Гин почесал затылок, он всегда делал так, когда его что-то удивляло.

— Но послушайте… — сказал он полушутя-полураздраженно. — Вам очень легко обвинять политиков в том, что они говорят избитыми фразами, но вы должны понимать, что большинство политических ситуаций — это…

— Это все пустое, — ответила она низким голосом.

Гин чуть не вспылил, но, взглянув на нее, смешался.

— Что? Вы удивлены? Я ни на кого не похожа? — усмехнулась девушка.

Насупившись, Гин изучал свой пустой бокал.

— Ну и что же вы за человек? — спросил он после долгой паузы.

Она внимательно смотрела на него, как бы решая, стоит ли ему сообщать такую ценную информацию.

— Я наполовину египтянка, наполовину француженка. Я принадлежу к народности убасти.

— И вам так трудно назвать свое имя? Или это тоже стандартный вопрос?

Она отрицательно покачала головой:

— Вас не должна отталкивать моя застенчивость. Когда я смущаюсь, людям кажется, что я хочу их шокировать. Я вижу недоумение и даже испуг в их глазах. Страх и агрессивность — очень похожие ощущения, не правда ли?

— Вы так и не сказали, как вас зовут.

Она наклонила голову:

— Почему вы так хотите это узнать? Вы хотите меня соблазнить?

Гин изумленно посмотрел на нее:

— А вы хотите, чтобы вас соблазнили?

— Не знаю. Нет, не думаю, что я этого хочу.

— Вы очень красивая девушка. Разве вы этого не знаете?

Впервые за время их разговора она опустила глаза.

— У каждого свое представление о красоте. Мне кажется, у меня слишком большая грудь.

— А я думаю, что общественное мнение американских мужчин не совпало бы с вашим. Если хотите знать мое мнение — ваша грудь восхитительна.

На ее смуглых щеках появился легкий румянец. Она сказала немного смущенно:

— Вы так говорите, чтобы польстить мне.

Гин фыркнул.

— Вы не нуждаетесь в лести. Вы слишком хороши для этого. К тому же в вас есть что-то такое, о чем мечтает любая женщина в этой комнате.

Девушка опять подняла глаза. Они были зеленые и лучистые, они зачаровывали и как будто гипнотизировали. Зрачки ее сначала сузились, но в следующую секунду расширились — как два темных цветка.

— Вы такая загадочная, — сказал Гин. — Как только я вас увидел, я сразу понял, что в вас есть какая-то тайна. Подумать только, мы так долго разговариваем, а я все еще не знаю вашего имени.

Она засмеялась. Окружающие с интересом наблюдали за ними. Сенатор Хозбаум шепнул своему приятелю:

— Опять этот Гин Кейлер! Бог мой, как бы я хотел быть лет на двадцать моложе! Тогда бы я показал этой девице, что значит парень из Теннесси.

— Почему мое имя так интересует вас? — повторила свой вопрос незнакомка.

Гин пожал плечами:

— Как же мне вас называть, не зная имени? Предположим, я хочу пригласить вас поужинать со мной после этой вечеринки. Как я скажу вам об этом? «Простите, мисс Икс, или мисс Игрек, или как-вас-там-называть, не поужинаете ли вы со мной?»

Она покачала головой:

— Вы не должны так говорить.

— Что же я такого сказал?

— Не говорите ничего, потому что я не могу пойти с вами.

Он взял ее за руку.

— Ну конечно же, вы можете пойти со мной. Вы ведь не замужем, не правда ли?

— Нет.

— Я сразу же понял, что вы не замужем. Вы не похожи на этих вашингтонских жен, которые рано или поздно начинают преследовать своих мужей.

— Преследовать?

— Конечно, — сказал Гин. — Они постоянно ревнуют к девицам, с которыми спят их мужья, и видят соперниц во всех девушках, с которыми, по их мнению, их мужья могли бы закрутить роман.

— Это все так сложно.

— Вы к этому привыкнете. Это неотъемлемая часть нашей демократии.

Девушка рассеянно потрогала серьгу. Помолчав, она сказала:

— Все это как-то безнравственно.

Гин с удивлением взглянул на нее. «Нравственность» — слово, которое он не слышал с тех пор, как четыре года назад разоблачил стяжательный проект осушения болот, но и это был скандал из-за денег. Из уст незнакомки это слово прозвучало странно и неуместно. Здесь, в Вашингтоне, на светской вечеринке, девушка с великолепной фигурой, в облегающем шелковом платье, говорит о морали!

— Послушайте, — сказал он мягко. — Жизнь полна стрессов и напряжения. Многие люди, особенно политики, любят поволочиться, повалять дурака, это для них своего рода отдых, развлечение.

— Да, но только не для меня.

Гин развел руками, извиняясь:

— Я ничего такого не имел в виду. Если хотите знать, вот что я думаю о вас: вы красивая девушка и очень сексуальная, надо быть монахом, чтобы не замечать этого.

Она заморгала в смущении:

— Вы… находите меня… сексуальной?

Гин чуть не рассмеялся:

— Ну конечно, черт возьми! Интересно, о чем вы думали, когда надевали это вечернее платье?

Она покраснела:

— Я не знаю. Я не думала…

Гин снова взял ее за руку:

— Я думаю, было бы лучше, если бы вы назвали мне свое имя. Это намного бы упростило жизнь.

— Хорошо. Меня зовут Лори Сэмпл.

Гин нахмурил брови:

— Сэмпл? Ваш отец…

— Жан Сэмпл, французский дипломат.

Гин мягко пожал ее пальцы:

— Мне очень жаль. Я никогда не встречался с ним, но мне говорили, что он был замечательный человек. Простите.

— Не стоит извиняться. Он всегда понимал, что ведет рискованную жизнь. Моя мать говорит, что, возможно, он сейчас более удовлетворен, чем когда-либо при жизни.

Гин тронул за рукав проходившего мимо официанта и заказал коктейль. Затем он снова обратился к Лори:

— А вы уверены, что мне не удастся уговорить вас поужинать со мной? Я уже давно собираюсь зайти в ресторан к Монпелье.

Она отрицательно покачала головой:

— Извините, Гин, я не могу.

— Я не понимаю почему. Возможно, я не Рок Хадсон, но я все же славный парень. Таких, как я, еще надо поискать среди политиков. Или вы хотите всю жизнь появляться на людях с какой-нибудь очкастой клячей из министерства финансов?

— Гин, — сказала она, и он вновь уловил крепкий аромат ее духов. — Я вовсе не хочу обидеть вас, не хочу показаться вам грубой. Я пришла, потому что моего отца пригласили на эту вечеринку, еще когда он был жив. Я здесь по долгу вежливости. Я сказала все, что нужно, и всем, кому нужно. А сейчас я должна идти.

— Вы не носите траур? — спросил он вдруг.

— Нет, не ношу. У нас в семье из поколения в поколение смерть мужчины воспринималась как праздник. Я праздную кончину моего отца, потому что он выполнил свой долг и теперь обрел покой.

— Вы празднуете? — переспросил Гин.

Лори подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза:

— Да, у нас так принято. Так было всегда и так останется.

Гин все еще пытался вникнуть в то, что она сказала, когда официант принес ему коктейль. Гин дал ему доллар и неуверенно промолвил:

— Лори, не подумайте, что я сую нос в чужие дела, но я никогда раньше не встречал семью, которая празднует кончину родственника.

Она отвернулась:

— Мне не следовало говорить об этом. Я знаю, что это многих шокирует. Если человек уходит из жизни, значит, он завершил все свои земные дела и поэтому счастлив — вот как мы это понимаем.

— Будь я проклят! — воскликнул он, отхлебнув ледяной коктейль.

Лори снова посмотрела на него.

— Мне пора идти, — сказала она.

— Уже? Но вы здесь всего несколько минут! Вечеринка закончится только в три. Подождите еще немного, и вы увидите стриптиз мисс Моровски. И как только вы это увидите, все ваши рассуждения о морали выпорхнут в окно.

— Не смейтесь надо мной, — сказала она.

— Милая, я не смеюсь, просто я очень не хочу, чтобы вы уходили.

— Я знаю. Простите, но я должна идти.

Тихо и незаметно, как будто возникнув из пустоты, рядом с Лори появился высокий смуглый мужчина в черной водительской униформе, скорее всего араб или турок. У него была аккуратно подстриженная черная борода, на руки были надеты черные кожаные перчатки. Стоя за спиной Лори, он не промолвил ни слова. Но всем своим суровым покровительственным видом он как бы говорил, что пора возвращаться домой. Лори кивнула: