Сегодня от всего этого не осталось ничего. Теперь каким-то странным и несправедливым образом Тамерлан, похоже, занимает нас много меньше, как если бы наше любопытство, обращенное на всю планету, сделало нас более озабоченными ее настоящим, нежели прошлым; как если бы оставленные Великим эмиром воспоминания со временем превратились в ничто, возможно, оттого, что трагедии XX столетия породили в нас отвращение к драмам минувшего: вздрагивать, читая об избиениях, совершавшихся Тимуридами, после того как мы узнали Гитлера, Сталина, Вьетнам, атомные бомбы и напалм, теперь как бы и не пристало. Но ведь в стародавние времена восхищенных современников потрясали не одни только бойни, а также личность этого человека, его жизнь и деяния. Последние, повторимся мы, являлись определяющими более в истории Восточной Европы, чем в истории Индии и Среднего Востока. Что касается личности завоевателя, то, как скоро мы получили сравнительно широкие возможности изучения оной во всей ее полноте, а мусульманский мир требует нашего внимания с возрастающей настойчивостью, не пора ли нам согласиться с тем, что она вновь и более прежнего заслуживает проявления нашей любознательности? Мы знаем, что история Франции хорошо объясняет Францию современную. История же мусульманского мира позволяет понять нынешний мусульманский мир еще лучше, и в этом мы весьма нуждаемся. [17]

Каковы бы ни были чувства, которые может вызвать в нас Тамерлан; каковы бы ни были суждения о нем, совершенно невозможно отрицать, что он обладал качествами необыкновенными и притягательными, что его личность, как воителя и самодержца, грандиозна. Равных ему мало; быть может, таких, кто превосходил бы его, не существует вообще. Он из когорты Александров Македонских, Дариев, Цезарей, Чингисханов и Бонапартов. Это одна из величайших фигур прошлого.

Я надеюсь, что эта книга поможет не только пролить свет на историю Великих Моголов, — что в конечном счете является моей непосредственной целью, — но также лучше понять человека, от которого они происходят, а через него продвинуться дальше в познании мусульманского мира и Центральной Азии. [18]

Монгольская империя Чингисхана рухнула. Она была создана в период, несомненно, самого ужасного из всех катаклизмов, известных истории, средствами самой свирепой жестокости горсткой людей, знавших, куда они шли и что хотели; целью же их было построить всемирную монархию и так, чтобы имелся всего один государь на Земле, как существует один Бог на Небе, и тем самым установить вечный мир.

На осуществление этого замысла потребовалось около столетия. Результат, конечно, оказался неполным (в самом деле, существует ли кто-нибудь, кто был бы способен объединить мир и исторгнуть из людских сердец зерна анархии?), но уже чрезмерным. Низкорослые, узкоглазые и широкоскулые всадники, которые в один прекрасный день избрали одного из своей среды по имени Темучин, чтобы сделать его своим предводителем, впоследствии названным Чингисханом, пообещав «идти в первых рядах в битве и отдавать ему дичь, а также женщин и дев»; эти приземистые наездники правили бал на пространстве, заключенном между Тихим океаном и Средиземным морем, оккупировав Китай, Корею, Маньчжурию, бескрайние степи Центральной Азии, Иран и Афганистан, вплоть до берегов Инда, большую часть Месопотамии, а также Кавказ, Малую Азию, где влачили существование вассалов сельджукские султаны, равно как Южную Россию, территорию современной Украины, через которую получали оброк с северославянских княжеств. Они попытали счастья в Сирии, Польше, Венгрии, дошли до Адриатики, предприняли набеги на Индокитай, Бирму, Индию.

Разумеется, климат последней, «адски жаркий», заставил их откатиться обратно, но они сумели более или менее полностью взять под свой протекторат две первые в данном списке страны. Плохо знакомые с морем, они бесстрашно всходили на корабли, коими правили признававшие их власть китайцы и корейцы, чтобы плыть дальше, вдогонку мечте достичь «реки-океана», окаймляющего Вселенную. Известны их попытки встать твердой ногой на берегах Явы и Японии. [20]

На окраинах империи еще велись бои, но завоеватели уже достигли намеченных целей. На пространстве между Тихим океаном, Персидским заливом и Черным морем был установлен мир, который лишь время от времени нарушали ссоры наследников, тогда как барьеры, извечно разделявшие население Дальнего Востока и население Крайнего Запада, были опрокинуты. Отныне путешественники, купцы и миссионеры могли пересекать из края в край всю Евразию в совершенной безопасности. Биллем Рубрук первым открыл Монголию; Марко Поло — Китай; некий турок из Пекина — Рим и Париж. Целые народы добровольно или вынужденно сдвинулись с насиженных мест, и теперь в Каракоруме, столице степей, в Северной Монголии, можно было встретить золотых дел мастера из Понт-о-Шанжа или монашенку из Меца; в Юнане — гувернеров, прибывших из Ирана; в Хан-балыке (в ханском граде, то есть Пекине) — назначенного Его Святейшеством итальянского архиепископа, равно как многих иных, чьи имена и записки, возможно, иногда известны, но чаще всего полностью забыты. Всего за несколько десятилетий миры совершенно изолированные были приведены в соприкосновение друг с другом. Родилось новое мироустройство, казалось, позволявшее надеяться на многое.

Увы, это стоило дорого. Кровь текла рекой. Разлагались тысячи не преданных земле трупов. Бесследно исчезли целые города; многие другие были разорены в такой мере, что на их восстановление ушли столетия. В обычные поскотины превратились провинции, где в былые времена собирались обильнейшие урожаи; каналы и плотины прекратили снабжение водой, которая в продолжение тысячелетий, а зачастую и более, несла с собой жизнь. Но все это было очень скоро забыто. Может показаться странным, что такая катастрофа столь быстро стерлась из памяти. Со временем ужасные подробности стирались из человеческой памяти. Об основателе империи, о том, кто проявил себя как величайший губитель рода человеческого, востоковед Жуэнвиль говорил: «Он содержал народ в покое», а венецианец Марко Поло титуловал его «честнейшим человеком» и «мудрецом».

Действительно, самые зверские избиения, самые жуткие разрушения совершались в первые годы завоевания, в годы, когда Чингисхан установил тотальный террор. Великий варвар не видел пользы в городах. Кочевник и скотовод, он желал, чтобы все сельскохозяйственные земли были возвращены степи. Однако очень скоро он научился внимать доводам советников, коим удалось убедить его в том, что налог способен дать больше, нежели любая аннексия, и он решил отдать предпочтение оброку перед разрушением, по меньшей мере тогда, когда имел возможность выбирать. [21]

Его последователи поступали так же. Кроме того, находясь в теснейшем соприкосновении с великими и древними цивилизациями, они окультурились и много утратили от первоначальной дикости. Сознавая неспособность самим управлять своими землями, они окружили себя тюрками-уйгурами, которые очень давно к ним примкнули и, обретаясь в богатых оазисах Восточного Туркестана (нынешнего Синьцзяна), успели многое унаследовать от великой культуры, о которой свидетельствуют обнаруженные в Кизиле живопись и турфанские (а также дуньхуанские) рукописи; позднее монголы обращались к иранцам, китайцам, иудеям и арабам.

Объединенные общей властью, монголы о былом племенном делении не помнить не могли. Ими не двигал никакой языковой или конфессиональный национализм; они не примыкали ни к каким универсальным религиям, ведшим спор далеко не религиозный за духовное превосходство. Они интересовались теми религиозными вопросами, понятие о которых уже имели. Если они принимали христианство или буддизм, то делали это с некоторой беспечностью, менее всего на свете ввязываясь в их споры. Они выказывали удивительную терпимость, уважая все культы, и при случае несколько по-макиавеллиевски давали понять всякому, что разделяют его убеждения. То была позиция довольно новая в жестком и прямолинейном европейском мире с его взаимоисключающими вероисповеданиями; позиция, которая приятно удивляла.