— Видите ли, американцы навязывают свою волю Ближнему Востоку… А если мы будем безоружны, они станут диктовать и нам, и мы погибнем.
— А вам не кажется, что раньше мы погибнем от голода? — спросила Дробот. — И вашей распрекрасной техникой некого уже будет защищать?
— Не кажется. Без техники тоже не выживем, — сказал летчик.
— А без больниц для детей?
— И без них… Но сперва — техника.
— Ну, то есть, оружие?
— Конечно.
— Но ведь его столько, что мы его уничтожаем… Зачем же его еще и еще клепать?
— Нужно, — отвечали. — Но другого качества.
ИЗ ЛИСТОВКИ:
«Товарищи солдаты, матросы, сержанты и старшины, прапорщики и мичманы! Товарищи офицеры Прибалтийского военного округа, Балтийского флота, Прибалтийского пограничного округа!
Реакционное большинство Верховного Совета Латвийской Республики, лично Председа-тель Верховного Совета РСФСР Б. Ельцин обратились к вам с призывом «не проливать кровь беззащитных людей», «не убивать женщин и детей».
Так кричат экстремисты, сперва стреляя в военнослужащих, как это было в Литве. Эта наглая ложь о действиях армии и флота рассчитана на создание образа врага в лице советского солдата, запугивание гражданского населения, взвинчивание антивоенной истерии.
О каком насилии над законностью, суверенитетах республик говорит Б. Ельцин, если на наших глазах идет возврат к буржуазному строю и возрождению фашизма.
Каждый из вас хорошо видит разницу между вооруженным боевиком и беззащитной женщиной. Не поддавайтесь на провокацию! Будьте бдительны, будьте верны конституцион-ному долгу и военной присяге! Только дисциплиной и организованностью можно дать отпор экстремизму и национализму!
Последним выступал подполковник Павлов, он вышел прямо к трибуне и сказал, что будет говорить десять минут.
— Пусть говорит, — бросили из рядов. — Он из части.
Вот тут и стало понятно, что остальные-то, ну разве кроме летчика, не из «части». Ну, да ладно. Офицер Павлов стал говорить, что 18 лет в армии, жена — латышка, а дети уж непонятно кто…
Так он и сказал: «Непонятно кто». И далее…
— Я ночи не сплю, пытаюсь разобраться, кто виноват, Москва или Латвия… Ее Верховный Совет… А дело, по-моему, не в системах, а в отдельных людях, в тех, кто стоит нынче у власти… Среди них много некомпетентных людей…
Он говорил об ущемлении малых народов и больших, таких, как русский.
— Никто из нас не хочет воевать, но призывы против нас носят подстрекательский характер и провоцируют определенное настроение у людей… Все мы возбуждены… И это опасно…
Так он закончил. И ему я поверил: «человеку из части». Я потом к нему в мыслях возвращался многажды и пришел к выводу, что нам очень важно понять вот таких людей «из части», ибо от их настроя зависит наша судьба.
ВЫПОЛНИТЬ ЛЮБЫЕ ЗАДАЧИ
Валерий Блюменкранц, который в зале просидел тихо, в машине вдруг разговорился, уж на что спокоен, и у него, как говорят, подперло.
— Я тоже военный, — сказал он. — Но я удивляюсь такому узкому мышлению товарищей офицеров. Мы живем в новой обстановке, они же ничего не хотят видеть, зашорены и боятся потерять хоть что-то из своих удобств… А кто поможет поступить дочке в институт, а кто даст пенсию, если распадется Союз… Да, никто! Сами себе дадут, если смогут… Они забывают, что кончилось такое время, когда кто-то им обязан все делать.
Тут уж я вступился за военных и сказал, что они пошли на службу к государству и что они дают ему все, подчас и свою жизнь, и хотят иметь льготы.
— Ну, конечно, им положено, — согласился Валерий. — Но без привилегий, которых они всегда ждут. Я говорю об этом, потому что сам заблуждался и сам ждал, пока не понял: кончилось это время. Надо жертвовать, жертвуют же остальные; если военные это не поймут, мы получим вот таких обозленных ребят!
— Они не просто обозлены, — возразила Галя Дробот. — Они напуганы, ибо не видят выхода из трудностей… Они обмануты, как и весь народ, им ведь тоже обещали райскую жизнь.
Валерий согласился.
— Правильно. Но разница между военными и народом та, что народ как-то разобрался, что его надули, а эти не разобрались и придумывают себе «врагов»: латышей, евреев, Ландсбергиса, Ельцина… Кого угодно.
Это был разговор в машине, и продолжился он до самого дома. А я вдруг подумал, что несколько лет назад мы встречались с Валерием на его судне, в тесной каютке, он только что приплыл из Атлантики, куда ходит на промысел, и разговоры наши были куда проще и обычней: о море, о книжках, о Высоцком наконец, которого Валерий знает наизусть и хорошо исполняет под гитару.
Нынче, волей судеб, мы все вовлечены в какой-то бесконечный спор по глобальным вопросам из жизни страны, каждого из нас задевает за живое все, что творится вокруг… С армией или Литвой, или с Россией…
Может, это и есть революция?
Мы возбуждены все, не только армия. И в этом состоянии, чуть ли не ежедневно, не ежечасно приходится делать выбор: куда двигаться, с кем идти, кого поддерживать… Кого отвергать?
И от этих решений зависит у каждого (у каждого!), как повернется его жизнь.
Вправду ли зависит, другой вопрос.
Но каждый уверен, что — сейчас — зависит. Я-то, про себя, точно уверен, иначе не копошился бы, а сидел, скажем, писал свои сказки про ежика Колю и ежика Юру…
То, что кто-то думает иначе, чем я, или, чем Валерий, вовсе не странно. Имеют, как говорят, право. Но странно было бы, если бы мы не разобрались в причинах такого разномыслия, не постарались бы понять другую сторону и не сделали бы выводов.
Разговор в Доме офицеров, несмотря на свою предопределенность и заорганизованность, вышел из назначенных ему берегов, и слава Богу! Уже после выступления нас окружила кучка довольно энергичных военных, они подошли к нам именно потому, что доводы с обеих сторон не были исчерпаны, и спор продолжался прямо на сцене. Был он не менее горяч.
Офицеры заговорили о законной деятельности омоновцев, которые «отстояли» законное имущество в Доме печати, которые стреляют лишь вынужденно, когда им не подчиняются, а ОМОН есть ОМОН, он обязан выполнять свои функции.
— Какие же у него функции? Стрелять?
— Да. Если это нужно для порядка.
— Это их функции?
— Конечно. А что касается оружия, то и нам полагаются пистолеты. И они у нас есть. Но, как видите, — с милой улыбчивой непринужденностью, — мы ведь перед вами безоружны… Мы не берем оружия в город, а оставляем дома, хотя это опасно…
Когда мы прощались с начальником Дома офицеров, он, как бы извиняясь, что так повернулось странно наше выступление, спросил в конце: «Но вы не жалеете, надеюсь, что приехали?.. Время такое, все возбуждены…»
Я сказал, что я ничуть не жалею.
И правда, я не жалел.
То, что мы видели, еще не вся армия. Это только часть армии, но уверен, она сейчас вся, как и мы, возбуждена.
Так возбуждена, что горячо рядом стоять.
В таком перенакаленном состоянии, ненавидя латышское правительство и не ощущая, что оно законное, армия способна на насилие… Ее даже не нужно будет призывать к действиям ни язовым, ни алкснисам, ни петрушенко, она сама так настроена, что в любой момент способна выйти на улицу с оружием, чтобы защитить свои интересы. Как она для себя их понимает.
И тут главное — указать адрес врага, который во всем виноват… Демократы, скажем, либералы, регионалы…
И тогда не избежать конфронтации, раскола в самой армии, ибо и в ней есть Павловы и Блюменкранцы, а есть сержанты Кузнецовы (он прислал записку) и полковники Петрушенко…
Еще один вопрос: против кого же направлена такая армия, против потенциального агрессора извне или против того самого «внутреннего врага»?
Афганистан, где мы потерпели сокрушительное поражение, доказал второе. Как определил, не помню уж, кто: мы мстим внутренним врагам за свое поражение в Афганистане. И это куда проще: там народ был вооружен, а тут армия воюет с безоружными. Но, судя по всему, народ тоже вооружается, если не в Прибалтике, то на Кавказе…