На следующий день я звоню домой Богдану Теляшу.

Голос его ласков и вкрадчив.

— Все сговорено в лучшем виде, — сообщает он. — Интересуюсь за ваше предложение. Увидимся или что?

И мы уславливаемся о встрече. Через час, в кафе на Дерибасовской. Теляш берется заказать столик.

Я вешаю трубку. И тут же снова звоню. На этот раз Стасю. Мы с ним приходим к выводу, что Зурих вряд ли будет присутствовать на этой встрече, хотя сама она, конечно, произойдет с его ведома и даже согласия.

Я забыл вам сказать, что мы еще в Москве проверили Зуриха по всем нашим учетам и очень удивились, обнаружив его предыдущую крупную судимость. Удивились не потому, естественно, что считали Зуриха непорочной и светлой личностью, а потому, что наше открытие свидетельствовало об удивительной самоуверенности этого травленого волка, о его наглости даже. Видимо, Зурих решил, что на этот раз он уже неуловим, и потому можно действовать под прежней фамилией. Словом, тут он зарвался.

Так, кстати, часто бывает со всякого рода людьми с нечистой совестью, когда они полагают, что все концы в их неблаговидном прошлом надежно спрятаны и никогда не всплывут прежние их темные дела и поступки.

Об этом я и думаю после разговора со Стасем и по дороге в кафе.

Кафе на Дерибасовской я нахожу довольно быстро. В праздничный день оно забито до отказа, на дверях красуется знаменитая табличка «мест нет», и довольно солидная очередь топчется у дверей на тротуаре. Бородатый швейцар, видимо, предупрежден и почтительно пропускает меня сквозь зеркальные двери.

В красивом светлом зале с белоснежными скатертями и хрусталем на столах я разыскиваю Теляша. Он сидит в углу, возле окна, за небольшим столиком на две персоны и приветственно машет мне рукой.

Но, прежде чем подойти к нему, я еще раз внимательно оглядываю зал. При моем росте это не так уж трудно. Однако ничего подозрительного я не замечаю. Свидание с Зурихом здесь, видимо, не состоится. Он, конечно же, опасается прямой встречи на людях с незнакомым человеком. А Теляш сейчас служит как бы приманкой, эдакой подсадной уткой, ну и своеобразной лакмусовой бумажкой на меня тоже, конечно. Приманка и еще одна проверка одновременно. Между прочим, все это предвидел и такой умный мужик, как Стась.

Теляш горячо жмет мне руку и, когда мы усаживаемся, тонко и одобрительно замечает:

— Вы, однако, осторожны.

— Хочу расплачиваться рублями, а не здоровьем.

— Вы, таки да, правы, — подхватывает Теляш, и большие уши его выразительно двигаются. — Бог мой, кто же хочет иначе.

Официант подает нам закуску, открывает бутылку с вином, и мы приступаем к трапезе.

— Я вам скажу так, — продолжает Теляш прерванный разговор. — Конечно, бизнес невозможен без риска. У нас особенно. Это ж ясно, боже мой. Ибо!.. — Он поднимает палец. — У них в худшем случае — разорение, у нас, извините, тюрьма. Это две разницы, чтоб мне пропасть.

— Потому что у них все это по закону, а у нас против, — как можно равнодушнее замечаю я.

— Или это непонятно! Риск, конечно же, есть, боже мой. Но и доход тоже есть. А? Надо ж жить! И как можно лучше. Я так рассуждаю или нет?

— У каждого в жизни свои интересы, — туманно говорю я, поддерживая разговор. — И свое дело.

— Именно! А наше дело, я считаю, искусство. Умный человек все у нас может, чтоб мне упасть и не встать, — с азартом продолжает Теляш, ожесточенно поглощая закуску, уши его при этом непрерывно двигаются. — Господи, да только поворачивайся. Что тут главное? Кому дать, сколько дать, как дать. Это решает. При определенных условиях все берут. Ну ей-богу же, все! Я, конечно, не такой ловкач, как другие. Но и не последний, заметьте себе.

Теляш самодовольно улыбается, и кругленькая его очкастая мордочка превращается в печеное яблоко.

Ну и тип. Даже не тип, а продукт, я бы сказал. По его мнению, значит, все покупается и все продается, в том числе и совесть, конечно. Последнее особенно его интересует. И мнение это, что самое главное, не с неба к нему упало, не на веру принято. Нет, оно подкреплено фактами, вот ведь что. Он уже сам много раз «давал». Скажи пожалуйста, «не такой я ловкач». Врет, сукин сын, прибедняется. Ловкач он, конечно, первостатейный. Точнее, жулик. И к тому же со своей подлой «философией». Пусть, мол, кому угодно будет хуже, зато мне будет лучше. И знать больше ничего не желаю. Такого надо схватить за руку и дать по этой руке, как следует дать А потом уже попытаться, конечно, его перевоспитывать. Только где-нибудь подальше от Одессы, конечно.

Теляш замечает, что я молчу, и понимает это по-своему. Считает, видимо, что такого делового человека, как я, не кормят общими разговорами, тем более что о «бизнесе» я, конечно, понимаю не меньше его, а он в моих глазах может показаться пустым болтуном.

Спохватившись, он умолкает, мордочка его становится сосредоточенной, в глазах появляется напряженное внимание.

— Если нет возражений, перейдем к делу. Я бы хотел услышать ваши предложения, — говорит Теляш, и уши его, как два локатора, чуть заметно надвигаются на меня. — А если вы считаете возможным, то…

— Передать вам гонорар? — усмехаюсь я. — Это здесь-то?

— Боже упаси, — смешавшись, отвечает Теляш. — Мы найдем другое место. Сейчас интересуюсь за дело.

— А что значит «все сговорено», как вы выразились по телефону? — спрашиваю я. — Как это понимать?

— Михаил Александрович мне звонил вчера, — понизив голос, сообщает Теляш.

— И что же?

— Встреча, если нет возражений, назначена на завтра. Вечером. У меня дома.

— Возражений нет.

— Но насчет вашего предложения и… гонорара я Михаилу Александровичу пока не сказал. Или я что-то не так понял?

Теляш хитренько смотрит на меня, и уши его чуть заметно отодвигаются назад.

Я тоже улыбаюсь.

— Вы очень понятливы. Григорий Макарович сейчас работает самостоятельно.

Взгляд Теляша снова становится почему-то настороженным, и уши угрожающе надвигаются на меня.

— Михаил Александрович заметил, — говорит он, — что вы не можете иметь связь с Григорием Макаровичем.

Интересно, почему это Зурих так полагает. Может быть, он знает что-то, чего не знаем мы? Вряд ли. Правда, Эдик мне сказал, что к Григорию Макаровичу не раз подкатывались прежние дружки и он гнал их вон. Возможно, среди них был и Зурих или человек от него. Но это еще ничего не значит. Однако проверить надо. Не забыть проверить.

Я снисходительно усмехаюсь.

— Михаил Александрович не бог и не его наместник на земле. Он не может все знать и видеть.

— Хи, хи, хи, — тоненько смеется Теляш. — Или я этого не понимаю, чтоб мне… А если конкретно?

Я готов к этому вопросу. Ребята из ОБХСС напичкали меня всевозможными сведениями, особенно, конечно, Эдик по своей «строительной линии».

— Железо, — коротко говорю я.

— О! — щелкает пальцами Теляш. — Блеск, чтоб мне не жить. Сколько?

— А сколько сумеете проглотить?

— Я-то? Да сколько дадите, боже ты мой.

— Тогда сегодня вечером я буду иметь разговор с Москвой, — важно говорю я. — Но все это… вы понимаете?

— Абсолютное тэт-а-тэт, — прижимает руки к груди Теляш. — Я деловой человек.

— Этого мало. Вы теперь наш человек, — я делаю ударение на слове «наш».

— И Михаил Александрович… это вы тоже понимаете?

— Абсолютно! Вы меня еще не знаете. Между нами говоря, — Теляш заговорщически понижает голос, — Михаил Александрович с большим недоверием отнесся к вашему приезду. Даже велел…

И тут Теляш сообщает мне о довольно любопытных мерах, которые решил принять Зурих, организуя встречу со мной.

Нервы у меня натянуты до предела, и я воспринимаю малейшие нюансы в тоне и настроении своего собеседника. И вот сейчас мне вдруг кажется, что Теляш что-то недоговаривает или чуть-чуть искажает. Однако проверить это я не в состоянии.

— Гм… — бормочу я. — Горько слышать. Но с вами, кажется, можно иметь дело. Только учтите, — сухо предупреждаю я, — двойная игра будет означать конец всякой игры.