– Сам знаешь, какие у нас газеты.

– Да, конечно. Что ж, был очень рад тебя видеть. Звони.

Сенатор подмигнул и направился к ждущим школьникам. Риддл торопливо вышел из Капитолия и спустился по длинному ряду ступеней восточного фасада на Конститьюшн-авеню. Прежде чем Донован Рипли вышел из старого здания сената, он выкурил две сигареты. Рипли быстро пошел по Первой-стрит мимо Верховного суда и свернул на Ист-Кэпитол-стрит. Риддл в отдалении следовал за ним. Расчеты его оказались правильны. На Четвертой-стрит сенатор свернул направо, дошел до середины темного квартала, потом юркнул в подъезд старого особняка, разделенного на три квартиры. Риддл прекрасно знал этот особняк; в настоящее время все три квартиры снимал он. На другой стороне улицы стояла машина, Риддл влез в нее. Минуту спустя он увидел, как Венди подошла к окну и опустила шторы. Свет продолжал гореть. Риддл закурил «Мальборо» и засмеялся. Все очень просто, думал он, все очень просто, когда твои враги тупы, как Донован Рипли. Два часа, пока Рипли не вышел на улицу, он сидел в машине, то посмеиваясь, то спокойно думая о своем будущем и о том, какой козырь идет ему в руки. Это была крупнейшая его удача, бесценная удача, и теперь он мог добиться всего.

Едва Нортон вернулся с ленча, как неожиданно позвонила секретарша босса: мистер Стоун хочет немедленно видеть мистера Нортона. Три минуты спустя он вошел в большой, тускло освещенный кабинет Уитни Стоуна и увидел его, неподвижно сидящего за антикварным столом с недоуменной улыбкой на лице. Стоун поглядел на Нортона, потом жестом пригласил его сесть в кресло.

– Я только что получил скверные новости, Бен, – начал он.

– Какие?

– Как ты знаешь, на основании твоих сведений из министерства юстиции мистер Бакстер тут же занялся приобретением радиостанций. Вчера утром он подписал бумаги.

– Так.

– А сегодня утром представитель антитрестовского отдела сообщил мистеру Бакстеру, что у министерства есть серьезные вопросы по поводу этого приобретения и оно готовит судебный запрет.

Нортон был так поражен, что не смог ответить; ему нанесли удар в спину, и он догадывался почему.

– Я хотел бы знать, Бен, – продолжал Уитни Стоун самым любезным, а в его устах – наиболее зловещим тоном, – можешь ли ты пролить какой-то свет на этот весьма нежелательный поворот событий. Мы, разумеется, полагались на твою оценку настроения в антитрестовском отделе. Может, ты ошибся? Или тебя ввели в заблуждение?

Нортон был в таком гневе, что не мог сказать ничего, кроме правды.

– Нет, я не ошибся. Видимо, дело тут в одной довольно специфичной проблеме. Мы с Эдом Мерфи… ну, скажем, не сошлись во взглядах по одному личному делу. Я думаю, что организатором министерской политики открытых дверей был Эд. Надеялся урезонить меня таким образом по-хорошему. Но потом у нас состоялся еще один разговор, я по-прежнему не соглашался с ним в том вопросе, и он разозлился.

Уитни Стоун свел кончики пальцев и уставился в потолок, словно ожидая наставления свыше.

– Ценю твою искренность, – наконец сказал он. – Видишь ли, Бен, мне известно кое-что о твоем… э… несходстве во взглядах с Эдом Мерфи. Насколько я понимаю, оно связано со смертью твоей приятельницы мисс Хендрикс.

– Да.

– И Мерфи считает, что ты проявляешь к этому делу слишком большой интерес, с его точки зрения, довольно назойливый. Поэтому он воспользовался этим антитрестовским делом, чтобы поднять тебя, а потом сбить. Ты так это понял?

– В основном да.

– Тогда, видимо, главный вопрос заключается в том, не слишком ли воинственно ты ведешь себя?

– Думаю, что нет, – ответил Нортон. – Донна была убита при очень странных обстоятельствах. Никто не может сказать, почему она находилась в Вашингтоне, в этом особняке, в это время. По-моему, Эд Мерфи знает и лжет мне.

– Бен, подозреваешь ты, что президент Уитмор имеет какое-то отношение к ее смерти?

– Для такого предположения у меня нет оснований, – сказал Нортон.

Это было истинной правдой. В то же время, как понимали и он, и Стоун, это не прозвучало и категоричным отрицанием.

– Но ты думаешь, что Уитмор и Мерфи могли знать, почему она находится в Вашингтоне, и даже общаться с нею?

– Совершенно верно.

– И настаиваешь, чтобы Мерфи удовлетворил твое любопытство по этим пунктам?

– Это не просто любопытство, Уит. Я считаю, что правда о ее смерти должна быть раскрыта, если это возможно.

– Правда о ее смерти, Бен, или о любовных делах?

Нортон ощутил, как в нем закипает гнев.

– Постой-ка, Уит, – сказал он. – Я считаю…

– Не обижайся, – перебил Стоун. – Дай мне, пожалуйста, развить эту мысль. Предположим для начала, что мисс Хендрикс была убита грабителем. Теперь предположим, что вечером накануне убийства она говорила с президентом или виделась с ним. Считаешь ты, что эти сведения важны для расследования?

– Не исключено. В любом обычном расследовании были бы.

– Совершенно верно, – сказал Стоун. – Но ведь, согласись, это не обычное расследование. Наоборот, в высшей степени необычное. Если бы я или ты навестили мисс Хендрикс накануне убийства, это никого бы не интересовало.

– Необязательно накануне, Уит. Возможно, речь идет о том вечере, когда она погибла.

– Но доказательств у тебя нет?

– Нет. Ничего определенного.

– В таком случае, как ты, несомненно, понимаешь, это предположение в высшей степени серьезное, и его нельзя делать так легко.

– Я знаю.

– Еще бы! Итак, продолжу свою мысль. Какие бы отношения ни были у президента с этой юной леди, пусть даже самые невинные, если они станут достоянием гласности, то с их помощью можно опорочить, может быть, парализовать или даже сокрушить его администрацию. Таким образом, положение очень деликатное, и, возможно, суть заключается в том, насколько твое… э… дознание продиктовано личным отношением к несчастной молодой женщине.

Нортон снова подавил гнев.

– Здесь нет личных чувств, – заявил он. – Я хочу только правды. Пусть Уитмор говорит правду, как и всякий человек.

– Правду, – повторил Уит Стоун. – Истину. Ты хочешь истины. Желаю тебе удачи в поисках, но должен заметить, что святые и философы пишут ее испокон веков без особого успеха. Лично я нахожу справедливость более практичной целью. В справедливости нуждается больше людей, чем в истине. Истиной в данном случае может оказаться то, что мистер Уитмор безнравственный или неблагородный человек, но справедливо ли будет, если он пострадает как политик за свое не имеющее отношения к политике неблагоразумие?

Он улыбнулся и закурил сигарету, не сводя взгляда с Нортона.

– Я не хочу вредить ему как политику, – запротестовал Нортон.

– Конечно нет, – сказал Стоун. – Ты хочешь только «истины». Но позволь заметить, Бен, только не обижайся, что твоя преданность истине в данном случае не абсолютна.

– О чем это ты?

– Насколько я понимаю, ты располагаешь некоторыми сведениями, которые используешь сам, вместо того, чтобы поделиться с теми, кто официально уполномочен вести расследование. Я не вмешиваюсь в твои дела, но должен заметить, что ты можешь оказаться в не очень приятном положении.

Это был намек на ответственность за утаивание сведений. К сожалению, небезосновательный. Нортону стало любопытно, кто осведомляет Стоуна. Белый дом? Прокуратура? Полиция? Но в Вашингтоне никто не выдает своих источников информации. Святого в этом городе мало, но это свято.

– Может, я и совершал ошибки, – сказал Нортон. – Но действовал из лучших побуждений.

– Ну, конечно, – сказал Стоун, затянувшись сигаретой. – Пойми, Бен, я говорю как друг, которому небезразлично твое будущее. Само собой, я был бы неоткровенен, если бы сказал, что доволен этим поступком министерства юстиции.

– Жаль клиента, – сказал Нортон. – Он пострадал за чужую вину.

– Что ж, такое случается, – сказал Стоун. – Мы как-нибудь ему поможем. Главная моя забота о тебе, Бен. Я не хочу, чтобы пострадала твоя многообещающая карьера. Давай поговорим о ней. Мы ведь толком и не разговаривали после твоего возвращения из Парижа. Вот что, давай выпьем. Тебе шотландского?