И нам остается лишь сожалеть о том, что мы не знали этого раньше. А теперь… Теперь слишком поздно.

— Пыль… — прошептал генерал.

— Да, радиоактивная пыль — коллоиды, появившиеся во время атомных бомбардировок; обычная пыль и обычный воздух, перешедшие в нестабильные изотопные формы. Три года ветер разносит этот яд над миром. Его концентрация не слишком высока, хотя и относительно близка к порогу безопасности. Именно поэтому мы наблюдаем небывалую вспышку раковых заболеваний. Этот яд везде. Каждый вдох, каждая крошка хлеба и глоток воды, каждый ком глины, по которому мы прошли, буквально пронизаны радиацией. Она в стратосфере и под землей. От нее не убежать даже на звезды, поскольку она уже внутри нас.

До ядерной войны мутации встречались редко. Заряженные частицы, проносясь сквозь тело с неимоверной быстротой, почти не затрагивали структуру генов, поэтому их электромагнитное воздействие не вызывало химических изменений. К тому же облученные хромосомы заменялись при воспроизведении новыми и здоровыми. В наше время любой предмет является источником заряженных частиц и гамма-лучей. Причем многие гены уже сами по себе содержат радиоактивные атомы.

Даже в условиях сравнительно низкой радиации почти все половые клетки организма видоизменяются, и при воспроизводстве одна из них дает толчок рождению мутанта. Вот почему мы, наблюдаем регрессивные черты уже в первом поколении людей постьядерной эры. Теперь от этого никто не застрахован и безопасных мест больше нет.

— Генетики утверждают, что мы могли бы сохранить какое-то число настоящих людей, — вяло откликнулся генерал.

— Честно говоря, я им не очень верю. Конечно, радиоактивность невелика и будет уменьшаться сама по себе. Но прежде чем она превратится в маловажный фактор, пройдет от пятидесяти до ста лет, а к тому времени «чистая раса» окажется незначительным меньшинством. И у ее представителей по-прежнему будут видоизмененные гены, не нашедшие пока сходной пары и ожидающие возможности проявления.

— Вы правы. Наука нам уже не поможет. Ей удалось лишь довести нашу расу до вымирания.

— Я этого не говорил. Раса сама довела себя до гибели, но наука здесь ни при чем. Ею просто злоупотребили. Если не считать психологических основ, наша культура во всем опирается на науку. Используя ее, мы можем сделать последний и решительный шаг. И только в этом случае люди или их потомки продолжат свое существование.

Драммонд проводил Робинсона до палаты и мягко подтолкнул его к двери.

— Вы устали, измучены переживаниями и готовы сдаться, — сказал он. — Завтра все будет выглядеть по-другому. Идите взгляните на Элейн и передайте ей от меня привет. Вам надо как следует отдохнуть. Впереди нас ждет огромная работа. И знаете, генерал, я по-прежнему считаю, что у вас отличный малыш.

А потом пожилой мужчина, временно исполнявший обязанности президента Соединенных Штатов, тихо постучал в дверь и шагнул в комнату. Хью Драммонд проводил его взглядом, торопливо вышел на улицу и, на ходу застегивая молнию куртки, растворился в холодных сумерках.

Мальчика почти всегда окружало одиночество, и даже среди детей или во время разговоров с ними ему казалось, что он стоит на дальнем краю пропасти, к которому еще не подвели мостов. Его единственным другом был тощий серый пес со странной шишковатой головой и свирепым нравом. Их часто видели на безлюдных окраинах, где они бесцельно бродили по равнинам, заросшим густым лесом, или по высоким обрывистым холмам, которые на многие мили тянулись вдоль реки. И теперь, когда они шли по гребню скалы на фоне кровавых бликов пламеневшего заката, их облик пробуждал в душе какое-то смутное чувство — худенький, оборванный большеголовый мальчишка казался гномом из страшной легенды, а лохматое неуклюжее животное, семенившее за ним по пятам, походило на существо из ада.

Родерик Вэйн увидел их именно так. Возвращаясь домой, он заметил сына на другой стороне реки и громко позвал мальчишку. Тот остановился, медленно повернулся к отцу, и в его глазах застыло изумленное любопытство. Вэйн с болью узнал этот взгляд, хотя на фоне багрового неба Аларик выглядел лишь темным уродливым пятном. И он знал, что сын будет смотреть на него долго-долго, словно не узнавая, словно стараясь присмотреться и вспомнить лицо… чужака. Старая печаль захлестнула сердце, но Вэйн позвал его еще раз:

— Эй, малыш, иди сюда!

День в мастерской выдался трудный, и Родерик устал. Починка машин — это, конечно, не уроки математики в саутвэлском колледже, но на развалинах мира выбирать не приходилось, и, чтобы выжить, люди соглашались на все. По сравнению с другими ему еще повезло — так что грех жаловаться.

В давние времена река пересекала территорию колледжа, и каждый вечер после классной работы он прогуливался вдоль берега, попыхивая трубкой, помахивая тростью и размышляя о чем-нибудь хорошем, например о застывших вершинах красоты современной квантовой механики или о том, что Карен приготовит на ужин — да, именно об этих двух вещах, которые только на первый взгляд казались несоотносимыми. В такие тихие летние сумерки он забывал о тревогах и планах на завтра — для них и так хватало времени. Он неторопливо шел по извилистым аллеям, вдыхая табачный дым и прохладный вечерний воздух. В воде отражались кроны старых высоких деревьев, а закат разливал по небу медь и расплавленное золото. Иногда ему удавалось остаться наедине с рекой и далекими звездами. Но чаще с широких и ровных лужаек доносились голоса студентов, которые радостно приветствовали всеми любимого и уважаемого профессора Вэйна.

С тех пор прошло шестнадцать лет, и эти чудные воспоминания уже покрылись пеленой забвения. В памяти остался лишь злой, непередаваемо ужасный кошмар войны, который за пару месяцев стер с лица Земли каждый мало-мальски важный город. А потом потянулась череда страданий и бед — болезни, голод, грабежи, невыносимый труд и горе, искорежившее человеческие судьбы. Все это скрыло за собой счастливые прежние дни, будто смыв их потоком стремительных событий. И отныне территория колледжа превратилась в пустошь с почерневшими развалинами, где в высокой траве темнеют туши коров и пустые строения, проливая кирпичные слезы, таращат слепые окна на могилы людей.

Города исчезли, мировая культура сгорела в огне братоубийственных сражений, и больше не было нужды в профессорах. Тихий студенческий городок в сельской глубинке Среднего Запала захлестнула волна удушливой коммунистической диктатуры, которая жесткой рукой защищала все, что осталось в этих местах. И наступили страшные времена, когда каждого пришлого встречали пулей, а со всех сторон подступали кочевые банды и озверевшие от голода мародеры.

Но чума прошла стороной, и даже в ту первую зиму большая часть населения выжила благодаря собранным заранее запасам злы. Трактора и комбайны ценились на вес золота. Когда горючее кончилось, их начали переделывать в машины, приводимые в движение лошадьми, быками и людьми. Техников и механиков отчаянно не хватало. Вэйна определили в мастерскую по ремонту машин, и он, к общему удивлению, стал настоящим знатоком своего дела. Никто не мог так ловко распотрошить бесполезный автомобиль и добыть из него запасные части для бесценных комбайнов. За этот талант его прозвали Каннибалом и повысили до управляющего мастерской.

Но годы шли, и ситуация все больше менялась к лучшему. Диктатуру отменили. Саутвэл снова стал частью страны. Но здесь по-прежнему не нуждались в профессорах, а для идущего на убыль числа подростков вполне хватало обычных учителей. Вэйн остался начальником ремонтной мастерской. И вот теперь, устав до дрожи в руках, он брел домой в залатанном засаленном халате. И который раз вид сына, его странный долгий взгляд пробуждали старую печаль и мрачные мысли.