шнурках. Против меня, Данглар, против меня.

– Я вас не понимаю. Сожалею. – Данглар встал.

– Минутку! – Адамберг схватил его за рукав. – Я говорю о вашем выборе. Ребенок, крепкое рукопожатие, мы вам рады… Так, капитан?

Данглар провел пальцами по губам. Потом наклонился к Адамбергу.

– По моему понятию, как говорят наши коллеги, вы – законченный кретин, комиссар.

Потрясенный Адамберг застыл на стуле. Неожиданная грубость Данглара эхом отозвалась у него в голове. Клиенты – любители поэзии дали понять, что они мешают им сосредоточиться. Адамберг вышел из кафе и отправился на поиски самой поганой забегаловки в центре города, куда не припрется психопатка Ноэлла. Увы – на прямых чистеньких улицах не было ни одного старого доброго гадюшника. А в Париже их полно, они появляются как грибы после дождя. Комиссар остановился на самом скромном заведении под названием «Шлюз». Слова Данглара всерьез задели его: он чувствовал, что у него начинается мигрень, – такое с ним случалось раз в десять лет. «По моему понятию, вы – законченный кретин, комиссар».

А еще были высказывания Трабельмана, Брезийона, Фавра и явление молодого отца. И Ноэлла. Оскорбления, предательства, угрозы.

Головная боль не отпускала, нужно было задавить исключительное исключительным – утопить все это дерьмо в алкоголе. От природы Адамберг был скорее трезвенником, он плохо помнил, как напился в последний раз в молодости, на деревенской гулянке, и какое действие это на него оказало. В целом, если верить окружающим, эффект бывал неплохим. Главное – забыться, говорили они. Этого он и хотел.

Он сел у стойки между двумя квебекцами, успевшими накачаться пивом, и для начала выпил подряд три порции виски. Стены на него не падали, все шло хорошо, муть из головы переместилась прямиком в желудок. Цепляясь рукой за стойку, он заказал бутылку вина: надежные люди говорили, что ерш дает нужный эффект. Он выпил четыре бокала и решил «отлакировать» это коньяком. «Педантичность, педантичность и еще раз педантичность, я не знаю другого способа преуспеть». Чертов Лалиберте. Проклятый хряк.

Бармен начал поглядывать на него с беспокойством. Иди к черту, приятель, я ищу выход, и этот выход подошел бы даже Вивальди. Вот так.

Из осторожности Адамберг заранее положил на прилавок достаточную сумму для оплаты выпитого – на случай, если упадет с табурета. Коньяк подарил ему милосердное освобождение. Бурлившая в нем ярость превратилась в бурную веселость, его переполняло ощущение могущества: мол, выходи драться, если ты медведь, мертвяк, легавый, доисторическая рыба или любая другая дрянь. «Если подойдешь, я тебя проткну», – сказала его бабушка, нацелив вилы на немецкого солдата, который собирался ее изнасиловать. Адамберг до сих пор смеялся, вспоминая тот случай. Храбрая у него была бабушка.

Как сквозь вату он услышал голос бармена:

– Не беснуйся, парень, но на сегодня тебе хватит. Пойди лучше прогуляйся. А то разговариваешь сам с собой.

– Я рассказываю о моей бабушке.

– Плевать мне на твою бабку. Тебя понесло, это плохо кончится. Ты же лыка не вяжешь.

– Никуда меня не понесло. Сижу тут, перед тобой, на табурете.

– Продуй уши, француз. У тебя взгляд совсем тухлый и мозги не варят. Подружка, что ль, бросила? Это не причина биться в падучей. Давай на воздух! Я тебе больше не налью.

– Нет, – сказал Адамберг, протягивая свой стакан.

– Заткнись, француз. Вали отсюда, или я позову полицию.

Адамберг рассмеялся. Полицию. Как смешно!

– Зови полицию, а если копы подойдут, я тебя проткну!

– Черт… – Бармен начал нервничать. – Я не собираюсь спорить с тобой до посинения. Ты начинаешь действовать мне на нервы. Пошел вон, говорят тебе!

Бармен, похожий на канадского дровосека, какими их изображают в комиксах, обошел стойку, рывком поставил Адамберга на ноги, дотащил до двери и выпихнул на тротуар.

– Не садись за руль, – посоветовал он, протягивая ему куртку, и даже напялил на голову шапку. – Сегодня ночью будет холодно. Обещали минус двенадцать.

– Который час? Я не вижу циферблата.