— Бандитов?! — воскликнула Вивьен. — Значит, нас объявили вне закона? И дали санкцию на арест?

— Да, примерно час назад, — ответил Ганноуэй. — В вечернем выпуске Новостей. Имена, фотографии, прокрутили запись звонка мистера Коскинена в Службу Безопасности. Вы — опасные иностранные агенты, неужели не помните?

— Черт побери! Я рассчитывал, что у нас будет больше времени, — недовольно произнес Трембецкий. — Очевидно, они расправились с китайцами. Теперь все силы будут брошены по вашим следам, Пит.

— Почему ВК охотится за вами? — спросил Ганноуэй.

— Это долгая история, — сказал Трембецкий, — если захотите, можете ее услышать.

— Мне известно, что все участники экспедиции на Марс находятся под «превентивным арестом». Не скрою, это меня удивило. Очень жаль, что сын Ната Абрамса в их числе.

— Его будет легче освободить, если эти двое останутся на свободе, — сказал Трембецкий. — Необходимо спрятать их на некоторое время. На месяц, или дольше. Абрамс этого сделать не может — слишком рискованно, арест Дэйва означает слежку за ним самим. Не могли бы вы взять на себя заботу о Питере и Вивьен на себя?

— Я?! Не смешите меня Ян! Даже если я сочувствую человеку, попавшему в подобную ситуацию, почему я должен рисковать собой и своей семьей?

— О, это и в ваших интересах тоже, — сказал Трембецкий. — Разве вы не хотели бы избавиться от Маркуса? — спросил Трембецкий. — У мистера Коскинена есть неплохой шанс справиться с этой задачей, если мы ему поможем.

На лице у Ганноуэя не дрогнул ни один мускул. Он лишь вздохнул и широким жестом указал на кресла.

— Садитесь и рассказывайте.

— Боюсь, вы не слишком мне доверяете, — сказал Трембецкий. — Между нами бывали разногласия, это так, но мы никогда не старались обмануть друг друга…

Ганноуэй покачал головой.

— В любом случае, я не решаю такие дела один. Мне придется привлечь людей, которые не знают вас лично. Они потребуют доказательств, что риск в данном случае обоснован.

— То есть, окончательное решение примут они?

— В общем… да. Но если у вас действительно есть достаточно мощное оружие, чтобы свалить Маркуса и помешать приходу на его место столь же одиозной личности… Тогда, возможно, это нас заинтересует.

— Уверяю вас, с этим оружием все в порядке, — показал на генератор у ног Коскинена Трембецкий. — Мы не обратились бы к вам, если бы у нас была возможность выбирать. Только без обид, мистер Ганноуэй, скажите, насколько мы можем доверять вашим друзьям?

— Во всем, пока ваши интересы совпадают с их.

— И в чем заключаются их интересы?

— Прочитайте Кворелса, и вы поймете. Мы последователи его учения.

Трембецкий пожал плечами.

— Кворелс будет не первым, чье ученье люди поставят с ног на голову.

— Он еще жив, как вам известно, и вполне способен вести нас за собой, — заверил Ганноуэй. — Он был профессором Колумбийского университета, а сейчас в отставке. Я довольно часто вижу его.

Ганноуэй сделал минутную паузу, словно о чем-то раздумывая, затем обратился к Коскинену:

— Короче, если вы тот, из-за которого весь этот тарарам, то именно вам принадлежит право решающего голоса. Я хочу услышать ваше мнение. Поверите ли вы мне без дополнительных гарантий или же развернетесь, выйдете отсюда и навсегда обо всем забудете. Обещаю не сообщать ничего ВК, хотя, если вас все-таки поймают и прогонят через психодопрос, меня ожидают крупные неприятности. Почему-то мне кажется, что вы выберете первый вариант. Я не прав?

— Я… — Коскинен облизал губы. — Дело в том, что я абсолютно не знаю, что происходит сейчас на Земле… Я не могу…

Вивьен накрыла его руку ладонью.

— Питер попал в ужасную передрягу, — сказала она. — Откуда ему знать, кто его друг, а кто враг?

— У нас нет времени сидеть и спорить, — предупредил Ганноуэй. — Почему бы нам не пригласить сюда Кворелса самого, чтобы вы лично оценили, что такое эгалитаризм, и решили, стоит ли он вашей искренней поддержки?

— Подождите, — запротестовал Трембецкий. — Мы не хотим, чтобы кто-то еще узнал о нашем участии в судьбах этих людей.

— Никаких проблем, — заверил Ганноуэй. — Десять лет назад Кворелс совершенно ослеп. Мы представим вас под вымышленными именами.

— А захочет ли он приехать? — с сомнением спросил Коскинен.

— Почти наверняка. Он в этом мире один, как перст. По вечерам он часто приезжает поговорить.

— В каких только переговорах я не участвовал, — хмуро пробормотал Трембецкий, — но впервые меня заставляют предварительно прослушать лекцию по социологии. А на десерт обещают розовый сладкий пирог…

— Нет. Я считаю, мистер Ганноуэй прав, — сказал Коскинен. — На Марсе поступают также, это дает более полное описание ситуации. Эмоции важны не меньше, чем логика. Это то, что человек ощущает здесь и сейчас. Вы должны натолкнуться на это лбом…

— Тогда я звоню, — Ганноуэй вышел из комнаты.

Трембецкий досадливо покачал головой:

— Вот когда я жалею, что не узнал Эгалитарианцев лучше, — прошептал он. — Ведь чувствовал же, что не так у них все просто, как кажется, и ничего не предпринимал. Приходится теперь действовать наобум, по наитию… Знаете, может, это не такая уж плохая идея — побеседовать со стариком о сути эгалитаризма, только вряд ли он в курсе существования подполья. Впрочем, иногда именно по корням можно судить о дереве в целом. — Трембецкий прикурил сигарету. — Но только иногда.

Вернулся Ганноуэй.

— Все просто отлично. Сейчас он уже наверное садится в такси. Я сказал, что у меня в гостях несколько человек, которые довольно долго работали за границей и которые хотели бы с ним встретиться и поговорить. — Он сдавленно рассмеялся. — Старик Кворелс почти святой, но отнюдь не лишен тщеславия.

— Давайте пока придумаем легенду, — предложил Трембецкий. — Клички и всякие вымышленные детали.

Ожидая Кворелса, они репетировали, а когда тот приехал, все перешли в большой зал.

Философ оказался невысоким, но держался очень прямо и с достоинством. Гриву тронутых сединой волос стягивал обруч с приборчиком «искусственный глаз», который, действуя по принципу радара, позволял старику безбоязненно передвигаться по комнате, не натыкаясь на мебель. Изысканность чувствовалась в его манере пожимать руки, и в легком поклоне, который он отдал Вивьен, и в том, как он взял бокал с шерри. Несколько минут прошло в стандартном обмене любезностями. Но незаметно Кворелс направил разговор в нужное русло — начал знакомить со своими идеями.

— Откровенно говоря, — сказал он, — мне не нравится термин «эгалитаризм». Во-первых, он неблагозвучен, во-вторых — он представляет собой банальный ярлык. Люди слишком склонны определять по этикетке содержимое бутылки вне зависимости от того, насколько они вообще соответствуют друг другу. Посмотрите, что стало с такими понятиями как христианство и демократия. Возникновение демократии связывают со свободой. Но это не взаимосвязанные понятия, как представлял Токвиль и вслед за ним Джувеналь[5].

Если народу нет дела до самого себя, у власти не останется никаких ограничений на степень контроля за личностью. Людовик XIV день и ночь бредил воинской повинностью, но лишь после Французской Революции режим смог узаконить эту идею. Или, пожалуйста, более приближенный к нашим условиям пример, когда демократические общества стремятся принять набор столь пуританских законов, которые невообразимы даже для монархии. Я действительно считаю, что сегодняшний либерализм в общественной морали — если что-нибудь еще законодательно запрещено, на это закрывают глаза, — произрастает из обесценивания принципов демократии. И я готов поступиться многим, если бы это помогло сохранить более важные свободы, которые сегодня нами уже утеряны.

— Но ведь мы живем при демократии, — опрометчиво выпалил Коскинен. — Разве не так?

— В известном смысле — да. Мы до сих пор выбираем законодательную и исполнительную власть. Но процент населения, который допускают к голосованию, с каждым годом уменьшается. И вовсе не потому, что сокращается население, уменьшается образовательный уровень и прочее — бороться здесь мы не в силах, это, скорее, заслуженная кара. Дело в том, что с каждым годом власть все больше переходит в руки подразделений спецслужб. Законы писанные подменяются неписанными. Хуже того, каждое «отраслевое» подразделение, в конце концов, становится вотчиной сильных и достаточно хитрых людей, способных подчинить себе контроль над управлением всей системой в целом. Служба Безопасности — наиболее яркий пример. Остальные идут тем же путем. Если вы решите изменить что-либо в промышленности, науке, связи, да почти в любой сфере жизни, станете ли вы встречаться с членами сенатского комитета? Обратитесь ли вы к ним за помощью? Нет, вы отправитесь в отделение Службы Безопасности, которая фактически управляет страной, интерпретируя законы, как ей вздумается.