– Римляне, покоряя народы, не навязывали им свои религиозные представления. Идолов какого-нибудь покоренного народа они ставили в Риме рядом со своими Юнонами и Юпитерами.

– Рим был могуч. Когда наш меч станет таким же победоносным, как римский, тогда, может быть, разноверье соседей не будет для нас опасным. Но рано заботиться о проявлении и распространении своего могущества на соседние страны, если у себя дома мы никак не можем объединиться и собраться в единую всегрузинскую силу.

– Речи твои разумны. Я был бы рад продолжить нашу беседу у нас, в Гелати. Но хотелось бы узнать, – добавил настоятель, уже вставая, – о чем еще собираешься написать?

– Влечет летописное дело.

– Добро, сын мой. Я и академия наша окажем посильную помощь. Через четыре дня я отбываю в Гелати. Будь же готов и ты отправиться вместе со мной.

Мамука подвел копьеносцев к дому Ваче Грдзелидзе. Мать Ваче, увидев вооруженную стражу, так испугалась – не случилось ли несчастье с сыном, что не могла отворить ворот. Мамука соскочил с коня, прошел во двор дома, обнял соседку. Вдова пришла в себя, успокоилась, пригласила Мамуку в дом.

– Вы испугались, тетя, а надо бы радоваться. Ваче приглашен ко двору, и мы приехали за ним по приказу царицы.

– Какое дело нашлось для Ваче при дворе грузинской царицы?

– Видишь ли, получилось так, что Цаго преподнесла царице книгу, разрисованную Ваче. Книга так понравилась Русудан, что она приказала найти художника.

– Но разве Ваче не вместе с Цаго?

– С Цаго? Почему он должен быть вместе с ней?

– Ну, а как же, третий день его нет в Ахалдабе, он ушел и не сказался даже матери. Соседские ребята говорят, что он ушел вслед за Цаго и Павлиа по Тбилисской дороге.

– Но Цаго и Павлиа приехали одни! Вот Цаго даже написала ему письмо, чтобы он приезжал скорее.

– Так, значит, какое-нибудь несчастье! Горе мне, какое-то несчастье приключилось с Ваче!

– Не горюй, мы его отыщем и на дне моря. Приказ царицы мы обязаны выполнять, успокойся.

Мамука сел на коня и повел копьеносцев на поиски потерявшегося живописца.

В то время как Ваче искали в Ахалдабе, он преспокойно знакомился с храмами и дворцами столицы. Часами простаивал он перед замечательными произведениями живописи и архитектуры. Уходил из храма или дворца, когда стража и священники выдворяли его чуть ли не силой. Ночью он работал в кузнице, утром умывался и, поев, ложился спать. Выспавшись, бродил по городу. Удалось разузнать, что Деметре Икалтоели теперь в Хлате, расписывает храм для царицы Тамты. Оказалось, что караваны в Хлат ходят часто. Дело за тем, чтобы собрать денег на дорогу. Все чаще Ваче стал думать о длинном, но заманчивом пути до Хлата.

Однажды он случайно услышал, что в свите царицы появилась какая-то девушка, затмившая красотой саму царицу. Смутное беспокойство на мгновение коснулось сердца Ваче после этих слов, но больше ничего не было сказано о новой придворной, и скоро Ваче забыл о случайно услышанной новости.

Ночевал он обыкновенно на окраине Тбилиси, недалеко от кузницы. Но однажды было какое-то такое настроение, что после работы Ваче не лег спать, а сразу с утра пошел бродить по столице.

И ночью во время работы иногда вдруг все валилось из рук, молоток не попадал по тому месту, куда хотел ударить, иногда сам собой опускался в руках кузнечный молот, будто руки ослабли и перестали слушаться. И теперь, во время прогулки по городу, Ваче было не по себе. Какое-то предчувствие томило его. Сам не зная зачем, он брел к Сионскому храму.

Постепенно стал нарастать, усиливаться звон колоколов. Он плыл от Сиони навстречу нашему печальному Ваче. Народ между тем выходил из домов, многие выбегали в поспешности. Все стремились к Сиони. Вдруг зазвучала макрули – ритуальная свадебная песня. Значит, кого-то венчают, и народ бежит поглядеть на жениха с невестой, подумал Ваче и тоже ускорил шаг.

Навстречу по улице катилась шумная ватага детей. Должно быть, сейчас появится и само свадебное шествие. Пришлось остановиться в сторонке, прижавшись к стене, среди таких же любопытных зевак. Ваче не нужно было тянуться на цыпочках, хорошо было видно и поверх голов.

В толпе обсуждалось происходящее:

– Говорят, очень уж хороша молодая Торели.

– В целом царстве нет ей равных по красоте. Она затмевает даже царицу Русудан.

– О ком идет речь? – робко спросил Ваче у соседа.

– Разве ты не знаешь? Придворный поэт Турман Торели женится на самой красивой девушке в стране. Теперь они обвенчались, идут из Сиони.

Свадебный кортеж в это время действительно показался из-за поворота. В толпе узнавали шествующих, называли их имена:

– Смотрите, Шалва Ахалцихели!

– Да, а вон Иванэ Ахалцихели рядом с ним.

– Ну как же, они ведь двоюродные братья жениха.

– А вот и жених.

– Правду говорили про невесту.

– Ну-ка я погляжу.

Головы тянулись вверх одна возле другой, каждый старался приподняться повыше, чтобы взглянуть на шествие. Ваче тоже увидел и жениха и невесту. Но больше он уж не видел ничего, в глазах потемнело, ноги странно обмякли, и все повернулось наоборот – небо туда, где земля и шествие, а шествие на место неба. Потом сквозь темноту и сон послышались голоса:

– Как будто очнулся.

– Веки дрогнули, сейчас откроет глаза.

Сердобольные люди прыскали на Ваче водой и подставляли под нос какое-то пахучее лекарство.

– Наверно, это от голода. Видишь, какой он худой.

– Наверно, от нужды.

– Пойду принесу ему вина и хлеба.

Ваче действительно открыл глаза и даже сел на тахте. Оказывается, его перенесли в тихую прохладную комнату в торговых рядах. На еду не хотелось и смотреть. Отодвинув тарелку, поднялся на ноги.

– Отдохни еще, поешь и полежи, – говорили ему. – Где ты живешь, мы проводим тебя до дому.

Но Ваче сердечно поблагодарил добрых людей и вышел на улицу. Он не знал, куда ему идти, но пришел почему-то к Куре. Только увидев накатывающиеся одна на другую тяжелые волны бурной реки, Ваче догадался, зачем он сюда пришел. Голова все еще кружилась. Может быть, теперь она кружилась от высоты, потому что Ваче стоял на мосту. Он глядел вниз на текучую воду. В глазах пестрило, волны перепутывались, разбегались, мерцали, и сквозь них, там, глубоко внизу, прорисовывался образ все той же Цаго, юной девушки из Ахалдабы, подружки детства, жены блистательного вельможи.

Проклятая книга Торели! Разрисовал. Вложил душу. Выходит, что приготовил приданое для Цаго. Наверно, счастливый муж положит эту книгу около супружеского ложа и будет самодовольно листать ее и читать вслух прильнувшей и обвившей его руками жене. От счастья и ласки Цаго смежит глаза и даже не взглянет на рисунки, и даже не вспомнит бедного влюбленного юношу, который ни в мечтах, ни во сне не мог бы представить себе такого счастья, а оно ни с того ни с сего, запросто досталось Торели.

Да и мог ли Ваче мечтать? Что у него есть – богатство, имя, положение при дворе? Неотесанный деревенский парень, он вырос в нужде и сиротстве, и никто не мог бы понять это лучше, чем Цаго, потому что и сама она сирота, и сама росла в такой же нужде. Но, дочь азнаури, она, конечно, мечтала и о богатстве и о блеске двора, и, конечно, эта ее мечта никаким образом не могла связываться с Ваче, с таким же бедняком, как она сама.

А если это так, если Ваче не мог и теперь уж не сможет никогда даже мечтать о милой Цаго, какой же смысл в том, что жизнь будет продолжаться и дальше? Зачем ночами бить молотом по железу в раскаленной кузнице? Зачем ему все искусства, и свое и чужое, зачем ему далекий берег успеха, если, доплывя до него, он не увидит там милой и желанной Цаго? Там тоже пусто, зачем же туда стремиться, пробиваясь сквозь все лишения жизни?

Ваче зажмурился, оперся о перила моста, чтобы перекинуть через них свое тело, и вдруг услышал издали крик о помощи. Он открыл глаза и увидел, что река несет барахтающегося, кричащего мальчика. Волны то перекатывались через ребенка, накрывая его с головой, то выносили кверху, то поворачивали на одном месте, как щепку. По берегу реки с воплями бежали женщины, они тоже звали на помощь.