Джозеф буквально бомбардировал нас своими отчетами и предложениями – и, естественно, сильно запугал и аппарат директора ЦРУ, и Госдеп, и кое-кого из Комитета начальников штабов. Нетрудно запугать тех, кто и сам боится. А вдобавок еще и престарелый Збигнев со своей «Шахматной доской» и своим тупым славянским упрямством постоянно подливал масла в огонь. Несмотря на явное отсутствие реальной угрозы со стороны всех этих республик, краев и областей с их бесчисленными президентами и министрами (даже муниципальные службы тогдашней Москвы возглавляли ни много ни мало министры!), ассигнования на проведение того, что называлось тогда «спецрегулированием» построссийского пространства, были одномоментно увеличены чуть ли не впятеро и далее возрастали год от года.
И, прилагая поистине титанические усилия для того, чтобы доконать своего единственного перспективного союзника, настоящую угрозу мы, естественно, просмотрели. Прозевали ее позорно и, не исключено, непоправимо…
– Ну так чем ты меня хотел загрузить, Лэй? – спросил Лёка, вписавшись в поток машин, переползавших Дворцовый мост. – Что у тебя за ботва?
Нат с удовольствием хмыкнул. Лэев папашка, похоже, был нормальный чувак. Поверить невозможно, что он мог их бросить. Если бы выпитое море пива не настаивало так яростно на своих неотъемлемых правах на свободу и счастье, побазлать с этим мужиком, судя по всему, было бы одно удовольствие.
Лэй хмуро смолчал. Присутствие седого штыря на переднем сиденье не давало ему объяснить все надлежащим образом. Он прикинул и так, и этак. И решил быть максимально лаконичным – подробностей можно будет добавить и позднее.
Интересно, подумал Лэй, вот он типа нас привезет, а потом? В дом пойдет дальше разговаривать? Или чего?
Он и сам не знал, хочет он, чтобы папашка пришел к ним с мамой в гости, или нет.
А как они с мамой повстречаются?
Голова у Лэя шла кругом. Но нельзя было этого показать отцу, по-любому нельзя.
– Такая фишка с утрева проскочила, что вас с мамой в школу вызывают. Обся Руся… типа завучиха… заявила, что как бы мне туда без вас и ходить незачем.
– Так, – посуровевшим голосом сказал папашка, не оборачиваясь.
Ничего не спросил. Наверное, подумал Лэй, понял, что при чужих не разболтаешься. А может, типа в душу лезть не хочет. Смотри какой…
С папашкой оказалось неожиданно легко.
– То есть надо прямо завтра? – спросил Лёка чуть погодя. У него тоже голова шла кругом. Да еще Обиванкин справа… старик сидел молча, будто воды в рот набрал, и окаменело глядел вперед: мол, нет меня, нет, беседуйте…
Но от него тянуло напряжением. Просто-таки чуть ли не разряды проскакивали – и волосы, потрескивая, топорщились в его сторону…
– А я знаю? – спросил Лэй. – Без родителей в школу не приходи, без обоих, – процитировал он. – Специально вас двоих позвала, выеживается, – пояснил он. И емко подытожил: – Голяк.
– Понимаешь, Лэй, – размеренным лекторским тоном проговорил Лёка. – Это, спору нет, очень важно. Но вот… – Он снял одну руку с баранки, покопался во внутреннем кармане пиджака и, по-прежнему не отрывая взгляда от дороги, показал Лэю телеграмму у себя над плечом. Лэй протянул руку, взял бумажку, развернул. Прочитал. Помолчал, соображая. «Москвич» козлом запрыгал через трамвайные пути, внутри у него что-то жутко скрежетало и билось.
– Это… баба Люся? – негромко спросил Лэй.
– Ага, – ответил Лёка. – Помнишь ее?
Лэй опять помолчал.
– Петуха помню, – пробормотал он. Пошуровал в памяти еще. – Кузнечиков во такенных. И солнце.
– Ну и то поразительно. Тебе три года было… Понимаешь, телеграмму я получил нынче. А когда близкий человек умирает, тогда все остальные дела, даже самые важные, люди обычно откладывают, потому что…
– Да я въезжаю, – прервал Лэй. – Чего ты мне жуешь?
Его слегка даже обидело, что папашка думает, будто он не понимает таких вещей. Это ж не Лэй-гун какой-нибудь, про какого из книжек знают. Это жизнь.
Даже мальчишка въезжает, мрачно подумал Лёка. А я вот вместо того, чтобы прорываться на поезд, на сборище дебилов поволокся…
А не поволокся б – мы бы не повстречались.
Он не мог понять, рад он встрече или нет. Ощущения, как часто у него бывало при неожиданных встрясках, откладывались; они придут позднее, когда вернется одиночество. Сейчас их не было никаких. Сейчас надо было разговаривать, вести машину и думать, как быть.
Серебристый «мерседес», продавливаясь в густом варенье машин на обгон (вместо сиропа был чад выхлопов, а в нем, словно дольки червивых яблок, плыли по течению сгустки корпусов), протяжно загудел Лёке. Лэй даже вздрогнул.
– Наглый «мерин», – буркнул он. – Чего ему?
– Это он от восхищения, – сквозь зубы сказал Лёка, отжимаясь, насколько позволяла обстановка, вправо. – Торчит, какая угарная у нас тачка.
Нат прыснул. Обиванкин будто не слышал. Лэй сдержанно улыбнулся; он понимал уже, что папашка нравится ему, но признаваться себе в том не хотел.
– Теперь говорят не «торчит», а «прется», – как нерадивого студента профессор, поправил Лёку сын.
– Учту, – послушно отозвался Лёка. Помолчал. – Худо звезды расположились, – признал он. – И тебя оставлять в подвесе негоже, и к бабе Люсе я просто не могу не ехать. Завтра спозаранку понесусь в ОВИР, а сколько я там пробуду и с каким результатом – ведает один леший…
– Лэй-гун, – неожиданно для себя сказал Лэй. Ему вдруг захотелось сделать папашке что-то приятное, и он не нашел ничего лучше, кроме как помянуть идиотского китайца, про которого тот рассказал. Лёка чуть улыбнулся.
– Ну, Лэй-гун, – согласился он. И тут Лэю пришла в голову совершенно ослепительная мысль. У него даже мороз продрал по коже – короткий такой, но ядреный. Будто кто-то шаркнул по ребрам наждачной бумагой.
– А давай типа я с тобой поеду, – бахнул Лэй. – А Обсе потом скажем, что как бы раньше не могли прийти, потому что заморочились по важному делу. Всей типа семьей. И если она пасть разинет, ты ей телеграмму туда сунешь.
Обиванкин впервые завозился на своем сиденье.
Впрочем, очень коротко. Ворохнулся и сызнова окостенел.
Несколько мгновений ничего не происходило, Лёка вел свой драндулет по тряскому асфальту, словно пропустив слова сына мимо ушей. Потом обернулся к Лэю.
– Вперед смотрите, вперед! – сварливо и несколько встревоженно проговорил Обиванкин.
Лёка стремглав повернул голову; нет, опасности не было, все ползло, как ползло.
Всей семьей. Вот что сыну было так важно…
Поставить завучиху на место.
– А мама тебя отпустит? – спросил Лёка.
– А я знаю? – как на духу, вопросом на вопрос ответил Лэй.
– Так, – повторил Лёка. – А ты… Лэй… ты правда туда хочешь?
Лэй глубоко втянул воздух носом.
– Солнце помню, – ответил он. Тоже честно.
– Хорошо, – решительно подытожил Лёка. – Как вариант. Действительно, чего ты в школе не видел? Я в свое время, когда надоедало рано вставать, дня на три дома западал – и, поскольку все равно все знал назубок, ко мне не цеплялись. К тому же нынче у нас среда, скоро выходные, учебы нету… Теперь так. – Он запнулся. – Теперь ты мне вот что скажи, – произнес он тоном ниже и на миг запнулся. – Мама замуж не вышла?
Лэй уставился в боковое окно.
– Сам у нее спрашивай, – глухо ответил он.
– Лэй… Я же не пытаюсь у тебя что-то про нее выведать. Мне просто надо знать: если я вот сейчас как ком с горы на нее накачусь – это не… Это ей не повредит?
Лэй опять глубоко втянул воздух носом. Лапша, которую навесил папашка, выглядела убедительной.
– Мужика дома нового нет, – с усилием произнес он.
– Тогда будем учинять семейный совет, – сказал Лёка. Наступило молчание. И длилось уж до того момента, когда Нат вежливо попросил: