— Конечно, — отвечает. — Вот утром, например, за меня осталась Катя. И в обед тоже.

Она мельком взглянула через открытую дверь в соседнюю комнату, где находилась девушка. Впрочем, она ее заметила сразу, когда вошла в номер. Заметила, как та спокойно беседовала со мной. Что ж, теперь можно поближе подступить к главному.

— Значит, вы полагаете, что кражу совершил посторонний человек, — говорю я. — Как же он, по-вашему, проник в номер?

Она пожимает плечами, сдержанно говорит:

— Как бы он ни проник, мы несем ответственность. Я это прекрасно понимаю.

— Нам этого мало, Маргарита Павловна, — вежливо возражаю я. — Нам надо понять, как он открыл номер.

— Откуда я могу знать, — устало отвечает она. — Для нас это уже значения не имеет.

— Маргарита Павловна, — говорю я, теряя терпение, — а не мог ли он открыть номер ключом? Это ведь самое простое.

— Откуда же у него может быть ключ? — Она снова безразлично пожимает плечами, давая понять, что мои заботы ей совершенно чужды.

— Тогда, выходит, отмычкой или чужим, подобранным ключом, — продолжаю я. — Что ж, мы вынем из двери замок и отправим на трассологическую экспертизу. Но стоит ли беспокоить людей, Маргарита Павловна?

— Вам виднее, — отвечает.

И ведь глазом не моргнет. Но тут у меня вдруг мелькает новая мысль. Значит, она никуда в эти часы не отлучалась? Прекрасно. Тогда как же она могла все проморгать? С ее-то опытом, с ее строгостью? А может, опыт у нее богаче, чем я думаю? И вор был, конечно, мужчина. Такие стареющие дамочки, случается…

Я извиняюсь и, подозвав одного из сотрудников, шепчу ему кое-что на ухо. Сотрудник уходит. А я снова возвращаюсь к допросу. Спешить сейчас не стоит, надо подождать, когда вернется Котов. Вдруг ему повезет.

— Да, — говорю, — вы правы: мне виднее. И мы еще вернемся к этой теме. А пока скажите, кого из посторонних вы видели за это время у себя на этаже?

Она снова медлит с ответом. Не вспоминает, а соображает, это я точно вижу. И еще вижу, что она начинает меня опасаться. Небось сначала решила: какой-то молодой пижон тут распоряжается и строит из себя Шерлока Холмса. А теперь опасается. С одной стороны, это мне приносит некоторое удовлетворение, конечно. Я даже испытываю легкое злорадство. Но в то же время я понимаю, что это усложняет работу. Было бы лучше, если бы она меня еще некоторое время за дурака считала. Для дела лучше. Выходит, я где-то допустил промах.

Вот Кузьмич наш тут безупречно точен, это я сколько раз наблюдал. Такое, знаете, простодушие в нем вдруг появляется, такая безобидная недалекость, что смех разбирает, как иной раз кое-кто на это клюет. И совсем неглупые люди попадаются. Начинают с Кузьмичом говорить эдак снисходительно, со скрытой насмешкой, покровительственно даже. И он, представьте, терпит, он не дрогнет. Словно и вовсе самолюбия человек лишен. Зато потом… Ведь они же следить за собой перестают, контроль притупляется. Элементарное дело, казалось бы. И умом, безусловно, это понимаешь. Особенно вот так, как я вам рассказываю. Но в тот момент человек мыслить абстрактно не способен, он стремится быстрее оценить данного, конкретного своего противника. Для него это важнейшее дело сейчас. И если этот противник работает так, как наш Кузьмич, нет вопроса и нет сомнения. Вот ведь штука какая. Все тут от таланта зависит. Я это слово не боюсь к Кузьмичу применить. Вы мне скажете, притворство это, обман, вот и все. А я скажу — хитрость, находчивость, мастерство. Чувствуете оттенки? И без этого оперативная работа вообще ноль.

Так вот, Кузьмич наш великий мастер, в частности, и на такие разговоры, как у меня сейчас. Уверяю вас, это очень трудно. Вот ведь какой-то промах я в этом разговоре допустил. Скорей всего самолюбие меня подвело. Выдержки не хватило. Что ж, еще один урок, еще одна зарубочка. А моя Маргарита Павловна между тем, собравшись с мыслями и про себя все, конечно, прикинув, начинает вспоминать, кого она из посторонних людей видела в эти часы на своем этаже.

Но вот наконец появляется Котов. Вид у него все такой же невозмутимый, и понять, удалось ему что-нибудь узнать или нет, невозможно. Что и требуется, конечно. Потому что Маргарита Павловна очень пытливо на него взглянула. Котов отзывает меня в сторону и торопливо докладывает. Я спокойно киваю ему в ответ и возвращаюсь на свое место. Но я чувствую на себе чужой, настороженный взгляд.

— Что ж, продолжим, — говорю я. — Когда вы сегодня пришли на работу, Маргарита Павловна?

— В семь часов, — отвечает.

— А куда вы отлучались в течение дня?

Она привычно пожимает плечами и по-прежнему не смотрит на меня.

— Обедать ходила. В дирекцию меня вызывали, в бельевую. Да мало ли куда…

— Понятно. А из гостиницы вы куда-нибудь выходили?

— Из гостиницы? Нет, никуда не выходила.

Мой вопрос ей явно не понравился, она что-то заподозрила в нем, хотя наверняка не поняла, для чего я его задал. Ну что ж, сейчас поймете, уважаемая Маргарита Павловна.

— Так. Значит, из гостиницы вы в течение дня не выходили, — говорю я. — Когда шли на работу, магазины были еще закрыты. Кто же вам подарил коробочку конфет, Маргарита Павловна, которая в столе у вас лежит рядом с ключами от номеров? В буфетах и ресторане гостиницы таких конфет сегодня не было, мы проверили.

И тут, просто на глазах, снова проступили на ее шее красные пятна, напряглись сцепленные пальцы. Но тонкое лицо с морщинками около глаз и в уголках рта не дрогнуло, словно окаменело. Она плотно сжимает губы, на секунду задумывается и говорит:

— Не помню. Кто-то из жильцов. Конфеты ведь совсем недорогие.

— Конечно, — охотно соглашаюсь я. — Дорого внимание. Но хотелось бы знать, кто его проявил. Мы опросим жильцов. — И, помедлив, спрашиваю: — Что тогда?

— Тогда… кто-то другой.

О, я прекрасно вижу, какая борьба идет в ней. Положение-то ведь глупейшее. Ясно, что она не может не помнить, кто подарил конфеты. Запирательство только ухудшает дело, усиливает подозрения. Но, с другой стороны, назвать того человека тоже радости мало, я же понимаю.

— Ладно, Маргарита Павловна, — говорю я. — Подумайте. Может быть, вспомните. А пока вернемся к этой злополучной двери. Точнее, к тому, как ее открыли. Ключ-то ведь торчит сейчас в замке, если не ошибаюсь?

— Да… — еле слышно отвечает она, не поднимая глаз.

Я прошу Котова принести ключ и показываю его Маргарите Павловне.

— Этот самый?

— Да…

Ей уже все ясно, я же вижу. И пора все рассказать как есть, пора кончить эту глупую игру. Но она молчит. И тогда последнюю точку ставлю я сам. Мне это уже надоело, и потом впереди еще много работы, главной работы.

— Почему на этом ключе нет бирки с номером комнаты, Маргарита Павловна?

Она молча пожимает плечами.

— А потому, — резко говорю я, — что это запасной ключ. Тот ключ у вас украли. Не сами же вы его отдали? Так, я полагаю?

— Никому я ключ не отдавала, — неожиданно твердо произносит она и поднимает на меня глаза.

— А конфеты? — спрашиваю. — Насчет конфет вы ничего не вспомнили?

— Нет, — тем же тоном отвечает она. — Кто-то положил и ушел. Не помню кто.

— Ну а кто мог украсть у вас ключ, вы не догадываетесь?

— Нет, не догадываюсь.

Она ничем не хочет помочь нам и, конечно, ничем не собирается ухудшить свое и без того плохое положение. Все это понятно.

Я заканчиваю протокол допроса, даю ей подписать каждую страницу и отпускаю.

Мы продолжаем работать. Допрашиваем вторую горничную, третью. Беседуем с жильцами на этаже. Возвращается Авдеенко. Он повидался с швейцаром, с лифтерами. Я уже не смотрю на часы. Часы напоминают мне то, что должно было состояться и не состоялось. И еще всякие грустные последствия этого. Так что лучше на них не смотреть, на часы. За окном уже черно. Поздно, конечно. Мы давно перешли работать в кабинет администратора. И вообще порядком уже вымотались.

Наконец я объявляю, что на сегодня хватит. Кажется, сделали все, что возможно, все сведения, какие возможно, добыты. Договариваемся, что завтра утром я приеду к ребятам, проанализируем все данные, наметим план. Это дело вести им. В общем, не бог весть какое дело.