— Лёня, — спросил я, — а у тебя уже когда-нибудь было с кем-нибудь… По-настоящему?

Он отрицательно покачал головой.

— Нет, ни разу…

— Даже… в лагере? Может быть, с девушками? Он усмехнулся.

— В лагере девушки проявляли ко мне внимание. Многие. Там, вообще-то, были все условия. Мне предлагали… разное…

— А ты?

— А я уже тогда думал только о тебе. — Он вздохнул. — Еще туманно, неопределенно, но только о тебе. И уже ни на кого больше смотреть не мог. Ты знаешь, я тебя рисовал по памяти.

Я нежно прижался к нему и сказал:

— А я в это время думал только о тебе. Все лето. Знаешь, как я плакал…

Мы помолчали. Потом Лёнька сказал:

— Так что, если честно, у меня еще ни с кем не было…

Я кивнул:

— И у меня — ни с кем…

Лёнька помолчал, потом сказал серьезно:

— Это и не могло случиться. Потому что мы, наверное, ждали друг друга… даже еще не зная этого. Но у нас это обязательно произойдет — по-настоящему.

Я кивнул:

— Обязательно. Значит, я у тебя буду первый…

— Да, — сказал Лёнька. — Первый и единственный.

— А ты — у меня. Первый и единственный.

В комнате уже стояли прозрачные, светлые сумерки. Мы лежали, гладя друг друга, целуя — в губы, в глаза, в уши — это были уже другие ласки, нежные и тихие. Мы оба были очень счастливы, по-детски — полностью и безоглядно.

— Мне с тобой так хорошо, — сказал я тихо. — Только одно грустно…

— В чем дело, Женька? — Леонид с беспокойством обнял меня и прижал к себе.

Я опустил голову ему на плечо.

— Жаль, что нужно расставаться… ожидать, грустить, беспокоиться, — объяснил я. — Вот если бы я мог засыпать и просыпаться рядом с тобой, обнимать тебя во сне, а утром — вместе идти в школу. Мы бы продолжали учиться рисовать, ходить в бассейн, а вечером возвращались бы домой, — продолжал фантазировать я, — квартира большая, у меня достаточно денег, отца бы мы не стеснили. Мы бы вместе делали уроки, потом — ужинали с отцом, перед телевизором, а потом вместе принимали бы душ и вдвоем ложились в постель — здесь, в нашей спальне… Представляешь? Жаль, что так нельзя. Вот было бы здорово!

— Это верно, — согласился он со вздохом. — Вообще-то, кто знает… Может быть, когда-нибудь… что-то такое получится. Хотя не знаю, как…

В это время в прихожей щелкнул замок, и было слышно, как открывается дверь. Мы вихрем взлетели с постели, моментально надели плавки (хорошо, что не перепутали), и мигом заняли свои места на тренажерах. Когда отец распахнул дверь комнаты, мы раскрасневшиеся, со спутанными волосами, в красных и синих плавках, подбадривали друг друга, давясь от смеха:

— Что, устал? Давай еще немного! Отец кивнул:

— Молодцы, ребята! — он взглянул на Лёньку, потрогал его плечо, бицепс: — Надо же, так с виду, в одежде, худенький, а потрогать — словно литые! Вот, Жень, бери пример с друга, занимайся этим чаще с ним, и у тебя будут такие же. Прямо как каменные — ты трогал его тело?

— Конечно! — я весело кивнул. — Еще бы!

— Зато Женька очень гибкий, пластичный, — сказал Лёнька. — Это тоже красиво.

— Да, — отец кивнул, — он у меня красавчик. — Он посмотрел на часы. — Все, ребята, вы закончили? Давайте быстро в ванную, по очереди. Женька, ты первый: тебе надо еще высушить голову, приготовиться — сейчас пообедаем вместе — и к доктору… — он подмигнул. — А ты, Леонид, одевайся, пойдем пока со мной на кухню, поможешь чистить картошку!

Лёнька надел пока одни брюки, рубашку решил надеть потом, после душа.

— Она белая, — объяснил он отцу, — на кухне все равно испачкаю…

Отец расхохотался:

— Спасибо, что объяснил. Я бы сам не догадался, что она белая. Правильно, пока наденешь фартук… Пойдем скорее!

Он ушел, а Лёнька задержался в дверях, быстро оглянувшись, обнял меня, а я — его, и мы страстно, глубоко поцеловались — в губы, вложив в это все яростное нежелание расставаться. Шли долгие секунды. Все вокруг окуталось туманом, нас опять охватило волнение, и это уже начинало быть заметно обоим… Слышно было, как отец поет на кухне:

А он ставит и ставит им градусники…

— Эй, ребята! — крикнул отец. — Вы что там, скончались? Леонид, ну-ка иди сюда! Женька, быстро в ванную!

Лёнька оторвался от меня и грустно улыбнулся.

— Похоже, Женька, на сегодня — все… Я кивнул:

— Жаль…

Но это было еще не все.

В ванной я старательно вымыл голову американским яблочным шампунем, хорошенько намылился мылом из лепестков роз — у него такой же одуряющий, безумный сексуальный запах, как теперь и у всей моей жизни, постучал кулаком в дверь и крикнул:

— Отец, потри мне спину! Отец заорал в ответ с кухни:

— Не могу, Женька, не могу, я жарю котлеты! Сейчас Леонид к тебе придет, все тебе сделает, что нужно… Он уже большой мальчик, я думаю, ничего принципиально нового он у тебя не увидит, правильно? Или ты другого мнения? — он захохотал. — А потом можете поменяться ролями… в смысле, пусть он моется, а ты бери сушилку для волос и иди сюда…

Через минуту Лёнька проскользнул ко мне в ванную, разумеется, не закрывая за собой дверь, чтобы не вызывать подозрений. Он снял клеенчатый фартук, а вслед за ним брюки: «Чтоб не замочить…» — стыдливо объяснил он по направлению кухни, но отец все равно не слышал. Лёнька взял в руки губку и медленно, осторожно водил ею по моей спине, бедрам, по ногам — вверх и вниз, справа — налево… и снова — вдоль спины, вверх и вниз… Пена стекала по моему телу густыми хлопьями. Я вытянулся, выгнув спину, запрокинул голову, держась поднятыми вверх руками за выступы на кафельной стене, закусывая губы, чтобы сдержать стон — я не знал, что это так приятно… Это было даже лучше, чем на простынях… Я чувствовал, как бьется мое сердце, и слышал Лёнькино учащенное дыхание за спипой. Он продолжал нежно гладить меня — уже с боков, штем губка скользнула по моему животу, который я судорожно втягивал, уже не в силах терпеть… Я не знал, что делать.

В это время отец крикнул в кухни:

— Ребята, вы бы закрыли дверь, от вас пар идет по всей квартире! Что вы, совсем стыд потеряли? У нас же обои отклеятся…

«Это точно, — подумал я в бреду, — пар от нас валит, не то что по всей квартире, по всей Москве, и уже третий день; что дальше будет — не знаю…» Щелкнула задвижка — дверь в ванную была заперта.

— Лёнька, — позвал я тихо, — иди сюда… Я сейчас с ума сойду… — Я открыл душ на полную мощность, — пусть он заглушит все остальное, пусть смоет все, а потом — будь, что будет — я уже ничего не соображал.

Лёнька в мгновение ока очутился возле меня в ванне, его синие плавки остались лежать на стуле за занавеской.

Наша просторная ванная, как я уже писал, была окружена зеркалами, и в них мы отражались со всех сторон. Я никогда еще не видел нас одновременно в зеркалах, обнаженными, под струями воды — это так меня завело, что я уже не мог остановиться, если бы и хотел — да я и не собирался… Лёнька едва дотронулся до моего тела мокрыми пальцами. Его руки скользнули по моим бедрам, по животу — и тут же я пролил в них свою любовь, трепеща и прижимаясь к нему всем телом, едва не задохнувшись и припадая губами к его рту — я не знаю, откуда во мне был такой неиссякаемый поток этой страсти, и все мне казалось мало… Вы осуждаете меня, господа строгие читатели? Вы считаете меня безнравственным, развращенным, испорченным мальчишкой, считает, что я утратил всякий стыд — а что мне было делать теперь, скажите, что? Ведь я же любил его, я его любил — любил больше жизни… и видел, как он безумно любит меня. Я так долго мечтал о нем, я страдал, я плакал, я так добивался его любви — а теперь я должен был остановиться?