Когда исчезнет вражда и остынут страсти, и люди, наконец, смогут оглянуться и понять, какими они во время этих событий были, как бы узрев себя со стороны, пусть вспомнят они своих духовных пастырей-священников и назовут именем кого-то из них, а может, и просто именем церкви, проявившей в эти дни высший гуманизм и ответственность, одну из нынешних улиц… Станций… Площадей…

Церковь это заслужила.

На стадионе в Риге, на уже упомянутом мной сборище Интерфронта, толпа не дала говорить священнику, когда он обратился к ней со словами мира… Она не просто кричала, она визжала, свистела, топала, улюлюкала…

Она не дала ему рта открыть, слово хоть одно произнести. Но вот что я еще увидел: он не озлился и пытался повторять и повторять в микрофон слова об умиротворении, отвечая на каждый рев толпы милой и кроткой улыбкой.

И на вопрос репортера телевидения он так же кротко ответил, что митинговые люди — это не те же самые люди, которых мы видим поодиночке… Там они другие… — Имея в виду, наверное, тех, кто приходит в церковь… Там они и правда другие…

— А здесь, — продолжал он, — ими владеет ложная идея… Вон, как на Нюрнбергском стадионе с фашистами… Они же в экзальтированном состоянии готовы войну объявить всему миру…

В Риге спокойно, если не считать, что «комитет спасения» взял на себя «всю полноту власти».

Кто-то среагировал на это, напомнив анекдот про слона, на клетке которого было написано меню и в нем сколько-то килограмм масла, икры, фруктов и т. д. «Неужто все так и съест?» — спросил любопытный посетитель, на что сторож зоопарка резонно ответил: «Съесть-то он съест, но кто ему даст!»

Перефразируя провозглашение «комитетом спасения» власти, мои друзья сказали не без иронии: «Взять-то он возьмет, да кто ему даст!»

Но все это не столь уж смешно и тем более безобидно.

Я подозревал, что замысел этих самых «комитетов спасения» исходит из Москвы. Но доказательств не было. Но вот выступил один из «черных» полковников — Алкснис и ответил на этот вопрос однозначно.

— В беседе с западными корреспондентами, — спросят его, — вы сказали, что комитеты национального спасения в Прибалтийских республиках были созданы по инициативе Президента СССР М. Горбачева, чтобы в конечном итоге ввести в этих республиках прямое президентское правление.

— Да, это соответствует действительности, — ответит он. — Я на днях разговаривал с товарищами из комитета национального спасения Литвы. Они сказали так: все, о чем нас просила Москва, мы сделали. Москва обещала, что вторую половину — введение прямого президентского правления — она произведет сама. Однако Москва бросила нас. Нас предал президент…

— Ваш прогноз развития событий в Прибалтике? — спросят его.

— Гражданская война.

— В Прибалтике?

— Нет. Она неизбежно перерастет в гражданскую войну в масштабах Союза.

И далее он обещает в результате «хаоса и полной анархии» приход третьей силы, о которой сегодня «никто не знает и не подозревает. Это будет не Ельцин и не Горбачев, а совсем неизвестный человек, который в данной ситуации может случайно прийти к власти…»

Я думаю, самовыражаясь, Алкснис не столько прогнозирует события, сколько выдает свои тайные замыслы, которые теперь и не такая уж великая тайна. Карьера Пиночета не дает ему и его военным дружкам покоя.

Во всем, что делают верхи (Москва, но и здешние большевики) сквозит прямо-таки поразительное пренебрежение мнением народа, который не только в газетах, а в миллионах своих листочков и на своих митингах выразил все, что он об этих верхах думает.

Вот ядро главного конфликта, полковник ищет его вовсе не там, где он есть.

Звонила из Риги встревоженная Элизабет, передала последние новости об отставке членов Президентского совета Примакова, Петракова, Шаталина… Ей передали по телефону из Швеции. Таким кружным путем приходят к нам важные новости… Она же улетает к себе в Швецию, отвозит «горячий» материал, но, может быть, она тут же вернется обратно.

— Возвращайся, — сказал я. А про себя подумал так: если будет, конечно, возможность вернуться. События-то решаются часами, и неизвестно, что и как может повернуться в нашем таком шатком мире.

Разговор этот происходил в субботу, накануне дня Крещения. А на следующий день прозвучали выстрелы и пролилась кровь на улицах Риги.

— Во что ты веришь? — спросила однажды Элизабет. — Может быть, вас спасут лидеры… Собчак… Попов… Станкевич…

— Я думаю, что Балтию (а, значит, и вообще свободу) спасет молодежь…

Но, конечно, лидеры — это сейчас наше национальное богатство. Это для защиты демократии. Можно уповать и на партии, хотя они очень слабы. Но можно верить во внутреннее убеждение просто людей, которые не захотят прежней рабской жизни. И прежде всего молодых ребят, которые вышли на баррикады.

Я не знаю, понимают ли они сами, что решают судьбу не только Латвии, не только всей Балтии… Но и России и других народов? Но ясно же, они защищали здесь прежде всего СВОЮ свободу, так же как русские, а их было на баррикадах немало, защищали здесь СВОЮ свободу… Но свобода-то не делится по национальному признаку, она на всех одна… Или она есть, или ее нет.

И вообще, когда мне говорят о разрозненности демократов, я привожу пример Риги: на баррикадах не спрашивали, какой ты партии или национальности, здесь были все, кто не хотел коммунизма.

Выступая перед этими ребятами, соприкасаясь с ними, я у них, а не они у меня черпали оптимизм и силу.

Именно поэтому я вернулся домой в тяжком состоянии из-за уничтоженных рукописей, но с настроением небеспросветным и даже светлым, с надеждой, внушенной мне ими, что их, а, значит, и нас, побороть десантниками и бэтээрами нельзя.

Но вот как оборачивается дело, ведь по другую сторону баррикад, «перед бревнами», выстроились такие же ребята… Не другие, в том-то и дело, а те же самые. Их призвали в армию, одели в форму, обучили держать оружие, стрелять из него, приняли присягу…

Но не только это.

Их обработали армией, как обрабатывают металл огнем.

Повторю одну мысль: отчего генералитет не хочет профессиональной армии? Думаете, они не понимают, что она лучше? Понимают. Она лучше для войны. Но для войны со своим народом она хуже. Нам же нужна особая армия и особо подготовленные мальчики, обработанные для такой войны. И такая обработка ребятишек, их, несложившихся, с ломким характером, с убеждениями, которые не могли утвердиться в отсталой школе.

Вот где раздолье политорганам, которые тут в особой цене. Комиссары ведут обработку молодых мозгов днем и ночью, я ее прошел и по себе знаю, как это опасно. Для жизни этих ребят. И для нашей жизни. Слабых при помощи дедовщины они сламывают, сильных — убивают.

За это время мягкая впечатлительная податливая душа подростка деформируется особенно сильно; искажения, привнесенные в школе, в пионерском отряде, в комсомоле и так далее, еще более усугубляются, смешиваются такие понятия как долг, нравственность, честь…

Используется и воздействие коллектива, для того, чтобы поддержать и внедрить в сознание культ силы. А потом и насилия.

Безнравственность тех, кто стоит над этими ребятами, решает их судьбу. От Горбачева до Язова, и всяких подобных макашовых и прочих, и прочих. До личных командиров и комиссаров.

С этими, последними, я встречался и знаю, что они искренне ненавидят демократов и навсегда уверены, что все зло исходит от них. И уж они смогут внушить тем из молодых, кто еще в этом сомневается…

И вот они стоят друг против друга, в Риге пока условно, а в Вильнюсе совсем не условно, они видели друг друга в глаза. Ровесники, они очень похожи. Если мы не поймем этого, мы ничего не поймем о них вообще. А, значит, и о том, что нас ждет.

Одни из них внутренне освобождены для борьбы за себя и за свою свободу, другие тоже освобождены, но от ответственности за чужую жизнь.

Я убежден, что в этом противостоянии страшней вторым, то есть, ребятам в форме, несмотря на то, что не только их тела, а и души забронированы прочной идеологией, они внутри себя не без сомнений, пусть и не самых сильных… У них и страха, и раздрызга больше…