БОЛЬШОЙ ПА: Брик, никто не думает, что это ненормально.

БРИК: Они ошибаются! Чистые, искренние отношения – это уже не норма теперь! (Они оба довольно долго молча смотрят друг на друга. Постепенно напряжение падает и оба отворачиваются, как бы устав друг от друга.)

БОЛЬШОЙ ПА: Да, как – то… трудно… говорить.

БРИК: Ну и давай закончим разговор…

БОЛЬШОЙ ПА: А почему все – таки Скиппер сломался? Почему ты стал пить?

Брик вновь смотрит на отца. Вдруг он решил, сам не зная почему, сказать отцу, что он умрет от рака. Только так он может сравнять с ним счет: одна недопустимая вещь в обман на другую.

БРИК (зловеще): Хорошо, ты сам этого хотел, Па. Вот мы, наконец, и пришли к тому разговору, которого ты так хотел. Поздно останавливаться. Покончим со всем одним махом. (Ковыляет к бару.) У – гу… (Открывает ведерко и достает серебряными щипчиками кусочек льда, любуясь его ослепительной белизной.) Мэгги утверждает, что мы со Скиппером после колледжа пошли в футбол только потому, что боялись стать взрослыми… (Ходит по комнате, сильно стуча костылем и волоча больную ногу. Как в свое время Маргарет, он обращался к зрительному залу с устремленным в одну точку взглядом. Перед нами человек, трагически говорящий правду.) Мы хотели всю жизнь перебрасываться мячом… делать эти длинные, длинные… высокие, высокие… передачи, которые… никто бы не мог перехватить – только время, всю жизнь только с лету проводить атаки, которые сделали нас знаменитыми. И мы играли весь первый сезон и забрасывали мячи высоко… Но тем летом Мэгги поставила ультиматум – теперь или никогда, и я женился на ней…

БОЛЬШОЙ ПА: А как Мэгги в постели?

БРИК (криво усмехнувшись): Потрясающе. Как никто! (Большой Папа кивает, будто он был уверен, что это именно так.) Она ездила с командой, только и делала вид, что она своя в доску. Носила на голове высокую шапку из медвежьего меха, кротовую шубку, выкрашенную в красный цвет. Экстравагантна бала до сумасшествия. Снимала танцевальные залы, и мы отмечали там наши победы, не отменяя банкеты, даже если мы, случалось… проигрывали… Мэгги – Кошка! Ха! Ха! (Большой Папа кивает.) А Скиппер… У него вдруг повторился приступ, доктора не могли диагноз, а я получил травму… Лежал на больничной койке и следил за игрой по телевизору. Видел, как Мэгги подсела к Скипперу на скамье запасных, когда его заменили: он еле ногу волочил! Меня бросило в жар, когда она повисла у него на руке! Дело в том, что Мэгги чувствовала себя покинутой – ведь мы с ней, в сущности, никогда не были друг другу ближе, чем двое людей, лежащих в одной постели… никогда не были ближе двух кошек на заборе. Итак! Мэгги не теряла времени и взялась обрабатывать беднягу Скиппера. Она вбила ему в голову дурацкую идею, будто мы – я и Скиппер – боимся секса, и у нас в этом плане не все в порядке. И бедняга Скиппер лег в постель с Мэгги, чтобы доказать ей, что это неправда!.. А когда у него вдруг что – то не вышло, так растерялся, что, видимо, и сам поверил во всю эту чепуху. Скиппер сломался, как прогнивший прутик… Никто так быстро не спивался, и никто так быстро не умирал от пьянства… Теперь ты удовлетворен?

БОЛЬШОЙ ПА (слушая эту историю с недоверчивой улыбкой. Смотрит на Брика): А ты удовлетворен?

БРИК: Чем?

БОЛЬШОЙ ПА: Этой полуправдой для дураков?

БРИК: Что же здесь полуправда для дураков?

БОЛЬШОЙ ПА: Чего ты не договариваешь? Чего – то не хватает в твоем рассказе.

БРИК (телефонный звонок раздается в холле, Брик вздрагивает и говорит, как будто вспомнив о чем – то): Да!.. Я упустил разговор по телефону со Скиппером, когда он пьяный позвонил мне и признался в этой истории. Я бросил трубку!.. Это был мой последний разговор с ним в жизни. (Телефон в холле продолжает звонить, кто – то поднял трубку, но слов почти не слышно.)

БОЛЬШОЙ ПА: Ты бросил трубку?

БРИК: Бросил! Господи! Ну и что?

БОЛЬШОЙ ПА: Вот в чем дело! Вот мы и добрались, наконец, до того, что вызывает у тебя отвращение. Ты, оказывается, лжешь самому себе. Ты! Ты вырыл могилу своему лучшему другу и столкнул его в яму! Ты даже не объяснился с ним!

БРИК: То была его правда, не моя.

БОЛЬШОЙ ПА: Его правда? О'кей. Но у тебя не хватило сил посмотреть правде в глаза.

БРИК: Кто может посмотреть правде в глаза? Ты сможешь?

БОЛЬШОЙ ПА: Не начинай сваливать на других свою вину, мой мальчик! Это не честно!

БРИК: А как насчет сегодняшнего поздравлений и пожеланий в день твоего рождения, когда все знают, кроме тебя, что это последний год твоей жизни!

Кто – то в холле отвечает, слышан смех по телефону, чей – то голос любезно отвечает: «Нет, нет, все это неверно. Это, конечно, ошибка. Вы с ума сошли». Брик внезапно приходит в себя и осознает, что он раскрыл отцу. Старается не смотреть на искаженное ужасом лицо отца.

БРИК: Пойдем… пойдем отсюда…

Большой Папа внезапно выхватывает у него костыль, как будто это оружие, из-за которого они боролись.

БОЛЬШОЙ ПА: Нет. Нет. Никого не выйдет отсюда. Что ты сказал?

БРИК: Не помню.

БОЛЬШОЙ ПА: «Поздравления в день рождения, когда все знают, кроме тебя, что это последний год твоей жизни»?

БРИК: А, дьявол, забудь, папа. Пойдем на галерею, поглядим на фейерверк в честь твоего рождения…

Небо освещается зелеными огнями фейерверка.

БОЛЬШОЙ ПА: Договори все до конца!

БРИК (глотая кусочки льда из стакана, глухим голосом): Дело свое оставь Гуперу, Мэй и пяти маленьким обезьянам. Вот все, что я хочу.

БОЛЬШОЙ ПА: «Дело свое оставь», говоришь.

БРИК: Все эти двадцать восемь тысяч акров богатейшей земли…

БОЛЬШОЙ ПА: Кто сказал, что я должен оставить свое дело Гуперу или кому-то еще? Мне еще жить лет пятнадцать – двадцать. Я тебя еще переживу. Еще придется тебе гроб покупать.

БРИК: Конечно… А теперь пойдем посмотрим фейерверк. Пошли.

БОЛЬШОЙ ПА: Наврали? Они наврали? О заключении из клиники? Они… они… нашли. Рак. Может быть… Рак?

БРИК: Ложь – это система жизни, в которой мы живем. Виски – один выход, смерть – другой. (Берет костыль из сразу ослабших рук отца и, шатаясь, выходит на галерею, оставляя за собой двери открытыми. Слышна песня «Собираем кипы хлопка».)

МЕЙ (появляясь в дверях): Ох, Большой Папа, это поют для вас.

БОЛЬШОЙ ПА (дико вопит): Брик!!! Брик!!!

МЕЙ: Он пьет на галерее, Большой Па!

БОЛЬШОЙ ПА: Брик!

Мэй исчезает, испуганная его яростью. Дети зовут Брика, передразнивая Большого Папу. Лицо Большого Папы похоже на разбитую пожелтевшую маску, разваливающуюся на куски. В небе пылают огни фейерверка. Брик возвращается, серьезный, притихший, абсолютно трезвый.

БРИК: Прости, отец. У меня голова совсем не работает. Мне трудно понять, как это кто-то еще интересуется, жив он, мертв, или собирается умереть. И как это люди могут еще чем-то интересоваться, кроме того, осталось ли еще что в бутылке. Что я сказал, я сказал, не подумав. В чем-то я не лучше других, в чем-то хуже, поскольку я уже не живой человек. Может быть, людей вынуждает лгать то, что они еще живы, а я уже не живой человек, и потому случайно говорю правду… Не знаю, но как бы там ни было… мы с тобой друзья… а друзья должны говорить друг другу правду… (Пауза.) Ты сказал мне, я – тебе.

Ребенок вбегает в комнату с пригоршней бенгальских огней, крича «Бах! Бах! Бах! Бах! И выбегает снова.

БОЛЬШОЙ ПА: Господи! Черт возьми весь этот проклятый, лживый мир! Лживые суки, лгущие друг другу. (Направляется к двери, оглядывается назад, в его глазах – какой-то немой вопрос, он как бы не может найти слов. Затем удовлетворенно кивает и говорит хриплым голосом.) Все лгут, все врут, врут и врут. Врут и врут. Лгут и дохнут. (Это он произносит с яростным отвращением. Идет к выходу.) Врут и врут. Врут и дохнут.

Голос его затихает. Слышен звук шлепка. Кто-то шлепает разбаловавшегося ребенка. Брик неподвижно стоит, пока гаснет свет.

Конец второго действия