Стрельба – бесцельная, паническая – то разгоралась, то опадала. Кто-то пытался командовать, но Грудинин сейчас же снимал его точным выстрелом.

Расстреляв обоймы, он отполз назад и устало доложил Матюхину:

– Все. Пора драпать.

– А может, еще? – охваченный отчаянным и чем-то жутковатым азартом боя, спросил Сутоцкий.

– Нет. Они ж солдаты. По трассам поймут, что к чему, а у меня, на беду, попадаются пули с трассерами.

– А чего ж ты их раньше не отсортировал? – возмутился Сутоцкий.

– Кто ж на такое рассчитывал? На обычной охоте без них не обойдешься – трассирующими пристреливаем рубежи. А здесь видишь как…

Они скрылись в лесу и перебежками, перекатами пробрались в чащу. Грудинин опростал свою пилотку отстрелянных гильз.

– Чтоб и места не разыскали, – сказал он.

Отдышались и отдохнули. Стрельба в селе затихла, шум разъезжающихся машин удалился, и разведчики к вечеру вышли на левую сторону лысой горы. По железной дороге прошел уже привычный эшелон с машинами и лесом. Но только один. Может быть, с последними танкистами и остатками футбольной команды…

Матюхин мысленно подсчитал, сколько же всего прошло эшелонов, и огорчился: получалось, что либо некоторые эшелоны проскочили куда-то в сторону, либо еще немалая часть эсэсовцев не начинала погрузку. Он рассматривал карту, но другие станции, в том числе и узловые, оставались за ее кромкой. Он не мог знать, что иные эшелоны отправлялись не на юг, а на север, чтобы там, на узловой станции, двинуться на запад, а уж потом, в тылу, опять свернуть на юг…

Конечно, можно было успокоиться, считать задачу полностью выполненной, но эта мысль – эшелонов прошло слишком мало – не давала покоя, и Андрей не разрешил себе удаляться от этих мест. Наоборот, раз эсэсовцы еще прячутся, еще ждут эшелоны, он обязан пробраться поближе к ним и по возможности точно установить, сколько их там, остаются они или собираются уходить.

Ночью он повторил сигналы и повел людей через дорогу, идущую к селу. Там еще дымили сожженные машины.

В первом часу ночи Лебедеву доложили, что южнее, чем прежде, а это значит – левее по отношению к НП, ясно просматривались красная и зеленая ракеты. Майор несколько растерялся.

– В каком порядке они появились?

– Первая – красная, вторая – зеленая.

Сомнений не было, сигнал точен: танкисты отходят, грузятся. Но ведь два часа назад были приняты иные сигналы – танкисты на месте. Наконец, откуда взялись ракеты на юге? По времени это ракеты Матюхина. Но как он попал туда? Чего он мечется по всему фронту?

Лебедев склонился над картой. Ранее полученные данные показывали – поблизости от того района, из которого взлетели ракеты, эсэсовцев быть не должно. Они севернее, правее. И Матюхин прошлой ночью, и вторая группа сегодня подавали сигналы в нужной точке. И подавали правильно – танкисты на месте. Что же заставило Матюхина перекочевать и сменить сигнализацию?

Через полчаса позвонил командарм:

– Что там у вас? Как твои орлы?

– Не все понятно, – признался Лебедев. – Разноречивые сигналы. Через час кое-что прояснится.

– Хорошо. Позвоню позже.

Но и через час, и через два ничего не прояснилось. Вторая группа сигналов не передала. Партизаны молчали. Оставалось только ждать. И майор честно ждал.

В три часа ночи его опять разбудили и сообщили, что из того же места на юге поданы условленные сигналы.

«Из того же места… А может, матюхинскую группу захватили и кто-то сломался? Может, это немцы передают сигналы».

Он походил по комнате, разозлился и выругался:

– Система связи называется! Ни черта не разберешь!

Ему показалось, что он выдумал бы что-либо надежнее, но, размышляя, ничего путного придумать не мог. Либо рации, которые давным-давно были бы запеленгованы, либо вот такие примитивные сигналы. Настроение окончательно испортилось, и он прилег: заболели позвонки.

Опять зазуммерил телефон.

Мужской голос попросил Лебедева зайти к шифровальщикам.

И в этой бессонной избе сидели люди и работали свою невидимую, неизвестную и непонятную солдатам и строевым командирам службу офицеры: из колонок цифр они извлекали слова. Расшифровывали.

Шифровка совсем расстроила Лебедева. Докладывала группа, действовавшая с партизанами. Обнаружено подозрительное движение эшелонов в обе стороны дороги. Возможно, начало отхода. Принимаются меры уточнения.

На месте ему позвонили артиллеристы и сообщили, что с их НП в тылу врага были засечены осветительные ракеты и, кажется, стрельба.

– Примерно в том месте, откуда вчера сигналили ракетами.

Час от часу не легче. Вот почему вторая группа не подала повторного сигнала – ее засекли. Охотились за группой Матюхина, а натолкнулись на нее. Но тогда понятно, почему Матюхин увел свою группу на юг, и тогда выходит, что он прав, подавая новый сигнал об отходе резерва.

Майор тщательно обдумал ситуацию и написал разведсводку так, чтобы каждый ее читающий понял: резервы, кажется, отходят, но нужна проверка.

Как ни странно, но полковник Петров не разбудил его утром – дал выспаться. А когда Лебедев вскочил, то выяснил, что Петров на совещании у командарма. Шофер и Маракуша спали – видимо, приехали под самое утро. На столе у телефона лежала деликатная записка:

«Переброска завалена. Есть потери Маракуша».

Капитан не стал портить ему настроение…

Словом, все складывалось как нельзя хуже. Одна группа засечена, вторая не прорвалась. Майор представил себе положение полковника Петрова на совещании у командующего. Пусть никто ничего не скажет – неудачи, к сожалению, неизбежны. Война есть война. Но каждый обязательно посмотрит сегодня в сторону Петрова. Некоторые с сочувствием, другие осуждающе.

Уточнив ситуацию, отдав кое-какие распоряжения в дивизии, Лебедев разбудил шофера, и они поехали к радистам – майор спешил… Партизанская рация оказалась единственной ниточкой, позволявшей хоть как-то следить за происходящим в тылу врага.

Ах, если бы Матюхин не ошибся! Если бы у него все было в порядке! Но страшно за него. Впрочем, может, он такой же удачливый, как и покойный Зюзин. Тот ведь тоже всегда действовал не по правилам, вопреки здравому смыслу, а все у него получалось.

«Нет, – с неожиданной грустью подумал Лебедев, – Матюхин не Зюзин. Матюхин осторожен, пожалуй, даже чересчур строг. Рисковать он не станет: получил приказ – значит, выполнит его пунктуально, тютелька в тютельку».

И стало казаться, что Зюзин был прав, умея рисковать. Зюзин сумел бы что-нибудь придумать, а Матюхин – слишком молодой офицер Не рискнет.

Но чем и как должен был рискнуть Матюхин, Лебедев не думал.

У радистов выяснилось, что партизаны пропустили утренний сеанс, а дежурный шифровальщик отправился в штаб тыла, в военторг. Он торгует только в воскресенье.

– Черти! – от души возмутился Лебедев. – Они еще помнят, когда бывает воскресенье! Тыловики несчастные!

Нет, он искренне полагал, что он, штабник, не тыловик. А вот эти – тыловики.

Второй сеанс связи партизаны тоже пропустили. И шифровальщик – пожилой брюхастый лейтенант со злыми глазами навыкате, не обращая внимания на возмущение майора, внимательно рассматривал свои покупки – одеколон, галеты, зубной порошок и женские чулки. Потом он сложил покупки в заранее приготовленный ящичек для посылки. Майору стало вдруг все безразлично:

«Волнуйся, психуй, а вот такому все до лампочки. Он сейчас Думает только об одном – как бы отослать посылку семье».

Тут он подумал, что сам ни разу не посылал своей семье поилок. Да и нечего ему посылать – все имущество в стареньком чемоданчике, который не открывает месяцами. Вот даже Дусе, которая так заботится о нем, он тоже ничего не подарил. А что подаришь? Что ей нужно? Как сделать, чтобы это ну… выглядело…

Он совсем запутался, разозлился и уехал в штаб.

Полковник Петров встретил его хмуро, но Лебедев понимал полковника. Неудача, неясность…