Расположение падчерицы Станислав Трофимович пытался завоевывать веселыми историями из курсантской юности во Львовском военно-политическом училище. Истории получались долгими, с обильным перечислением имен и нынешних званий сокурсников. Порой Станислав Трофимович переходил на рассказы о своем босоногом детстве, и все они были связаны с набегами на колхозные бахчи или на сады соседей. Детские воспоминания мужа заставляли страдать Анну Леопольдовну, и вскоре они попали под суровый запрет. Выпив, Станислав Трофимович впадал в рассуждения о славном казацком прошлом своей семьи. Но и этот аспект также не находил отклика в душе Анны Леопольдовны – польки, гордой происхождением из какой-то якобы знатной семьи города Лемберга, то есть Львова. Марине, конечно, тоже были милы те воспоминания о старом Лемберге, которые она в далеком детстве слышала от своей бабушки, но все это была такая давняя история, что семейные дебаты об украинско-польских раздорах и обидах казались ей вздорными и скучными.

У Станислава Трофимовича были “понятия” – свои представления о семейной жизни. Поэтому вскоре в их доме установился неистребимый тяжелый запах украинского борща с пережаренным салом. Впрочем, это можно было пережить, как и казарменные экскурсы в прошлое. Невыносимыми были три вещи: скрип кровати в спальне молодоженов, линялые кальсонные рубахи, в которых Станислав Трофимович по вечерам усаживался хлебать свой борщ с рюмкой водки, и тот тяжелый взгляд, которым отчим разглядывал Марину. К двенадцати годам Марина выглядела далеко уже не хрупкой девчушкой…

Выпив, Станислав Трофимович, обычно нудный и пресный, резко оживлялся, начинал что-то быстро рассказывать, но, не докончив фразы, тут же перескакивал на другую тему. Веселье сменялось раздражительностью, и они вместе с Анной Леопольдовной принимались перебирать какие-то конфликты с завучем и директором. Марина, кажется, начинала понимать, что же объединило простецкого военрука и ее высокодуховную мать. Повышенная требовательность и критичность Анны Леопольдовны нашли, наконец, благодарный отклик.

Чтобы сделать приятное матери и поднять авторитет тусклого Станислава Трофимовича, Марина согласилась ходить на его занятия по стрельбе, которые он вел в одном из львовских спортклубов. Все удивлялись тому, каких быстрых результатов удалось ей достичь. Ее хвалили за педантизм, за крепкую руку. Через пару лет она вышла в мастера спорта.

У нее была семья… Через год молодожены обзавелись крепышом Петенькой – славным мальчуганом, которого Марина любила больше его собственной матери. Слишком ответственная и серьезная Анна Леопольдовна не сумела, как с некоторым изумлением убедилась Марина, насладиться радостью этого позднего материнства. На первом месте для нее были режим и порядок. Она с железным хладнокровием выдерживала положенные часы кормления малыша – ни минутой позже или раньше, пока тот надрывался от крика в своей колыбельке. Мать и отец были для Петруши суровыми педагогами, а сестра была доброй и ласковой нянюшкой. Похоже, только одна Марина в этом доме и наслаждалась его гуканьем, его смехом. Марина гуляла с Петенькой, рассказывала ему по вечерам сказки, без которых он не мог заснуть. Постепенно эта любовь малыша к Марине стала даже раздражать Станислава Трофимовича, он явно ревновал своего сына к падчерице, так что обстановочка в доме была еще какой напряженной.

Но все-таки у нее была семья – до поры до времени. До летних спортивных сборов после десятого класса. Через неделю после того, как они уехали на сборы, Станислава Трофимовича вдруг вызвали в город: мать попала в больницу, но звонила почему-то не она сама, а врач. В лагерь он вернулся только к вечеру следующего дня – осунувшийся, с черными кругами под глазами:

– Понимаешь, Мариша, нам надо подготовиться к самому страшному. Сказали, что дольше, чем до весны, Аннушка не проживет… Рак… Такая молодая, такая молодая, и вот тебе… За что?

До последних дней Анна Леопольдовна верила в то, что выздоровеет. Правду ей не говорили. Обманывали, что в онкологическую клинику кладут только оттого, что там есть какая-то особая аппаратура и работают самые опытные в городе хирурги. В перерывах между операциями, которые все равно не могли продлить жизнь, ее отпускали домой, и она шутила о том, сколь приятно чувствовать себя здоровой в палате смертников: “У одной рак груди, у другой рак легкого, а я лежу себе, здоровая баба”.

В феврале врач позвал на беседу одну Маришу:

– Боюсь, что Станислав Трофимович всего не поймет. Меня уже начинает беспокоить его состояние. Последите за ним. Он очень неустойчивый человек. Может не справиться.

– Что? – зачем-то спросила Марина.

– Терминальная стадия…

Маму выписали из больницы, сказав ей, что у нее грипп. В клинике была такая традиция: отпускать больного умирать дома, в кругу родных.

В день похорон Марина была безучастна ко всему. Она не понимала, зачем говорят свои длинные речи учителя из маминой школы. Зачем голосят над гробом взявшиеся откуда-то многочисленные родственницы Станислава Трофимовича. Почему после кладбища все эти незнакомые ей люди пришли в их дом и принялись с аппетитом поедать сало и огурчики, привезенные тетками отчима из деревни. Еле удерживала себя, чтобы не прогнать всех этих людей из дома.

Но и остаться здесь, наедине с портретом мамы… Почти что наедине со Станиславом Трофимовичем… В этом было что-то странное, тревожное, что-то противоестественное.

Где-то с месяц после похорон у них пожила деревенская тетка отчима, взявшая на себя все хлопоты о Петеньке – садик, стирку, завтраки и ужины. Она искренне жалела Маришку, которой в шестнадцать лет предстояло заменить мать малышу, называла ее Манечкой, звала к себе в деревню. С нею Марина понемногу отошла, оттаяла. На прощание тетка сказала о недобрых предчувствиях насчет “Стася”: “Вроде как, заговаривается он порой, а? Ты уж последи за ним”.

Со Станиславом Трофимовичем и в самом деле стало твориться неладное. Первые недели он молчал. Если и заговаривал, то это были какие-то обрывки фраз без начала и конца. Каждую ночь ему снилась Анна Леопольдовна.

– Иду я, Мариша, из школы, а она сидит тут у дома на скамеечке, меня рукой манит. Мол, не бойся, подойди. Подхожу, а губы-то у нее синие, синие. А сегодня наяву привиделось – стоит в школьном коридоре у окна и вдруг вся оплывает… Вроде бы как надо в церковь пойти, свечку поставить, а? Ты знаешь, – переходил он на шепот, – она ведь все время со мной разговаривает…

Потом Станислав Трофимович запил. Дома не пил. Уходил куда-то с утра, и ближе к ночи раздавался его звонок в дверь: “Мариша, рыженькая, пусти папулю. Не обижай папулю”. Бывало, что в затуманенном сознании он смотрел на нее мутными невидящими глазами и называл Аннушкой…

Как-то ночью Марина проснулась от кошмара. Снилось, что ей на плечи, на шею набрасывается отвратительная собака – породистая, рыжая то ли колли, то ли сеттер, но вся грязная, со сбитой в клочья шерстью, с гнилым запахом из пасти. Собака валила ее на землю, впиваясь клыками в затылок. Перевернув ее через себя и выхватив откуда-то карабин, Марина начала стрелять по уже скулящей, распластывающейся по окровавленной грязи собаке…

Она с трудом очнулась. Дышать было тяжело кто-то навалился на нее. К своему непередаваемому ужасу, она увидела, что это Станислав Трофимович. Уткнувшись мокрым от слез лицом и усами в ее шею, он бормотал что-то пьяное, бессвязное.

С колотящимся сердцем Марина выбралась из его объятий – отчим спал, продолжая стонать и всхлипывать. Она оделась дрожащими руками, собрала кое-какие вещи, растолкала сонного Петеньку и, ничего не понимающего, вывела из квартиры на ночную улицу. Оставаться в доме со Станиславом Трофимовичем было уже не только страшно, но и опасно. Куда было идти им в такой час?

До пяти утра они, обнявшись, проспали на жесткой скамье на автовокзале, а уже в полдень были в деревне у той доброй тетки. Бегство из дома Марина объяснила коротко: отчим запил. Деревне это было понятно, так что больше Марине никаких вопросов не задавали. Петенька стал любимцем всей родни, он быстро освоился на вольном воздухе, среди чадолюбивых теток и бабушек. Деревня привела его в восторг, и Марина нисколько не переживала о том, что вырвала брата из городской жизни. В деревне она закончила среднюю школу, благо до экзаменов на аттестат зрелости оставалась лишь пара месяцев.