— Привет, это я, Юнас. Слушай, что я тебе скажу. Я не хочу больше иметь ничего общего с этим Делом, понимаешь, ничего. Я звоню из лавки, она только что открылась.

Экка помолчал немного, потом сказал:

— Слушай, Юнас, ты немного переутомился?

— Нет! Никогда в жизни я не был так бодр, я имею в виду — как сейчас, это произошло сегодня или, вернее, вчера вечером, я решил отказаться от этой работы, пусть берется кто-нибудь другой. Очень плохо слышно. Здесь много народу. Ты меня слушаешь?

Экка спросил:

— Ты рассердился на заметку в ловисской газетенке?

— Нет! Я отказываюсь от этой работы! Экка сказал осторожно:

— Ты все-таки подумай еще. Позвони как-нибудь на днях.

— Что ты сказал? Плохо слышно. Но ты понял… — Юнас прижал трубку к уху и повысил голос: — Экка, не клади трубку. Это очень важно, это решено, понимаешь? Я больше не буду звонить.

— Где ты находишься? Что это за лавка?

— Дачное место, — ответил Юнас. — Называется Болотный залив. Смешно, правда? И не клади трубку, пока до тебя не дойдет. В общем, я выхожу из игры. Ясно?

— Господи, — сказал Экка. — Как будто у меня и без тебя мало забот. А тут еще и это, ко всем прочим прелестям.

— Но ты понял. Скажи, что ты мне веришь. — Юнас, — ответил Экка, — я всегда верил тебе в меру.

— Но сейчас веришь. Скажи, что да.

Через несколько секунд совсем издалека донесся голос Экки:

— Ладно, как хочешь, здесь тоже народ, я больше не могу разговаривать.

Чувство освобождения, испытанное после телефонного разговора, было ошеломляющим. Дело сделано, Экка понял, что он говорил серьезно, и все оказалось совсем просто, так же просто, как принимаются важные решения, которые слишком долго зреют и наконец прорываются наружу. Главный номер программы был исполнен с блеском, под аплодисменты. Юнас улыбнулся продавщице и сказал:

— Какое красивое на вас платье. Сколько с меня?

Она тоже улыбнулась в ответ и сказала:

— Четыре пятьдесят, вы ведь звонили в город. Как просто: покупаешь себе свободу за четыре пятьдесят, выходишь из лавки, улыбаясь всем этим милым людям, небо словно раздвинулось, и больше ничего не тяготит, совсем ничего. Вот как это, оказывается, просто. Юнас миновал яблони и бензоколонку и спустился на берег, где стояли лодки. Ему понравилась маленькая белая гребная лодка, он забрался в нее и медленно поплыл в пролив, иногда отдыхая на веслах, и в конце концов предоставил лодке плыть, куда она хочет. Вытянувшись во весь рост на дне, он наблюдал за летними облаками, а потом заснул.

— Привет! — сказал Стиккан Блюмквист. — Все в порядке? — Он крепко держался за планширь, мотор работал вхолостую. — Увидел плывущую по течению лодку и решил поглядеть, не случилось ли чего.

Его большое лицо выглядело озабоченным, может даже, чуточку смущенным.

— Все нормально, — коротко ответил Юнас, садясь, и сразу же на него нахлынули картины-воспоминания, черно-белые фотографии, крупным планом, всех тех ситуаций, когда он пытался подняться с пола, с тротуара, еще откуда-то, его обнаруживали, расспрашивали, проявляли внимание, и обращенные к нему лица были озабоченными или презрительными, и он добавил: — На этот раз все вполне объяснимо, я хочу сказать — естественно, я просто заснул.

— О'кей, — сказал Стиккан Блюмквист, — если все о'кей, значит, о'кей. Пара взмахов веслами, и мы у меня дома.

Причал оказался большим и помпезным, с флагштоком и кнехтами.

— Называй меня Стиккан, так будет проще.

— Юнас, — сказал Юнас.

К нему полностью вернулось приподнятое настроение, и он прошел вслед за хозяином мимо зарослей ольхи и другой зелени на просторную открытую террасу. Стиккан сказал;

— Садись сюда, это удобное кресло. Жена в городе. Давай выпьем, а?

— Идет, — ответил Юнас.

Появилось виски, «Баллантайн». Стиккан уселся напротив Юнаса, чокался с серьезным видом, сказал, что первый раз встречается с писателем, и вскоре перешел к неизбежным вопросам.

— Стиккан, — сказал Юнас, — пожалуйста, извини меня, но сейчас мне так хорошо. Единственное, что я тебе могу ответить, — некоторые профессии, так сказать… ну, я имею в виду, о работе не хочется много болтать, если ты меня понимаешь.

— Разумеется, — сказал Стиккан. — Я понимаю. У тебя были неприятности?

— Ну, скорее, просто небольшие переживания. Но это уже позади.

— Конечно, ты прав, бывает, ходишь, переживаешь, а потом видишь, что переживать-то не из-за чего было. Я всегда говорю: не волнуйся понапрасну, жизнь-то все-таки прекрасна. Но сегодня у тебя хорошее настроение, правда?

— Правда, — ответил Юнас. В какое-то опасное мгновение у него вдруг появилось непреодолимое желание заговорить об Игреке, но, слава богу, этот порыв быстро угас.

— Еще по одной? Straight или on the rocks?[4].

— Straight.

— Ну, привет, поехали. Kippis![5] О чем задумался?

— Задумался, — повторил Юнас. И внезапно, непостижимым образом, ни на минуту не сомневаясь, он понял, что Игрек не исчез. Игрек существует и останется с ним навсегда.

Стиккан сказал:

— Ну вот, ты опять помрачнел. То веселый, то мрачный, известно, как это бывает у писателей. О чем ты сейчас пишешь?

— Ну, например, об облаках, — ответил Юнас с угрозой в голосе. — Кому-то и об облаках надо писать.

— Разумеется. Об облаках. Тебя не поймешь. А что ты делаешь в свободное время?

— А ты сам что делаешь?

— Ловлю рыбу. Но сейчас идет в основном треска.

— Треска, — сказал Юнас, — отвратительная рыба.

Виски всегда плохо на него действовало, отнюдь не прибавляло веселья, надо уходить, пока он не пустился в откровенности или не начал задираться. Именно сейчас было совершенно необходимо остаться одному и попытаться понять, почему Игрек не исчез.

— Но если ее закоптить, — сказал Стиккан, — получается не так уж плохо, на можжевеловых ветках да фукуса добавить для цвета, влажноватого, чтобы дымил.

Юнас ничего не ответил.

Стиккан разглядывал своего гостя. Если бы дело происходило вечером, можно было бы сказать: оставайся ночевать, отдохни, сделаем перерыв, перерыв вещь полезная.

— Юнас, — сказал он. — Расскажи мне, что тебя мучает. Я простой человек, но ты мне нравишься. Можешь мне доверять.

Терраса была хороша, она заросла жимолостью и крошечными вьющимися розами, в солнечном свете цветы отбрасывали на кирпичный пол и на стол изящные тени, чуть шевелившиеся при слабых порывах ветра.

— Конечно, я тебе доверяю, — сказал Юнас. Он понимал, что с этим человеком у него могла бы завязаться дружба, легкая и, наверное, необходимая ему, но он не хотел этого. Дружба возникает по-другому — с человеком, который долго делил с тобой самые трудные минуты вашей общей жизни, наперекор всем ошибкам, всему тому, чему нет прощения. Юнас попытался поточнее сформулировать свою мысль: например, прежде всего нужно быть терпимым по отношению к тем, кого ты обманул… Нет, «кому ты изменил» лучше. Тут он отвлекся, а Стиккан продолжал горячо и серьезно рассуждать об облаках:

— …не так ли, как они появляются и исчезают, закрывают солнце, а иногда они бывают похожи на какие-то фантастические существа, знаешь, рано утром…

Юнас подумал: «Пошел ты к черту со своими разглагольствованиями, заткнись, пока я не выбил тебе зубы», но тут же устыдился и сказал:

— Да, да, знаю. Рано утром. А теперь мне пора. У меня важная встреча.

— Отложить нельзя?

— Нельзя.

— Жалко, — сказал Стиккан. — Мне казалось, нам есть о чем поговорить. Но раз так, когда вернешься, не забудь оставить лодку на том месте, откуда ты ее взял, она может понадобиться тем, кто собирается через залив.

— Обязательно, — сказал Юнас. — Спасибо, пока.

— Пока, — сказал Стиккан и вытолкнул лодку на глубину. — Не забывай про свои облака!