Джельсомино осмотрелся. Его тоже подмывало перебраться через ограду, и он, пожалуй, так бы и сделал, если б тетушка Панноккья не посматривала на него с подозрением.

«Чего доброго, еще поднимет тревогу», – подумал Джельсомино и, сделав вид, будто он просто идет сво ей дорогой, свернул на другую улицу.

Коты тем временем пришли в себя от изумления и теперь с лаем дергали за подол тетушку Панноккью. Она, по правде говоря, была поражена еще больше, чем коты. Потом тетушка вздохнула, раздала котам оставшиеся объедки, бросила последний взгляд на ограду, за которой скрылся Цоппино, и отправилась домой.

А Джельсомино, едва завернул за угол, сразу же нашел долгожданную фальшивую монету. Он купил себе хлеба и сыру, или, как говорили в тех краях, «пузырек чернил и ломоть ластика».

Быстро спускалась ночь. Джельсомино очень устал, и ему хотелось спать. Увидев поблизости какую-то незапертую дверь, он проскользнул в нее, топал в какой-то сарай и тут же заснул крепким сном на куче угля.

Пока Джельсомино спит, не подозревая, что, еще не проснувшись, уже станет героем нового приключения, о котором речь впереди, мы с вами отправимся по следам трех красных лапок котенка Цоппино. Тресковые головы и селедочный хвост показались ему восхитительными. Ведь он поел впервые в жизни! Потому что пока он был на стене, ему не приходилось испытывать голод.

«Жаль, что здесь нет Джельсомино! – подумал котенок. – Он спел бы Джакомоне серенаду и перебил бы ему все стекла».

Взглянув наверх, он увидел, что несколько окон во дворце еще освещены.

«Наверное, король Джакомоне ложится спать, – подумал Цоппино. – Не упустить бы это зрелище!»

И он с поистине кошачьей ловкостью вскарабкался по стене на последний этаж дворца и прильнул к окну огромного зала, который находился перед спальней его величества.

Двумя нескончаемыми рядами стояли лакеи, слуги, придворные, камергеры, адмиралы, министры и разные другие важные господа. И все они низко кланялись проходящему Джакомоне. А он был огромный, толстый и страшно уродливый. Однако у него были очень красивые оранжево-огненные волосы – длинные, вьющиеся – и фиолетовая ночная рубашка с вышитым на груди королевским именем.

Низко кланяясь королю, придворные почтительно говорили:

– Доброе утро, ваше величество! Приятного аппетита, ваше величество!

Иногда Джакомоне останавливался и сладко зевал. В ту же минуту один из придворных прикрывал ему рот рукой. Зевнув, король двигался дальше и бормотал:

– Сегодня утром мне совсем не хочется спать. Я чувствую себя свеженьким, как огурчик…

Разумеется, все это означало совсем обратное. Привыкнув, что все вокруг него лгут, король и сам стал врать направо и налево, и сам же первый верил своим словам.

– У вашего величества сегодня невероятно мерзкая рожа! – с поклоном заметил один из придворных.

Джакомоне метнул на него яростный взгляд, но вовремя спохватился. Ведь эти слова надо было понимать иначе: «Как вы прекрасно выглядите!» Поэтому он милостиво улыбнулся, еще раз зевнул, жестом приветствовал придворных и, подобрав подол своей фиолетовой ночной рубашки, проследовал в

спальню.

Цоппино решил продолжить свои наблюдения и перешел к другому окну.

Как только его величество остался один, он устремился к зеркалу и стал расчесывать золотым гребнем свою великолепную оранжевую шевелюру.

«Ишь как он заботится о своих волосах! – мелькнуло у Цоппино. – Впрочем, не зря, они и в самом деле очень хороши. Только одно мне непонятно – как мог человек с такими волосами стать пиратом. Ему бы следовало стать художником или музыкантом…»

А Джакомоне между тем положил гребешок, осторожно взял свою прическу за пряди у висков и… спокойно снял ее с головы! Даже индеец не смог бы лучше оскальпировать своих непрошеных гостей.

– Парик! – изумился Цоппино.

Да, роскошная оранжевая шевелюра легко снималась и надевалась. И под ней король Джакомоне прятал свою противную розовую, покрытую шишками лысину. Джакомоне с грустью посмотрел на себя в зеркало, потом открыл шкаф и… Цоппино так и замер от удивления. В шкафу хранилась целая коллекция самых разнообразных париков. Тут были парики с белокурыми, голубыми, черными, зелеными волосами, причесанными на самый различный манер. Джакомоне на людях всегда показывался только в оранжевом парике, но перед сном, оставшись один, он любил менять парики, чтобы хоть в этом найти утешение и забыть о своей лысине. Ему нечего было стыдиться, что у него выпали все волосы. Это случается у многих людей, достигших пожилого возраста. Но так уж глуп был король Джакомоне – он приходил в отчаяние при виде своей головы, лишенной растительности.

На глазах Цоппино его величество примерил один за другим с полсотни париков. Он прохаживался перед зеркалом, любуясь собой и анфас и в профиль, и с помощью маленького зеркальца разглядывая свой затылок, будто артист перед выходом на сцену. Наконец он облюбовал маленький фиолетовый паричок, под цвет своей ночной рубашки. Напялив его на свою плешь, он улегся в постель и погасил свет.

Цоппино еще с полчасика провел на подоконнике, заглядывая в окна. Конечно, это неприлично – если уж подслушивать у дверей некрасиво, то заглядывать в окна тоже неприлично. Впрочем, вас это не касается, ведь вы не кошки и не акробаты, чтобы лазать по стенам…

Особенно понравился Цоппино один камергер, который, прежде чем улечься спать, скинул с себя свой придворный костюм, расшвырял по углам кружева, ордена и украшения, а потом надел – угадайте, что? – свою старую пиратскую одежду: штаны до колен, клетчатую куртку и черную повязку на правый глаз. В таком виде старый пират забрался не в постель, а на самый верх балдахина, возвышавшегося над кроватью. Должно быть, он истосковался по бочке на верху грот-мачты пиратского судна, сидя в которой он выискивал добычу. Потом он зажег грошовую трубку и стал жадно вдыхать вонючий дым, от запаха которого Цоппино едва не закашлялся.

«Подумать только, – сказал себе наш наблюдатель, – до чего же сильна правда!… Даже старый пират любит свою настоящую одежду…»

Цоппино решил, что было бы неразумно ночевать прямо в парке, рискуя угодить в лапы часовых. Поэтому он снова перескочил через ограду и оказался на главной площади города, на той самой, где обычно собирался народ, чтобы послушать речи короля Джакомоне. Цоппино стал поглядывать по сторонам в поисках пристанища, как вдруг почувствовал, что у него зачесалась передняя лапка.

«Странно, – пробормотал он, – значит, у его величества водятся блохи… Или, может, у того старого пирата?…».

Цоппино осмотрел лапку, но не нашел ни одной. Но дело было вовсе не в блохе: лапка-то чесалась не снаружи, а внутри.

«Наверное, – заключил он, – я должен написать что-нибудь на стене. Помню, вчера вечером, когда я благодаря Джельсомино соскочил со стены, моя лапка чесалась точно так же. Оставлю-ка я этому королю лгунов небольшое послание!»

Он осторожно подкрался к королевскому дворцу и посмотрел на стражников. Как и следовало ожидать, стражники в этом королевстве шиворот-навыворот крепко спали и храпели, обнимая швабры вместо ружей. Время от времени начальник охраны обходил посты и проверял, не проснулся ли кто-нибудь из них.

«Вот и хорошо», – обрадовался Цоппино. И своей красной меловой лапкой он написал на стене королевского дворца, у самых главных ворот:

«Эта надпись здесь как раз на месте! – сказал он себе, полюбовавшись на свою работу. – Пожалуй, стоит написать то же самое и по другую сторону ворот».

Через четверть часа, исписав все стены, он устал, точно школьник, который переписывал заданный ему в наказание за ошибки урок.

– Ну, а теперь можно и соснуть!