— "Эти люди"? Звучит не так уж плохо.

— Ты просто не знаешь, что феллахи умеют мастерски оскорблять и награждать эпитетами, — сказала она. — Они могут проклинать человека целый час и ни разу не повторить одно и то же ругательство. Но моих предков — убасти — они называли не иначе, как «эти люди», и это прозвище было наивысшим проявлением их неприязни к нам.

Гин дотронулся до ее волос. Они были красивые и мягкие, но в то же время гибкие и в приглушенном свете отливали золотом. Оттенок ее волос что-то ему напоминал, но он никак не мог вспомнить, что именно.

— Нечто подобное было и у нас в Америке, — сказал он. — Ты когда-нибудь слышала о кровной вражде семей Хатфилдс и Мак-Кой?

— Да, — ответила она, — но это совсем другое. Здесь дело не в кровной вражде, а в страхе.

— В страхе? Твои предки были такими страшными?

Гин поглаживал пальцами ее щеку, и Лори не сводила с него пристального взгляда. Ее зрачки расширились в темноте, и она ни разу не моргнула. Он начал замечать, что она внутри вся напряжена и пытается скрыть это, но чем дольше они разговаривали, тем очевиднее становилось, что каждый мускул ее тела полон скрытой энергии. «Она не просто смотрит на меня, она следит за мной, — подумал он. — Она ловит каждое незначительное движение, которое я делаю».

— Мне не следовало так говорить о моих предках, — сказала она. — Это было предательством по отношению к ним, хотя они и умерли две тысячи лет тому назад.

— Не знаю, — сказал он мягко, — ты рассказывала о них так, будто они умерли только вчера.

Не двигаясь, она продолжала смотреть на него.

— Это потому, что у нас дома постоянно говорят об этом, — сказала она. — Мама хочет, чтобы я не забывала о своем египетском происхождении. Хотя ей нравится Америка.

— А ты сама хотела бы забыть об этом?

— Нет, — едва слышно ответила она, — я не могу забыть, кем были мои предки и кто мы такие, — это невозможно забыть.

Гин откинул ее волосы и поглаживал шею, ласкал мочки ее ушей. Когда он первый раз дотронулся до нее, она отпрянула, но сейчас его нежные прикосновения, казалось, успокаивали ее. Он почувствовал, как постепенно ослабевает напряжение ее мышц, ее глаза, прежде такие внимательные и широко раскрытые, теперь были закрыты.

— Тебе это нравится?

Об этом он мог и не спрашивать.

— Так приятно, — пробормотала она. Напряжение ушло из ее мышц, она совершенно расслабилась.

— Лори, — сказал он, массируя кожу ее головы.

Она что-то промычала, не открывая глаза.

— Лори, я собираюсь сказать что-то очень важное.

Она мурлыкала от счастья, наслаждаясь его ласками.

— Говори, — прошептала она.

Некоторое время он рассматривал ее необычное, суживающееся к подбородку лицо, длинные изогнутые ресницы.

— Я знаю, это звучит глупо. Никогда бы не подумал, что это случится со мной. Ты же знаешь, я занимаюсь политикой. Это многих превращает в циников. Но я поставлен перед фактом, я знаю, что это правда, и поэтому собираюсь признаться тебе…

Она негромко напевала, откинув голову.

— Лори, — сказал он тихо, — я люблю тебя.

Последовала пауза. Она медленно открыла глаза.

Гин смотрел на нее так искренне и серьезно, как только мог, он хотел, чтобы она почувствовала его состояние и поверила ему.

— Ты… любишь меня?

— Да, — прошептал он.

Лори моргнула, не глядя на него. Легкая морщина пересекла се лоб.

— Гин, — сказала она. — ты не должен!

— Что значит «не должен»?! Дело не в том, должен я или не должен. У меня нет выбора. Я влюбился в тебя, нравится это тебе или нет!

— Гин…

— Нет! — сказал он резко. — Сейчас я не хочу слышать никаких извинений. Я уже выслушал весь этот мистический вздор. Почему я не должен просить тебя выйти за меня замуж? Почему я не должен любить тебя? Все это утомительно. Если ты чего-то боишься, почему ты не расскажешь мне об этом? Я взрослый мужчина, Лори, я знаю, что мне нужно, я знаю, что мне нужна ты. Мне все равно, сидела ты в тюрьме, или была изнасилована, или страдала от душевного недуга, или что-нибудь еще в этом роде.

Она широко раскрыла глаза:

— Ты подумал, что я сидел в тюрьме? Или была изнасилована? Гин, я ничего не понимаю.

— Лори, — сказал он, — я не знаю, что и думать. Я знаю только то, что полюбил тебя как безумный, и мне казалось, что и ты неравнодушна ко мне. Но когда двое нормальных взрослых людей нравятся друг другу, они встречаются, целуются, ужинают вместе. Тогда ты бы узнала меня лучше и перестала бояться близких отношений.

Он взял ее руки в свои.

— Я знаю, что ты вела уединенную жизнь. Я знаю, что тебе нелегко переломить свои привычки. Но тебе скоро двадцать лет, ты красива, и ты не можешь навсегда заточить себя в башню из слоновой кости. Когда-нибудь, рано или поздно, тебе захочется связать с кем-то свою жизнь, неважно, выйдешь ты замуж или нет. Нельзя же все время прятаться за свои подростковые фантазии!

Она выглядела смущенной.

— Фантазии? Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Он вздохнул:

— Послушай, Лори, это происходит с каждой девушкой. Когда девушка впервые встречается с мужчиной, она переживает, что неопытна и недостаточно привлекательна. Часто девушка сочиняет свою биографию, чтобы заинтриговать возлюбленного. Когда мне было пятнадцать, мне нравилась одна тринадцатилетняя девочка, которая заявила, что ее отец — известный пианист. Она выдумала, что он обжег руки, когда спасал ее из пожара. Как оказалось, бедняга работал в пекарне и его музыкального таланта хватало только на то, чтобы просвистеть «Когда закончен бал».

Лори выслушала его и долго молчала.

— Гин, — сказала она, — тебе не кажется, что будет лучше, если это свидание будет первым и последним?

— Ты решила, что я тебе не нравлюсь, да? Это так?

— Нет, это не так.

— Так я нравлюсь тебе?

— Да. И это меня огорчает.

Гин протянул руку и погладил ее по щеке. Лори выглядела необыкновенно печальной, и он молил Бога, чтобы узнать наконец, в чем дело.

Она взяла его руку в свои, поднесла к губам и мягко поцеловала.

— Это правда, Гин, я тоже люблю тебя.

Он не верил своим ушам.

— Это правда? Ради Бога, Лори, я надеюсь, ты не обманываешь меня?

— Это правда, — произнесла она хрипло, — я думаю, это любовь с первого взгляда.

Гин криво улыбнулся:

— Вернее, любовь с первого укуса.

Лори подняла голову, ее глаза наполнились слезами. Она старалась не расплакаться.

— Я полюбила тебя, как только увидела, — сказал она. — Я никогда раньше не встречалась с мужчинами, у меня нет опыта. Может, я веду себя по-детски. Но я такая, и ты должен принять это. Я люблю тебя больше всех.

Гин придвинулся и поцеловал ее.

— Лори, — прошептал он, — Лори, какого же черта ты молчала?

Она больше не сдерживала слез.

— Я не могу сказать почему, но это не может продолжаться. Это не должно случиться. Я не могу допустить, чтобы это произошло. Если мы будем вместе, все может начаться сначала и я не смогу это остановить.

Он достал из кармана носовой платок и промокнул ее слезы.

— Ты все еще говоришь загадками, — сказал он. — Что ты не допустишь? Что может начаться сначала?

Она вытерла платком нос.

— Я не могу рассказать тебе об этом ни сейчас, ни потом.

Гин снова взял сигарету и закурил. Он сделал длинную глубокую затяжку, пытаясь успокоиться.

— Никогда? Даже если мы поженимся?

Лори не отрываясь смотрела на него, ее лицо побледнело, в глазах стояли слезы.

— Пожалуйста, Гин, — сказала она. — Ты пообещал, что никогда не будешь говорить об этом. Ты дал клятву.

Гин попытался улыбнуться. Улыбка получилась кривой.

— Не забывай, я политик. А у политиков есть данное свыше право нарушать обещания.

Гин снова и снова звонил ей в понедельник. Никто не поднимал трубку. Бестолковый секретарь в приемной Франко-африканского банка сообщил, что Лори Сэмпл еще не пришла на работу, но не мог сказать, в чем дело и как ее найти.