Он сунул мне в руки пистолет и исчез.

Пока он был рядом, говорил, приказывал, пока я видел перед собой его лицо, глаза со стальным блеском, для меня не было никого и ничего, кроме нашей общей цели. Но, оставшись наедине с самим собой, с пистолетом в руке в этом тихом и вполне респектабельном месте, я почувствовал какую-то нереальность происходящего.

Поразительно мы устроены. Повернув за угол, как было велено, я оказался в мире совершенно иных чувств и мыслей. Я уже думал не о докторе Фу Манчи, этом великом негодяе, мечтавшем о порабощении Китаем Европы и Америки, не о Найланде Смите, который встал поперек дороги зловещему китайцу, чтобы разрушить его планы, и даже не о Карамани, этой юной красавице рабыне — послушном орудии в руках Фу Манчи. Я размышлял о том, что подумает мой пациент, встретив меня в таком виде и с пистолетом в руке.

Как раз в этот момент я пересек шоссе и выскочил на пустырь, что был по правую руку. И пока бежал по направлению к вязам, не переставал сам себе удивляться, а также всему тому, что мы со Смитом затеяли. Уже в пятидесяти ярдах от вязов мне пришло в голову, что если Смит решил отсечь от них Форсайта, то мы безнадежно опоздали. По моим расчетам, он давно уже должен быть среди деревьев.

И я оказался прав. Пробежав еще двадцать шагов, я услышал впереди странный звук, очень напоминающий крик совы. Я не мог припомнить, чтобы здесь водились совы, но, странное дело, не придал этому никакого значения. До тех самых пор, пока не раздался страшный крик — крик ужаса, который мгновенно передался мне.

На какое-то мгновение сознание мое почти выключилось, и очнулся я уже под одним из вязов.

— Смит! — закричал я, теряя дыхание. — Смит, где вы?

Ответом на мой крик был какой-то неописуемый звук, некая смесь рыданий и хрипа. Из темноты вывалилась страшная фигура — человек с изрезанным лицом. Он смотрел на меня невидящими глазами, его руки шарили по воздуху, будто он ослеп и обезумел от страха одновременно.

Я, онемев, отпрянул назад. Человек круто повернулся и рухнул у моих ног. Внутри у него что-то клокотало и булькало.

Я застыл, как в параличе, и мог лишь смотреть, как он дернулся и затих. Снова воцарилась тишина. И вдруг откуда-то из-за деревьев вынырнул Смит. Я не шевельнулся. Даже когда он подошел вплотную, я мог лишь бессмысленно на него уставиться.

— Прости мне, Боже, — услышал я как бы издалека. — Я позволил ему пойти навстречу смерти, Петри.

Его слова привели меня в чувство.

— Смит, — мой голос не мог подняться выше шепота, — в один ужасный момент я подумал…

— То же самое произошло еще кое с кем, — ответил он. — Наш бедный моряк встретил смерть, предназначавшуюся мне. Вот так, Петри!

И тут я понял, почему лицо Форсайта показалось мне знакомым и почему Форсайт сейчас лежит мертвым передо мной. Кроме того, что это был красивый парень и носил легкую бородку, чертами и сложением он был точной копией Найланда Смита.

Мы перевернули беднягу на спину. Я опустился на колени и дрожащими, непослушными пальцами с трудом зажег спичку. Поднявшийся неожиданно ветерок чуть было ее не задул, но я вовремя прикрыл огонек ладонью. Он осветил колеблющимся светом загорелое лицо Найланда Смита, отразился неестественным блеском в его глазах. Я нагнулся, и уже гаснущей спичкой осветил лицо его двойника.

— Боже! — прошептал Смит.

Слабый ветерок задул спичку.

За все свою хирургическую практику я ни разу не встречал что-либо столь же ужасное. Лицо мертвеца было все в крови, сочащейся из многочисленных ран у виска, под правым глазом, у подбородка, спускаясь к горлу. Они чем-то напоминали татуировку, и лицо в местах порезов неимоверно распухло. Ладони мертвеца были крепко сжаты в кулаки.

Под вопросительным взглядом Смита я продолжал осматривать труп, хотя все ясно было уже с того момента, когда он вывалился из тени деревьев — мертвее не бывает. О чем я и доложил Смиту.

— Причем это какая-то противоестественная…

Смит, молотя правым кулаком левую ладонь, забегал туда-сюда около мертвеца. Где-то вдали проворчал автомобиль, но я все в том же оцепенении всматривался в изуродованное лицо трупа, который еще несколько минут назад был статным британским моряком. Я отметил контраст, который составляли аккуратная бородка и распухшее лицо. Кажется, я начал мешаться рассудком, но тут послышались шаги. Я вскочил. Шаги зачастили, я повернулся, и перед нами вырос констебль.

— Что здесь происходит? — спросил он с повелительными интонациями в голосе, сжав кулаки и переводя взгляд со Смита на меня, с меня на того, кто лежал между нами. Затем его рука метнулась к груди, блеснуло серебро и…

— Бросьте свисток! — огрызнулся Смит и выбил его из рук констебля. — Где ваш фонарь? И не задавайте дурацких вопросов!

Констебль отпрянул, видимо прикидывая свои возможности справиться с нами обоими, и в это время мой друг вытащил из кармана бумагу и сунул ему в нос.

— Читайте! — приказал он. — Будете выполнять мои распоряжения. — Было в его голосе что-то, заставившее полицейского изменить свое мнение о происходящем. Он осветил письмо и, судя по всему, был немало изумлен.

— Если сомневаетесь, — продолжал Смит, — возможно, вам не знакома подпись комиссара полиции, позвоните в Скотланд-Ярд из дома доктора Петри. Мы сейчас туда возвращаемся.

Затем он показал на мертвого Форсайта:

— Помогите нам его отнести. Не нужно, чтобы нас заметили. Огласка здесь ни к чему. Понимаете?

Констебль почтительно отдал честь, и все трое мы принялись за нашу скорбную работу: мы подтащили Форсайта к краю лужайки, перенесли через дорогу и внесли в дом, умудрившись не привлечь внимания бдительных соседей.

Свою ношу мы водрузили на хирургический стол.

— Надо сделать вскрытие, Петри, — распорядился Смит. — Констебль позвонит в скорую, а я тут должен еще кое-что исследовать.

Он взбежал по лестнице в свою комнату и через минуту скатился вниз. Хлопнула входная дверь.

— Телефон в холле, — сказал я констеблю.

— Благодарю вас, сэр!

Он вышел из операционной, а я зажег лампу над столом и стал изучать отметины на лице Форсайта. Как я уже говорил, они имели форму продолговатых наколок, причем довольно глубоких и какой-то странной грушевидной формы. Одна такая ранка была на правом глазу.

Но самым странным были симптомы, или нет, скорее манера поведения Форсайта, когда он буквально вывалился из-за деревьев на меня. У него явно были поражены мускулы речевого и дыхательного аппаратов. И это лилово-синее лицо, испещренное мелкими ранками (они были и на горле), ввергло меня в состояние глубокой задумчивости. Мысленно я перебирал все известные мне причины смерти, которые подходили бы к данному случаю. Но я так и не пришел к сколь-либо приемлемому выводу. Подробный осмотр тела тоже ничего не дал.

Небо уже посерело, предвещая близкий рассвет, когда явились полицейские вместе с каретой скорой помощи и забрали тело Форсайта.

Я как раз снимал свое кепи с вешалки, когда возвратился Найланд Смит.

— Смит! — воскликнул я. — Вы нашли что-нибудь?

Он стоял посреди холла в сером свете зарождающегося утра и растерянно тянул себя за мочку уха. Было видно, как осунулось за ночь его загорелое лицо. Глаза его горели тем лихорадочным блеском, который, признаюсь, одно время я так не любил. Однако со временем научился понимать, что он свидетельствует о чудовищном нервном возбуждении. В эти периоды Смит, как правило, был в состоянии действовать с поразительным хладнокровием, а все его способности обострялись до предела. На мой вопрос он тем не менее не ответил.

— Есть у вас молоко? — спросил он резко.

Это было так неожиданно, что какое-то время я собирался с мыслями.

— Молоко?!

— Да-да, Петри! Я буду вам весьма обязан, если вы найдете хотя бы немного молока.

Я уже повернулся, чтобы спуститься в кухню, когда вдруг…