Страх — предвестник боли. Он приходит первым. Ты смотришь в зеркало заднего вида, затем в боковое. Едешь по шоссе Сан-Диего со скоростью тридцать миль в час, в своем ряду, направляясь к Вилширскому повороту. Все в порядке. Вдруг ты видишь длинный грузовик, несущийся бок о бок с тобой. Он подрезает тебя из левого ряда, оттирая к обочине...

— Идиот! — воскликнул я и нажал на тормоза, уступив ему дорогу.

Именно тогда мне и стало страшно — грузовик был все еще рядом со мной. Я еще сильнее надавил на тормоз. От страха у меня похолодело в животе и ком встал в горле. Грузовик надвигался, нависая надо мной как серый доисторический монстр. Чтобы уйти от него, я взял немного правее.

Казалось, он падает на меня, будто при замедленной съемке. Наверное, я закричал от ужаса.

— Ты же убьешь меня, ты, сукин сын!

Грузовик сложился как перочинный нож, и шесть его передних фар на мгновение ослепили меня. Потом страх прошел, сменившись агонией боли, и я снова закричал, когда миллионы фунтов стали рухнули на меня, сбросив во тьму.

Я открыл глаза и увидел флюоресцентные лампы на потолке палаты реанимации. На меня смотрела медсестра.

— Как я сюда попал? — спросил я.

— “Скорая”, — коротко ответила она. — Ваш личный врач уже был здесь. — Она повернулась к одному из докторов. — Он пришел в себя.

Рядом с моей кроватью, окутанной со всех сторон трубочками и проводками, стояли два врача — мужчина и женщина.

Мужчина взглянул на меня и отошел, женщина же продолжала рассматривать какие-то кривые на аппарате.

— Что со мной сделал чертов грузовик? — поинтересовался я.

— У вас перелом бедра, но все могло быть и хуже, — с улыбкой ответила она. — Это не помешает вам работать, ведь это же не правая рука.

Она была молодая и очень хорошенькая, достаточно хорошенькая, чтобы участвовать в телевизионных медицинских программах. Я взглянул на нее.

— О’кей. Итак, я могу писать, — сказал я. — А трахаться?

Она была явно шокирована, но совершенно серьезно ответила:

— С этим у вас будут некоторые трудности. Видите ли, переломы расположены так, что вы не сможете совершать движения, характерные для этого рода деятельности.

Я улыбнулся ей.

— Тогда оральный секс?

Она посмотрела на меня.

— Вы больны.

— Знаю, — ответил я, — но это никак не связано со сломанным бедром.

Успокаивающим жестом она положила ладонь на мою руку.

— Все будет в порядке. Мы собираемся перевезти вас в обычную палату.

Мне это показалось странным — я чувствовал, что пробыл здесь совсем недолго.

— Какой сейчас час?

— Почти десять утра, — ответила она. — Вас привезли сюда около одиннадцати вечера.

— Я так надолго вырубился? — спросил я.

— В общем-то да, — сказала она. — У вас были ужасные боли. Мы накачали вас обезболивающими, чтобы вы смогли пройти осмотр и рентген, потом опять доставили сюда и подключили жизнеобеспечивающие системы и мониторы.

— Что, так плохо? — справился я.

— Не совсем, — ответила она. — Но у нас хорошая репутация — мы обеспечиваем оптимальные условия. Мы не хотим, чтобы пациент даже с незначительными проблемами мог пожаловаться на нас.

— Очень обнадеживает, — саркастически заметил я.

— Вы действительно были вне опасности, — сказала она и покраснела.

Я взглянул на нее снизу вверх.

— Почему вы так в этом уверены?

— Когда мы вкололи вам димедрол, у вас случилась эрекция и вы стали говорить неприличные вещи.

— До какой степени неприличные?

Она рассмеялась.

— Достаточно неприличные. — Она оглянулась, проверяя, нет ли кого-нибудь поблизости. — Как в ваших книгах. Вы просили ласкать, сосать и трахать вас и многое другое, чего бы мне не хотелось произносить вслух.

— А, вот как, — сказал я. — И что же вы сделали?

— Ничего. Просто работала с ортопедистом, устанавливая вытяжение. К тому времени вы заснули и все прошло.

— Не огорчайтесь. Я дам вам еще один шанс, когда буду лежать в палате.

— Я работаю в реанимации, — возразила она. — И не поднимаюсь в палаты.

— Никогда?

— Только иногда, — ответила она, посмотрев на меня. — Дома у меня есть несколько ваших книг. Вы не могли бы их для меня подписать?

— Конечно, но только если вы принесете их в мою палату.

Она не ответила. Я смотрел, как она уступает дорогу двум санитарам, которые подвезли к моей постели каталку. Она снова повернулась ко мне.

— Сейчас мы вас переложим.

Я указал на груз, висящий над моим правым коленом, под лодыжкой.

— Как вы собираетесь сделать это с этой штукой?

— Мы знаем, как, — сказала она. — Просто расслабьтесь и не мешайте нам работать. Мы постараемся, чтобы вам не было слишком больно.

— Не нужно быть такой честной, — сказал я. — Лучше бы вы соврали и вкололи мне еще дозу.

— Не ведите себя, как ребенок, — сказала она, помогая санитарам перенести меня на каталку.

Меня пронзила острая боль, от которой перехватило дыхание.

— Дерьмо!

— Уже все, — сказала она. — Не так уж это было больно.

— Обещания, обещания... — бормотал я.

Склонившись надо мной, она вытерла мое лицо прохладной влажной салфеткой и произнесла:

— Вы в порядке.

— Вы тоже в порядке, — ответил я, когда санитары покатили меня к двери.

Я чувствовал себя идиотом, лежа с задранной кверху ногой, пока они толкали каталку вперед по коридору. Краем глаза я примечал людей, отходящих в сторону, чтобы позволить нам проехать; я был смущен, хотя понимал, что большинство из них не обращает на меня внимания. Это была нормальная больничная жизнь. Я закрыл глаза. Мне не хотелось видеть, как люди пялятся в мою сторону. С меня — достаточно.

Странно, но пощелкивание колесиков каталки напомнило мне стук колес подземки много лет назад. Не знаю, может быть, я задремал. Я всегда дремал в вагоне подземки, стоя спиной к дверям, а толпа давила, толкая меня вперед. Я просыпался, когда люди устремлялись наружу на 47-й улице, и вместе с ними выходил на станцию и наверх, на улицу, ведущую к офису, где работал.

В июле и августе в подземке было настоящее столпотворение. Жара и вонь стояли невыносимые. Я всегда ездил в рубашке, перекинув пиджак и галстук через руку. В то время мне было семнадцать и я работал на множительном аппарате в “Дейли ньюс”. Тот день, когда я встретил ее, выдался особенно жарким.