Он устроился в мягком, обитом кожей вращающемся кресле, пустил облако сигарного дыма (сигара настоящая кубинская, сделанная вручную) и задумался, глядя, как оно уходит в потолок и там рассеивается вблизи изящной лепнины. Это было его самое любимое место в квартире. Приют отдохновения. Библиотека. Кругом темная кожа и красное дерево.

Что сказала эта девушка, ну та, которая считала себя очень крутой, о моей библиотеке и вообще об этой квартире на Парк-авеню? Кажется, что-то вроде: «У тебя тут как в павильоне киностудии». В общем, оценила мое жилище очень пренебрежительно. Вначале она мне понравилась своей грубостью, по это длилось недолго. Девица просто напрашивалась, чтобы я ее выпорол, а потом почему-то заартачилась. Как-то нехорошо тогда получилось.

Пруитт поднес небольшой запрестольный образ к изливающей янтарный свет настольной лампе (антикварной, медной), чтобы полюбоваться нежными красками и дивной живописной манерой. Как все тщательно выписано, какое внимание к деталям! Уж что-что, а это он оценить мог. Теперь уже никто не придерживается таких критериев при оценке произведений изобразительного искусства. Взять хотя бы Музей современного искусства и его хранителей или членов совета, среди которых Пруитта особенно раздражал мистер Ротштайн, этакий пижон в часах «Ролекс» за десять тысяч долларов. И такие люди не переведутся. Во всяком случае, в ближайшем будущем. В этом Пруитт был уверен.

Он закончил осмотр, упаковал запрестольный образ XIV века в мягкий замшевый пакет и засунул поглубже в нижний ящик письменного стола, тоже антикварного (США, XVII век). Он еще не решил окончательно, что с этим делать — оставить или…

Ладно, там посмотрим.

Пруитт поднялся из-за стола, не без труда, надо сказать. А как же, ведь два-три мартини ежедневно — это не шутка, плюс паштет из гусиной печенки не реже раза в неделю, черные трюфели, это когда сезон, и, конечно, блины с икрой — тут чем чаще, тем лучше. Он полез рукой под рубашку (светло-розовую, в мелкую полосочку, сшитую на заказ), чтобы погладить живот.

Может быть, пора сесть на диету?

Пруитт прошел в ванную комнату. Снял трусы, высокие тонкие носки и взгромоздился на напольные весы, которые подтвердили: Да, от блинов придется отказаться. Хотя бы на время.

Он хмуро оглядел себя в зеркале в мраморной раме, затем наклонился, чтобы получше рассмотреть голубовато-красные прожилки, испещрявшие его нос картошкой. ..

Может быть, сделать лазерную терапию? Очевидно. Пруитт обильно окропил себя дорогой туалетной водой. Ванну принимать было некогда, он слишком долго провозился с этим запрестольным образом, потом еще сокрушался по поводу увеличения веса.

Ничего, приму ванну, когда вернусь домой. А сейчас пора. Сегодня меня ждет в «Темнице» особенная ночь. Будут только избранные, вход по приглашениям.

Пруитт едва мог дождаться.

Выбирая свежую рубашку (бледно-голубую, с инициалами УМП, вышитыми на грудном кармане), он вспомнил о приятной новости. Эми Шварц наконецто подала уведомление об отставке. Как раз вовремя. Она и так долго тянула, хотя Пруитт, как только стал президентом совета, старался портить ей жизнь ежедневно и ежечасно. Теперь он может выбрать директора по своему усмотрению. И им будет определенно не выскочка-латиноамериканец Перес и не Скайлер Миллс. Этот последний пусть останется хранителем музея еще лет десять — двадцать. А может, и все тысячу. На это Пруитту в высшей степени наплевать.

Конечно, ему было известно, что кое-кто удивляется, что он делает в таком заведении, как Музей современного искусства. Но на самом деле это было не так уж и плохо. Пруитт здесь чувствовал себя уверенно, обладал определенной властью. Конечно, настоящим искусством в этом заведении, как говорится, и не пахло. Но ничего, пока он побудет здесь, хотя его приятель, сенатор Джесси Хелмс, кажется, говорил что-то обнадеживающее об их сотрудничестве.

Пруитт сделал последнюю петлю в виндзорском узле[14] галстука с символикой Йельского университета. Посмотрел в зеркало, вмонтированное в дверцу антикварного орехового гардероба, и удовлетворенно улыбнулся. На него глядел президент совета одного из самых модных музеев в городе, казначей популярного благотворительного фонда «Дорогу талантам», а теперь еще и владелец раритета, какой очень редко можно встретить в частных коллекциях. Такие вещи хранятся в самых крупных музеях мира.

Пруитт подтянул галстук, чтобы узел встал на место, под двойным подбородков.

Да, как говорится, жизнь удалась.

Комната для допроса свидетелей была серой, вдобавок без окон, так что ход времени здесь не ощущался. Кейт посмотрела на часы. Почти десять вечера. Неужели? Ей казалось, что уже прошло несколько дней, даже недель. Для нее сейчас вообще время словно переломилось, потому что с сегодняшнего дня ее жизнь будет делиться на период до гибели Элены и после.

Она сделала все, что от нее потребовали: последовала с копами в Шестой участок и повторила свои показания, подписала бланки. Кейт посмотрела в зеркало и вздрогнула.

Это действительно происходит со мной? Неужели я сейчас здесь, в полицейском участке, даю показания как свидетельница преступления?

Она знала, что копы в комнате с той стороны зеркала наблюдают за ней, ведь ей пришлось десять лет заниматься тем же самым. Это было ее обязанностью — сидеть по ту сторону зеркала и наблюдать. Примечать каждый жест допрашиваемого, оценивать вероятность его вины или невиновности.

Кейт забросила волосы за уши, и этот жест сразу же показался ей притворным. Она чувствовала себя выбитой из колеи и одновременно ощущала какой-то комфорт, потому что о том, как проходит жизнь в полицейском участке, ей было известно все. Распределение ролей, мелочная бравада властью, дух товарищества, объединяющий этих «хороших парней», противостоящих «плохим». И сейчас вся эта рутина, включая унылые серые стены и чертовы лампы дневного света, каким-то странным образом ее… успокаивала. Кейт казалось, что она снова в своем родном участке в Астории.

Еще один взгляд в зеркало, и неожиданно начало проявляться ее прежнее, истинное лицо. Подобно тому как с помощью искусства реставратора под одним портретом проступает другой, имеющий большую художественную ценность, написанный в давние времена.

Я, оказывается, прежняя, только в последнее десятилетие чуть замаскировалась шикарной глазурью. Вот и все. Никого не обманешь. Достаточно сбросить это наслоение, и возникнет крутая девушка-коп из Куинса.

Возможно, за ней никто и не наблюдал, потому что подозревать ее было бы уж совсем глупо. Но Кейт знала, что это такая традиция. Нужно помариновать свидетеля, заставить ждать, потом начать задавать эти дурацкие вопросы. Так делают всегда. Снова и снова задают одни и те же вопросы и следят, не сломается ли свидетель, не запутается ли в показаниях. Но с нее уже достаточно. И куда же, черт возьми, подевался Ричард?

Дверь отворилась, и вошел Мид со своим блокнотом с полицейской символикой.

— Когда, значит, вы в последний раз разговаривали с девушкой?..

— Послушайте, — проговорила Кейт, — я уже все рассказала другому детективу, причем несколько раз. Я устала. — Она задержала взгляд на Миде. — А где Уилли?

— У мистера Хандли еще уточняют кое-какие факты. Вы ведь хотите, чтобы мы все сделали как следует. Верно?

— Конечно, хочу, — ответила Кейт. — Но сейчас мне пора домой, и Уилли тоже.

— Еще несколько вопросов. — Мид шумно втянул в себя воздух сквозь зубы. — Вы сказали, что прибыли в квартиру жертвы примерно в…

— Эта информация есть в моих показаниях.

Мид перелистнул страницы.

— А Хандли прибыл до вас?

— Послушайте, детектив, давайте внесем ясность. На все эти вопросы я уже ответила, они запротоколированы, вам остается только прочитать их. Так. что не будем зря расходовать время.