Внимание Мегрэ сразу же привлек стол посреди комнаты.

Так, так, кофейник, сахарница и бутылка коньяку, чашка с недопитым кофе.

— А чашка-то только одна, — пробормотал Мегрэ. — Шинкье, вы, конечно, ни до чего не дотрагивались? Сходите-ка вниз и позвоните нашим ребятам, пусть подошлют кого-нибудь из лаборатории…

Мегрэ надел шляпу, пальто он не снимал. Одно из кресел, рядом с журнальным столиком, было повернуто к окну. В пепельнице лежало семь-восемь окурков.

Дверей в гостиной было две: первая вела на кухню, аккуратную, сверкающую чистотой, словно образцовая кухня с выставки чудом попала в старый парижский дом.

Вторая дверь вела в спальню. Постель в беспорядке, на одинокой подушке еще видна вмятина.

Шелковый халат бледно-голубого цвета брошен на спинку стула, кофточка от женской пижамы того же цвета свисает со стула на пол, а пижамные панталоны валяются около стенного шкафа.

Вернулся Шинкье.

— Я говорил с Мерсом. Он сейчас же пришлет своих людей. Все осмотрели?

Шкаф открывали?

— Нет еще…

Мегрэ открыл шкаф: на вешалках-плечиках пять платьев, зимнее пальто, отделанное мехом, и два костюма: один — бежевый, другой — цвета морской волны. На верхней полке чемоданы.

— Видите? Похоже, что она уехала налегке. В комоде все белье на месте…

— заметил Шинкье.

Вид из окна был неплохой — отсюда хорошо виден Париж. Но сегодня все затянуто серой пеленой обложного дождя.

По ту сторону кровати — приоткрытая дверь в ванную, но и там полный порядок: зубная щетка, баночки с кремом — все на своих местах.

Судя по обстановке, Маринетта Ожье — девушка со вкусом. Большую часть времени она, видимо, проводила дома, в своем уютном гнездышке.

— Да, забыл спросить у консьержки, готовит ли она сама или питается в ресторанах, — признался Мегрэ.

— Я спрашивал. Она почти всегда ела дома, — ответил Шинкье.

Да, видимо, так оно и было. В холодильнике полцыпленка, масло, сыр, фрукты, две бутылки пива, бутылка минеральной воды. Вторая, полупустая, в спальне на ночном столике, рядом с пепельницей. Эта пепельница в отличие от той, что стояла в гостиной, сразу заинтересовала Мегрэ. В ней было два окурка со следами губной помады.

— Она курила американские сигареты… — заметил Мегрэ.

— А в гостиной только окурки от «Голуаз», — отозвался Шинкье.

Они переглянулись: оба подумали об одном и том же.

— Судя по постели, нельзя сказать, что в прошлую ночь здесь предавались любовным утехам…

Несмотря на трагизм ситуаций, трудно было сдержать улыбку при мысли, что Невезучий пару часов назад лежал в объятиях молоденькой косметички.

А может, они поссорились, и разобиженный Лоньон просидел в кресле в соседней комнате остаток ночи, выкуривая одну сигарету за другой, а Маринетта осталась в постели? Нет, что-то тут не так! Обычно дело начинало проясняться для Мегрэ с первых шагов, но на этот раз у него до сих пор не было сколько-нибудь приемлемой версии.

— Извините, бога ради, Шинкье, придется вам еще раз спуститься; я забыл расспросить консьержку о некоторых деталях. Интересно, когда она поднялась сюда, горел ли в гостиной свет?

— Это я вам и сам скажу. Свет там горел, и дверь была открыта. В других же комнатах было темно.

Они вернулись в гостиную. Только теперь Мегрэ обратил внимание на то, что вместо обычных окон в комнате были две застекленные двери на балкон, тянувшийся вдоль всего фасада, как это часто бывает на верхних этажах старых парижских домов.

Сквозь туман еле проступали очертания Эйфелевой башни, высоких колоколен соборов; на крышах, блестевших от дождя, дымились трубы.

Мегрэ помнил авеню Жюно еще с первых лет своей службы. Тогда она была почти не застроена. Среди пустырей и садов торчало лишь несколько домишек.

Начало положил какой-то художник, построивший здесь особняк, образчик модерна тех времен. Его примеру последовал кто-то из литераторов, за ним оперная дива, и вскоре авеню Жюно обрела аристократический вид. Теперь небольшие особняки и виллы стояли уже почти вплотную друг к другу. Через двери балкона комиссар видел их крыши. Двухэтажный особняк напротив, судя по стилю, был построен лет пятнадцать назад.

Интересно, чей это дом? Пожалуй, художника какого-нибудь. Второй этаж сплошь застеклен, как обычно в студиях. Темные занавески задернуты, но неплотно и посередине пропускают узкую полоску света, шириной не больше полуметра.

С улицы донесся шум, затем тяжелые шаги на лестнице, голоса. Раздался стук в дверь. Приехали ребята из экспертизы. Ба, даже Мере явился собственной персоной!

— А где же тело? — спросил он, недоуменно посмотрев на комиссара из-под толстых стекол очков. Впрочем, Выражение легкого удивления никогда не исчезало из его близоруких голубых глаз.

— Какое еще тело! Разве Шинкье тебе ничего не сказал?

— Я очень торопился, шеф, не разобрал что к чему… — сказал он извиняющимся тоном.

— Речь идет о Лоньоне. На него напали сегодня ночью, когда он выходил из этого дома…

— Он умер?

— Его свезли в Биша. Может быть, выживет. В этой квартире он провел с одной женщиной часть ночи. Мне нужно знать, где он оставил отпечатки пальцев: в спальне и здесь или только здесь, в этой комнате, ясно? Сними все его отпечатки, какие найдешь… Шинкье, пойдемте вниз…

По лестнице они шли молча. Лишь на первом этаже Мегрэ сказал вполголоса:

— Надо бы, пожалуй, опросить жильцов и соседей. Конечно, маловероятно, что ночью, в такую погоду кто-то стоял у раскрытого окна как раз в тот момент, когда раздались выстрелы. Но чем черт не шутит…

Дальше: Маринетта могла, выйдя из дому, взять такси — тогда нетрудно будет разыскать шофера. Такси здесь легче всего поймать на площади Константин-Пекер — туда бы она в этом случае и пошла… Ну, да вы знаете этот квартал лучше меня…

Мегрэ вздохнул, пожимая Шинкье руку.

— Желаю удачи!

Оставшись один, комиссар снова толкнул застекленную дверь швейцарской.

Из-за занавески долетало ровное дыхание. Ага, муженек, видимо, уснул.

— Вы хотите еще о чем-нибудь спросить? — шепотом сказала Анжела.

— Нет. Я только хотел еще раз воспользоваться вашим телефоном, но, пожалуй, позвоню из другого места. Пусть ваш муж поспит…

Как Мегрэ и ожидал, журналисты, завидев его в дверях, прорвали кордон полицейских и бросились к нему.

— Послушайте, господа, пока что я знаю не больше вашего. Инспектор Лоньон при исполнении служебных обязанностей подвергся вооруженному нападению…

— Как вы сказали: при исполнении служебных обязанностей? — перебил его чей-то насмешливый голос.

— Вот именно — при исполнении служебных обязанностей! Инспектор тяжело ранен, его прооперировал в Биша профессор Минго. Больной, по-видимому, не сможет говорить еще несколько часов, а то и дней.

Все остальное — предположения. Во всяком случае, здесь больше вам нечего ждать, господа. Подъезжайте на Кэ-дез-Орфевр после обеда — возможно, у меня будут для вас новости.

— А что делал инспектор в этом доме? Правда ли, что из дома исчезла какая-то девушка?

— Потом, потом, господа, после обеда!

— Вы так ничего и не скажете?!

— Я ничего не знаю.

Подняв воротник пальто и засунув руки в карманы, Мегрэ пошел вниз по улице. Он слышал еще, как за его спиной несколько раз щелкнули затворы фотоаппаратов, и понял, что за неимением лучшего репортеры снимали его.

Отойдя немного, он обернулся: толпа начала расходиться.

На улице Коленкур он зашел в первое попавшееся бистро и заказал себе грог, чтобы согреться.

— Да, будьте любезны, еще три жетона для автомата.

Предварительно отхлебнув грога, Мегрэ зашел в кабину и набрал номер Биша.

Как и следовало ожидать, его долго соединяли со всеми отделениями подряд, пока, наконец, он не услышал в трубке знакомый голос старшей, медсестры из хирургического.

— Нет, не умер. У него сейчас дежурит практикант-ординатор, а ваш инспектор прогуливается по коридору… Да… Нет, этого я не могу вам сказать, мало ли что может случиться… Вот сейчас ко мне зашел кто-то из ваших… Хорошо…