сделала свой собственный ужасный выбор, оставив меня. Все, что я могу сказать, нет

никакого выигрыша. Как можно выбрать между собственной плотью и кровью и

любовью твоей жизни? Ты не можешь на самом деле... Я мог бы сделать выбор только

потому, что Хлоя Энн маленькая и нуждается во мне. Она не поняла бы моего выбора.

Но ты, Вера, ты могла бы понять. Ты могла бы увидеть, что со мной происходит. Ты

могла бы простить меня.

Пожалуйста, прости меня.

В ту ночь я вернулся домой. Я не чувствую, что должен заверять тебя, что

ничего не произошло между мной и Изабель, но ничего не произошло. Я разговаривал с

Хлоей Энн. Я пытался договориться мирно с Изабель, насколько это было возможно в ее

нетрезвом состоянии. Я хотя бы заставил ее успокоиться. Я спал на диване.

Следующим утром я проснулся рано и сделал завтрак. Мы втроем сидели как

семья, в последний раз. Изабель ужасно страдала от похмелья, но она смягчилась.

Пожалуй, она, наконец, увидела, что все было кончено, что нет уже никаких нас, нет

возврата. Что сделано, то сделано.

Таким образом, мы натянули грустные улыбки и ели, и Хлоя Энн была так рада

видеть нас всех вместе. Наши улыбки стали печальнее.

Тогда Изабель отвезла меня домой.

Ты видишь, любовь — странная вещь. Она может полностью исчезнуть. Она

может покинуть тебя, уйти так далеко, что станет просто отметкой на горизонте, и

ты задумываешься, как же вы когда-то в самом начале чувствовали любовь. Но даже

когда она уходит, остаются обломки. Есть следы. Ты можешь уничтожить дом и

разрушить его до основания, но ты увидишь углубления в земле, так как почва

отличается там, где когда-то был дом.

Мы говорили с Изабель в течение длительного времени. Она все еще была сердита, обижена, и как я полагаю, будет такой еще долго. Я бы тоже был на ее месте.

Возможно, еще одна вещь делает все гораздо сложнее, то, что я знаю, как другие видят

меня, что то, что я сделал, считают предосудительным. Но она начала потихоньку

принимать новую реальность. И в нашем разговоре о прошлом и настоящем, о будущем, я видел останки того, что когда-то было, видел призрак нашего брака, то время, когда у

нас было немного надежды друг на друга.

Я не влюблен в Изабель. Я влюблен в тебя. Я даже не люблю Изабель. Я люблю

тебя. Но на тот момент я заботился о ней больше, чем когда-либо раньше. Я

беспокоился за нее. Я хотел сделать все правильно, хотя это казалось невозможным.

Может быть, это потому, что я знал, что это был действительно конец, и это было

тем моментом для нас обоих, чтобы двигаться дальше безвозвратно.

Я поцеловал ее на прощание не задумываясь. Это был как инстинкт. Я по

характеру нежный. Он не имел никакого смысла, за исключением погружения в старые

привычки и горько-сладкого привкуса, чтобы сказать до свидания. Ты видишь, что я

больше не люблю Изабель, но призрак брака остался. Я попрощался с тем призраком.

Конечно, я знаю, как это все выглядело для тебя, и поэтому не могу винить тебя

за побег, обвинить в уходе. Все стало сложно, я брал на себя очень много, надеясь, что и

ты могла бы взять на себя тоже. Я никогда не должен был ставить тебя в это

положение и втягивать целиком, когда все было настолько неустойчивым, но дураки те, кто влюбляются, и я был дураком. Я и до сих пор им являюсь. И о том, что огорчил тебя, причинил боль, моя дорогая Эстрелла, я глубоко сожалею.

Все, что я могу сказать, если мне когда-нибудь снова представится шанс, я не

испорчу его. Я буду добр к тебе. Я буду лучше, чем просто хороший. И я буду бороться.

Даже если ты сбежишь, я верну тебя обратно. Я просто надеюсь, что у тебя есть

достаточно места в твоем сердце для усталого старого дурака, как я, который все еще

делает ошибки, когда должен знать, как лучше поступить.

Я люблю тебя.

Вернись ко мне, моя Эстрелла.

Матео.

Я смотрю на письмо в руках, как делаю каждый вечер, когда просыпаюсь и не могу

заснуть. Я могу видеть его только при свете, просачивающегося из-за занавески, но я знаю

каждое слово, каждую фразу наизусть. Это должно напоминать мне, за что я борюсь, напоминать, как тяжело было, когда Вера оставила меня почти год назад.

Я никогда не давал ей письмо. Я объяснил ей лично чувства, которые выразил в

нем. Я убирал в сторону все сомнения, которые у нее появлялись, а их иногда так много.

Но я никогда не давал его ей. Не было необходимости. Я написал письмо и сидел в своей

квартире, держась руками за голову, с разбитым сердцем, и понял, что этого не было

достаточно.

Вера заслужила больше, чем просто письмо. Она заслужила все, что у меня было. С

трудом мне удалось поговорить с братом и мамой Веры в Ванкувере и предложить купить

ей билет домой. Я сказал ее матери слова, которые вызвали у нее раздражение, что Вера

должна быть с семьей, с теми, кто ее любит.

Я люблю ее. Она — моя семья.

Это была авантюра. Я не знал, будет ли она даже в самолете, не говоря уже о том, простит ли меня. Так что я не торопился, чтобы убедиться, что все было правильно. Я

поговорил с Изабель несколько раз, и приложил все усилия, чтобы попытаться заставить

ее увидеть мою точку зрения. Я не хотел терять совместную опеку над Хлоей Энн; я не

хотел, чтобы она росла без отца.

Изабель почти смягчилась. Для этого потребовалось дополнительное

урегулирование деньгами, чтобы, наконец, заставить ее согласиться. Конечно, оно того

стоило. Ради того, чтобы не потерять свою дочь, я заплатил бы сколько угодно.

Ради того, чтобы вернуть Веру, я бы сделал все.

После того, как я прибыл в аэропорт, то ждал, когда приземлится самолет, стараясь

быть при этом незаметным. Я был уверен, что выглядел подозрительно, но мне не

хотелось давать повод Вере отступить. Я почувствовал ее прежде, чем увидел, ее аура

притягивала меня, как гравитация. Она выглядела очень красивой, настолько, что я едва

мог стоять на ногах и смотреть, когда она проходила мимо. Резкая боль охватила всю мою

грудь, и я был уверен, что со мной произошел сердечный приступ. Но это была всего

лишь реакция на то, что я увидел ее, и боль, что могу все еще ее потерять, в конце концов.

Обычно, я уверенный в себе человек — моя карьера привила мне это. Но в тот

момент я чувствовал себя абсолютно противоположно. Я направился в туалет, чтобы

плеснуть воды на лицо. Я смотрел на себя в зеркало и не видел уверенного человека в

строгом костюме. Я видел маленького мальчика, сердце которого лежало в чьих-то руках.

Я зашел в самолет на последней минуте и подготовился, когда пробивался вниз по

проходу. Я проигнорировал раздраженные взгляды людей, которым пришлось ждать

меня, и затаил дыхание, пока не увидел ее.

Вера была повернута к окну, а ее волосы закрывали лицо. Она выглядела

маленькой и тоскующей, и я жаждал коснуться тех блестящих локонов, которые падали на

ее спину, карамельно-апельсинового цвета. Женщина, сидящая возле прохода, уставилась

на меня с явным разочарованием — она думала, что с ней не будет никого рядом всю

поездку. Она не знала, что все мое внимание будет на другом сиденье во время полета.

Мое терпение испытывалось. Я сидел там, все еще как камень, глаза были

прикованы к Вере: во время движения самолета по земле, во время взлета, когда набирали

высоту. По тому, как вздымалась ее спина и иногда вырывающимся тихим всхлипам, я

понял, что она плачет. Потребовалось много усилий, чтобы не сломаться самому. Я хотел

смахнуть эти слезы поцелуем.

Но я ждал, пока она обнаружит меня.

Наконец-то, это случилось. Вера устраивалась в своем кресле и задела меня локтем.

Я никогда не улыбался так широко.

— Извините, — пробормотала она своим замечательным выразительным голосом, так и не оборачиваясь.

Я облизнул губы и глубоко вдохнул, прежде чем сказать. – И ты прости.

Ее тело напряглось. Она медленно повернула голову, и моя улыбка стала мягкой

при виде ее покрасневших глаз и следов слез под ними. Она выглядела невероятно

ошеломленной, как будто увидела призрака. Только я не был им; я был реальным.

Вместо того, чтобы дать ей письмо, я открылся и истолковал ей все тщательно для

нее, чтобы увидеть, что сделал все возможное. Больше всего я боялся, что мои чувства, моя любовь будут отвергнуты, и она не вернется обратно. Это было ее право сделать так, и все же я не желал ничего иного, как еще одного шанса.

Но Вера, такая щедрая, душевная, не отвергла меня. Она ответила мне любовью, любовью, которая, как она сказала, никогда не покидала ее.

Мы приземлились в Ванкувере и увидели ее мать и брата, Джоша, в аэропорту.

Естественно, они были удивлены мне, и я был удивлен видеть их — по крайней мере, ее

мать. Она казалась такой резкой и холодной по телефону, но все-таки она была там, ждала

возвращения своей дочери, шокированная тем, что неверный муж был рядом с ней. Если

бы взгляды могли убивать, я бы превратился в пепел тут же на полу аэропорта.

Это были нелегкие несколько дней. Я был рад, что упаковал то письмо в ручную

кладь, потому что оно помогало мне держаться. Ее мать и сестра с будущим шурином из

Англии, все, казалось, презирали меня, особенно когда поняли, что мы вернемся в

Мадрид. Как-то этот английский мудак отвел меня в сторону и спросил, почему я не могу

вернуться к своей жене и оставить такую молодую девушку, как Вера, в покое.

Я чуть не зарядил кулаком ему в лицо, но знал, что это не поможет нашей

ситуации. Мы с Верой привыкли глумиться над этим, и хотя она говорила, что ее не

заботило, что думала ее семья, я мог все еще видеть по тому, как она переживала, что все-

таки заботило. Даже притом, что этого стало меньше, когда мы встретились, потребность

в одобрении ее семьи все еще присутствовала.

Спасибо богу за Джоша, который был единственным умным, добрым и достойным

в ее семье. С его жутко черными волосами и татуировками, он был определенно одним из

тех людей, которых вы хотели осудить, прежде чем узнали бы их, но он был самым