Надо держать себя в руках, сказал он себе. Отличная, в общем, дверь, если не считать этой дурацкой задвижки. Если он ее выломает, то дерево, чего доброго, треснет.

Эдвард снова постучал:

– Ради бога, Джонатан. Только отзовись, чтобы я мог сказать твоей матери, что ты жив.

Тишина.

Эдвард с раздраженным восклицанием отпустил ручку. Хватит, надоело! Если дверь заперта, то Джонатан внутри. Он шагнул к лестнице.

Пока он завтракал, раздалось полдюжины звонков, в том числе один от Иена Урхарта. Все радуются, говорил Иен. Как будто партия победила на всеобщих выборах. Но заметь, подумал Эдвард, что выиграть на севере место для тори – это почти то же самое.

После взаимных поздравлений Иен осторожно поинтересовался, не хочет ли Эдвард дать сегодня парочку интервью. Иен был достаточно смышлен, чтобы догадаться, что у Эдварда похмелье после вчерашнего. Конечно хочет, кисло ответил Эдвард, но смотря кому и о чем.

Джиму Коннелли из «Ньюс».

Эдвард скорчил гримасу. Придется срочно выздоравливать, чтобы быть в форме для свидания с Коннелли.

К полудню наконец появилась Фиона. Эдвард разбирал почту на кухонном столе.

– Ты неважно выглядишь. Голова болит? – заботливо поинтересовалась Фиона.

Он поднял глаза от бумаг:

– Я выгляжу в сто раз лучше, чем она.

Мораг, которая сидела сгорбившись над тарелкой кукурузных хлопьев, ничем не напоминала себя вчерашнюю. Она даже не оценила его замечания.

– У меня тут интервью в два часа, – с раздражением сообщил Эдвард. – Надеюсь, она к тому времени уберется отсюда.

– Я ее организую, – пообещала Фиона. – Джонатан так и не появлялся?

– Нет.

Эдвард продолжил свое занятие, а Фиона устало вздохнула.

– Пойду приму душ, – сказала она.

Он думал, она оставит его в покое, но не тут-то было.

– Пожалуйста, пойди и подними Джонатана и отправь его в ванную. Пусть наденет что-нибудь человеческое. Ты же не хочешь, чтобы пресса подумала, что сын у тебя дебил?

Эдвард проводил жену взглядом. Если наш сын дебил, думал он, то в этом наверняка вина Фионы. Он где-то читал, что мальчик наследует мозги (либо их отсутствие) от матери.

Он снова поднялся по лестнице, полный решимости на этот раз войти в комнату, даже если придется сорвать дверь с петель.

Музыка играла еле-еле, но теперь, когда шум в голове прекратился, Эдвард определенно ее слышал. Наверное, Джонатан сидит там, нацепив наушники, и потому глух к его призывам.

– Джонатан! Я к тебе, Джонатан!

Эдвард пригнулся и резко двинул плечом в дверь. Щеколда, отскочив, шлепнулась на пол, а дверь распахнулась. В комнате было смрадно от сигаретного дыма. Урезав вдвое выдаваемую Джонатану на карманные расходы сумму, он-то надеялся положить конец этой привычке.

Эдвард быстро подошел к окну, поднял шторы. В комнату хлынуло солнце. Но голове от этого не стало легче. Он дернул шпингалет, с громким «ну вот!» распахнул окно и обернулся к кровати, готовый броситься в схватку. Все было так, как он и думал. Придурок уснул с наушниками в ушах, поставив свой компакт-диск в режим бесконечного проигрывания.

Эдвард шагнул к спящему, сорвал с его головы наушники и отбросил одеяло. Джонатан не пошевелился.

Мальчик уснул, не раздевшись. Он лежал на боку, подтянув согнутые колени к груди и сунув руки между ними. Когда Эдвард увидел эту позу зародыша, гневные слова застряли у него в горле. Джонатану было пятнадцать лет, но сейчас он казался пятилетним.

Эдвард осторожно коснулся его плеча, потом встряхнул. От страха у него свело все внутренности. Одна рука сына вдруг выскользнула и упала на кровать. Теперь голова Джонатана была повернута к нему. Эдвард тупо уставился в искаженное гримасой лицо. Бескровные губы растянулись, открывая оскал зубов, синие веки были закрыты. Кожа под дрожащими пальцами Эдварда оказалась холодной и липкой, как слизняк.

Он повернул сына на спину и сильно встряхнул, охваченный паникой:

– Джонатан! Проснись, Джонатан!

Голова Джонатана снова упала на грудь, а Эдвард, спотыкаясь, ринулся к двери, с рвущимся из горла криком: «Скорую»!»

Из спальни прибежала Фиона. Позади стояла Мораг, зажимая рот ладонью. Но это не помогло заглушить ее жуткий пронзительный визг.

Когда четыре часа спустя Эдвард открыл входную дверь, навстречу ему из кухни торопилась Эми, с мертвенно-бледным лицом. Странно, подумал Эдвард, что он никогда раньше всерьез не задумывался об Эми, о ее месте в их жизни.

Когда она спросила, как себя чувствует Джонатан, он пожалел, что не позвонил ей. Ведь все это время она здесь волновалась.

– Он все еще очень слаб, – ответил он. – Ему сделали промывание желудка, а сейчас проверяют на наличие повреждений печени. Это парацетамол, видите ли, – объяснял он голосом молодого врача, который с ним разговаривал.

– Боже мой, боже мой! Бедняжка!

Эми была вне себя от горя. Для него Эми всегда была уборщицей, которая могла покормить детей ужином, когда они с Фионой поздно возвращались, и вообще присмотреть за ними в случае чего.

Она плакала, комкая в руках насквозь промокшую бумажную салфетку.

– Ну что вы, что вы, – глупо пробормотал он.

Эми была с ними с тех пор, как родился Джонатан. Фиона время от времени приглашала какую-нибудь няньку, когда отправлялась играть в бридж, в теннисный клуб, в спортзал, но от этого не было проку. Дети все равно торчали на кухне, у Эми. Эми заботилась о них, всегда была им рада. Она, осенило Эдварда, была им матерью.

– Давайте, Эми, – он неловко положил руку ей на плечо, – приготовьте нам по чашечке чаю.

Она встала, обрадовавшись возможности заняться делом.

– Да, да, конечно, мистер Стюарт. Я думаю, вы проголодались. Я держу для вас отличный кусок говядины.

Эдвард пошел за ней на кухню. Ему почему-то не хотелось одному сидеть в гостиной.

– Вы садитесь, мистер Стюарт. Сейчас я налью вам чаю.

Эдвард кивнул и сел на стул у плиты, а Эми захлопотала, проверяя мясо в духовке и ставя чайник на подогретое блюдо. Пришел Лобби и лизнул ему руку. Эдвард вдруг едва не расплакался. Такого с ним еще не бывало.

Эми поставила для него прибор и усадила его к столу. За едой он рассказал ей, что Фиона осталась в больнице, а Мораг с приятелем пошли куда-то перекусить.

– Ах, я совсем забыла. Звонил мистер Урхарт, – сказала Эми с виноватым видом.

– А вы?

Она покачала головой.

Эдвард кивнул в знак благодарности:

– Я позвоню ему, как только решу, как мы все это представим.

– И еще какой-то мистер Коннелли из «Ньюс».

Эдвард собрался с духом:

– Ладно. Я поем и позвоню ему.

После еды он почувствовал себя лучше. Отодвинув тарелку и чашку, он сказал:

– Пойду займусь делами.

Эми, кивнув, взяла его тарелку.

Гостиная опять блестела чистотой, как он любил. Розы, которые срезала Эми, наполняли ее своим ароматом.

Эдвард с тоской вспомнил вчерашний день. Вчера жизнь была прекрасна. Он проигрывал в воображении прошлый вечер, но на этот раз Джонатан был с ним, болтал с гостями, приятный, внимательный молодой человек. Он увидел себя нежно обнимающим сына за плечи.

Сидя в больничном коридоре, пока Джонатану делали промывание желудка, он был зол как сто чертей. И что это взбрело мальчишке в голову?

Самоубийство.

Врач устроил форменный допрос с пристрастием. Этот юнец допрашивал его. Что принимал Джонатан? Выпивал ли он? Употреблял ли наркотики? Когда это случилось? Был ли он чем-нибудь расстроен?

Какие глупые вопросы. Они не имеют отношения к их жизни. Мой сын мне чужой, вдруг подумал Эдвард, агрессивный, несносный, грязный чужак, который просто занимает одну из верхних комнат в моем доме. Будь он жильцом, я бы вышвырнул его на улицу.

О пустой бутылке водки и о пачке парацетамола врач узнал от Фионы. Она же рассказала ему, что у Джонатана были проблемы с учебой и это его угнетало, но что в последнее время мальчик повеселел.