Граф Чезаре вышел из офиса Марко Кортино, который находился в самом центре города. Направляясь к мосту Раилто, он пробирался через шумную толпу, которая, казалось, не рассасывалась ни днем, ни ночью. Это многолюдье на улицах вполне устраивало его, так как у него не было желания быть узнанным кем-то в этом квартале.

Он шел по бесчисленным боковым улочкам и аллеям, ведущим к площади Сан-Марко. Взглянув на часы, он увидал, что они показывают почти одиннадцать часов, а ровно в одиннадцать у него была назначена встреча с Селестой в одном из бесчисленных открытых кафе.

В какой-то степени он был благодарен Селесте за то, что она не потребовала, сопровождать ее в хождении по магазинам. И ему не пришлось выдумывать причины, по которым он не смог бы это сделать. А не мог он потому, что ему крайне необходимо было увидеться с Марко и сообщить ему сведения, которые он узнал и которые были очень важны для Марко. Правда, придумать причину для посещения его офиса было нелегко.

Граф размышлял о том, что он совершил глупость, согласившись с бабушкой пригласить гостей в их старый палаццо. Непонятно, как ей удалось уговорить его, ведь слишком многое было поставлено на карту.

Грубость не была чертой его характера, поэтому ему пришлось смириться с присутствием в доме посторонних. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, что Селеста сказочно богата, потому что боялся, что никто не поверит в его безразличное отношение к планам бабушки восстановить палаццо, а красота Селесты оставляла его равнодушным.

Вспоминая те два дня, которые он провел вместе с Эммой, он проклинал себя. Он вел себя как настоящий идиот и почти разрушил случайно возникшую дружбу, которая могла быть между ним и этим прелестным ребенком.

Ребёнком? — вдруг задал он себе вопрос. В сущности, в Эмме не было ничего детского. Его руки помнили мягкое и нежное тело, и реакция его на это у него была чисто мужская. Он честно признавался себе, что в любых других обстоятельствах интрижку с Эммой он воспринял бы как вполне приятное развлечение.

Правда, он считал, что все молодые женщины, в сущности, абсолютно одинаковы. Но Эмма была лишена какой бы то ни было женской изощренности, и то, что он не вызвал у нее интереса как мужчина, странно тронуло его; хотелось, чтобы их отношения имели свое продолжение.

Селеста — совсем другое дело. Она была, безусловно, очень красива, знала себе цену, обладала большим состоянием, и, кроме всего прочего, в их возрасте не было слишком большой разницы. Он понимал, что она хочет, чтобы их знакомство побыстрее превратилось во что-то более глубокое, но впервые в жизни желание обладать красивой женщиной в нем было притуплено. У него было много красивых женщин, и он считал, что физически можно желать только таких. Но сейчас он чувствовал, что в его представлениях что-то сместилось.

Эмма, конечно, еще ребенок. Она не отличается красотой, но у нее высокая стройная фигура, мягкие, как шелк, волосы, слегка пахнущие лимонным эликсиром, которым она, видимо, пользуется. У нее удивительно мягкие и нежные руки. Думая обо всем этом, Чезаре рассердился сам на себя.

«Чезаре, Чезаре, — сказал он сам себе, — ну что же ты за мужчина, если тебе в голову приходит мысль связаться с девятнадцатилетней девушкой, когда тебе уже минуло сорок!»

Он понимал, что его мысли об Эмме имеют чисто теоретический характер и связь их будет скорее интеллектуальной, а не физической, потому что его религия, к которой он относится с полной серьезностью, так же как и ко всему в жизни, осуждала не только дурные поступки, но и дурные мысли.

Дойдя до площади, граф закурил. Прежде чем встретить Селесту, он хотел избавиться от своих крамольных мыслей. Селеста должна стать его страховкой против чувств, обуревавших его. Он должен взять себя в руки и заняться Селестой, она должна отвлечь его мысли от Эммы Максвелл. Хотя у этого пути были опасности другого рода.

Селеста сидела за столиком, потягивая кампари с содовой и держа в своих великолепно наманикюренных пальцах длинную американскую сигарету. Она была одета в бледно-голубое льняное платье с рукавами «три четверти» и глубоким круглым вырезом. Ее не очень длинные волосы были прекрасно уложены. На шее у Селесты был повязан легкий шифоновый шарфик. Она выглядела молодой, красивой, элегантной и уверенной в себе. Увидев подходящего к ее столику графа, она очаровательно улыбнулась.

— Наконец-то, Видал, — промурлыкала она. — Ты опоздал. Уже пять минут двенадцатого. В ее тоне проскользнул легкий упрек.

— Извини. Мне пришлось задержаться по делам. — Чезаре сел на стоящий против нее стул и щелкнул пальцами, подзывая официанта. — Ты простишь меня? — спросил граф.

Селеста протянула ему руку, и он обнял ее своими ладонями. Она кокетливо передернула плечами.

— Поскольку это касается тебя, — с улыбкой заметила она, — то я тебя прощаю. А где ты был?

Чезаре небрежно пожал плечами.

— Ходил по своим делам. А теперь что ты выпьешь, Селеста? — спросил он.

Еще некоторое время они посидели в кафе, потом Селеста предложила сходить в Базилику.

— Ты уверена, что тебе этого хочется? — лениво спросил Чезаре.

— Конечно, мой дорогой, не могу же я, проведя даже короткое время в Венеции, не посмотреть Базилику.

Они влились в поток туристов и через некоторое время вошли в инкрустированный мрамором мир венецианско-византийской архитектуры. Пол представлял из себя чудо мозаики, всюду было множество картин, скульптур. Всего этого было так много, что человеку было трудно все это сразу воспринять.

— Некоторые части церкви датируются девятым столетием, — заметил Чезаре, наблюдая за лицом Селесты, но не заметил на нем неподдельного восторга и восхищения, которые выражало лицо Эммы. На лице Селесты скорее всего можно было прочитать лишь скуку; чувствовалось, что окружающая красота никак не затрагивает ее эмоций.

— Честно говоря, — искренне заметила она, — старые здания меня не очень-то интересуют.

Чезаре почувствовал, что она испытала облегчение, когда он сказал, что они посмотрели уже достаточно много и Базилику можно будет досмотреть в следующий раз.

— Я не большая поклонница живописи, — проговорила Селеста. — У меня осталось несколько картин, которые принадлежали Клиффорду. Боюсь, что я отношусь к ним лишь как к вложению капитала. — Она как-то по-девичьи хихикнула. — А ты хорошо разбираешься в живописи, Видал?

— Немного разбираюсь, — холодно сообщил граф.

— Я тебя чем-то обидела, Видал? Честно говоря, я никак не хотела этого делать. Но я считаю себя современным человеком. Если мне дают много зеркальных стекол и хороший старый шведский шкаф — я счастлива.

— Это не важно, — неожиданно для самого себя сказал граф по-итальянски. А Селеста с раздражением поняла, что в чем-то поступила не так и вызвала неудовольствие графа. Она взяла его под руку и спросила:

— Видал, а куда мы пойдем сейчас? Мне кажется, ты что-то говорил о ланче.

— О ланче? — переспросил граф. — На ланч мы должны вернуться в палаццо.

Селесте не очень хотелось возвращаться туда, но она поняла, что спорить не стоит.

— Хорошо, но давай возьмем гондолу. Ты не возражаешь?

— Раз тебе так хочется, возьмем гондолу.

Гондола медленно скользила по тихой воде. Селеста, расслабившись, сидела на скамейке, удовлетворенная тем, что Видал находится с ней рядом. Мягкие сиденья были весьма удобны и настолько узки, что парочкам приходилось сидеть, тесно прижавшись друг к другу. Само по себе это было весьма романтично, особенно ночью. Правда, сейчас была середина дня. Однако Селеста знала, что рядом с ней находится мужчина, и помнила, что он тоже чувствует ее горячее тело.

— Видал, — извиняющимся голосом пробормотала Селеста. — Прости меня. Я чувствую, что чем-то обидела тебя… Но не будь таким. Скажи, что ты прощаешь меня…

Видал Чезаре повернулся к Селесте. Ее лицо оказалось почти рядом. Он заметил мелкие тонкие морщинки вокруг глаз и уголков губ, которые свидетельствовали о том, что она не так молода, как пытается выглядеть.