Другой был чистокровный янки, с чертами лица далеко не благородными, и экс-разбойник лугов. Он на своем веку совершил бесчисленное множество убийств и присвоил этим себе отличительное прозвище — Матамас.

Эти три достойных сотоварища не раз выпытывали у отца моего местонахождение хоть одной золотой россыпи. Но всякий раз старания их оставались тщетными. Неудача их бесила, и они поклялись ему отомстить. Если они это не сделали раньше, то только из боязни моего искусства владеть ножом.

Отец мой, как я вам уже говорил, посещал очень редко Сан-Франциско. Это я обыкновенно отправлялся туда. Слух разнесся, что самый знаменитый гамбусино покинул край. Встретив его внезапно в гостинице, разбойники почувствовали, что ненависть их с прежней силой пробудилась, и хотя к нему и не подходили, но зорко следили за ним. Заговорившись долго с приятелем, отец мой поспешил возвратиться домой, но не достиг хижины ранее, как смерклось.

Едва вошел он в свое жилище, как на него накинулось три человека, лиц которых в темноте не видно было. Они опрокинули его и, угрожая смертью, требовали открыть им местонахождения золотых россыпей. Между тем он признал по одежде и словам одного из них, что это только были люди, переодетые индейцами. Отец мой от природы был очень крепок, но гнев придал ему еще больше сил. Он отчаянно защищался от убийц своих. Два раза удавалось ему вырваться из их железных рук. Он имел время схватить нож и отражать удары.

Эти пришли в исступление от его упорства, которого они никак не ожидали, и сделались уже к нему беспощадны. Они только тогда покинули хижину, когда удостоверились, что жертва их без жизни.

Отец мой притворился мертвым, чтобы удалить своих палачей.

Защищаясь, ему удалось овладеть кожаной ладанкой, которую один из злодеев носил на шее, полоснуть другого ножом по лицу, а третьему распороть бок.

Вскоре после того как он мне сообщил эти драгоценные сведения, он передал мне ладанку, которую судорожно сжимал в руке.

Отец умер на моих руках, повторяя до последней минуты, что виновниками его смерти были три злодея, которых он встретил в гостинице «Полька». Я поспешил отдать последний долг отцу, вырыть ему могилу и в ту же самую ночь, несмотря на ужасную грозу, которая еще сильнее свирепствовала, отправился в Сан-Франциско. Но тщетно отыскивал там по всем трущобам злодеев.

Ничто не навело меня на их след. Вероятно, они покинули город.

Однако ж я не отчаивался и продолжал свои поиски. Препятствия только еще более возбуждали мое желание отомстить за отца. Но этих людей как бы сама судьба спасала от меня. Несколько раз я чуть было не попался в их сети, которые они мне расставляли на каждом шагу, и так или иначе давали мне почувствовать, что это дело их рук. Это была просто кровавая насмешка. Так продолжалась война на смерть и жизнь; как я не ждал от них пощады, так и они от меня.

Вскоре после смерти отца по его желанию я женился на молодой девушке, которую уже давно любил. Ненависть моих врагов как будто ослабла. Несколько уж лет я ничего об них не слышал и предполагал, что, утомившись меня преследовать, они покинули край. Вдруг четыре месяца тому назад один французский путешественник просил меня быть его проводником. Мне не хотелось оставлять жену, но так как это путешествие не должно было продлиться долее двух месяцев, то, соблазнившись хорошим вознаграждением, я решился ехать.

На десятый день нашего путешествия француз объявил мне, что желает возвратиться во Францию.

— Какой самый близкий порт к нам? — спросил он.

— Сан-Бляс, — отвечал я, внутренне довольный возвратиться так скоро домой.

— Ну, так проведите меня в Сан-Бляс, — сказал он, — я, вероятно, найду там корабль, на котором могу возвратиться в отечество.

На это я ничего не возражал и спустя четыре дня доставил его в Сан-Бляс, где и получил расчет от путешественника.

— Счастливый путь, — сказал он мне, прощаясь, — я желаю также вам найти все дома благополучным.

Может быть, я и ошибаюсь, но мне показалось, что в словах этого человека звучала насмешка: я предчувствовал несчастье.

Предчувствие меня не обмануло: страшная картина представилась глазам моим, когда на двенадцатый день я вернулся домой. От хижины остался один лишь пепел; жена помешалась, двенадцатилетний сын был похищен. — Произнося эти последние слова, мексиканец закрыл лицо руками и горько заплакал.

Оба охотника были глубоко взволнованны и с невыразимым прискорбием смотрели на этого человека, столь сильного духом, но который рыдал, как ребенок.

Наконец, спустя несколько минут гамбусино приподнял голову.

— На этот раз, — сказал он, — чаша горя переполнилась. Я поклялся исполнить завещанное мне умирающим отцом мщение и в то же время мое собственное; поручив несчастную жену попечениям одного из моих родственников, я сел на лошадь и прямо отправился в Сан-Бляс.

Не помню, как я совершил этот переезд: горе затмевало мой рассудок.

По приезде в порт первым делом моим было осведомиться о французском путешественнике, которому я служил проводником.

Не знаю почему, но мне казалось все, что он был один из виновников моего несчастья.

Иностранец, как я узнал, уехал еще накануне, не на корабле, а верхом на лошади.

Не отдохнув даже часа, я пустился снова в путь — куда глаза глядят, и остановился лишь только поздно вечером у одинокой хижины.

Не постучав в дверь, я поднял защелку и вошел.

Два человека сидели перед тлеющим огнем и разговаривали, смеясь, между собой.

Это были Матамас и мой француз.

Я испустил крик радости, подобный реву тигра, когда он видит добычу.

Не знаю, как это случилось, но, вероятно, бешенство удесятерило мои силы, так как спустя пять минут эти два человека лежали на земле, связанные по рукам и ногам, без всякой возможности пошевельнуться.

— Теперь, — сказал я, вынимая нож, — покончим наши старые счеты. Сколько заплатили вам, сеньор, — обратился я к французу, — чтобы сжечь мою хижину, убить мою жену и похитить моего ребенка?

— Убить жену вашу! — воскликнул тот с изумлением.

— Правда, я ошибся, сказав — убить: она только помешалась.

— О, так это вот какая шутка, сеньор Матамас, которую вы хотели сыграть с вашим кумом!

Негодяй не отвечал на слова француза: он весь дрожал как в лихорадке.

Этот же, сознавая очень хорошо, что находится в моей власти и что я буду к нему неумолим, без отговорок признался мне в своем участии в этом деле, которое было совершенно пассивное: он только от меня узнал, какого ужасного преступления был соучастником.

Француз с Матамасом познакомились в одном трактире в Гермосилло. Там, сидя за вином, Матамас предложил ему под каким-либо предлогом удалить меня из дому, на что француз, будучи очень беден, с радостью согласился.

Молчание Матамаса удостоверило меня, что этот человек говорит правду.

Я развязал его, велел сесть ему на лошадь и, указав на виднеющуюся вдали дорогу, сказал:

— Уезжайте скорей без оглядки и берегитесь еще раз встретиться со мной: я буду к вам тогда уж беспощаден.

Затем, ударив сильно по крупу его лошади, которая помчалась галопом, я возвратился в хижину.

Матамас не делал попыток освободиться; он лежал на том же месте, где я его оставил. Молча я положил большой камень подле своего пленника.

— Друг Матамас, — сказал я, садясь около него, — вы ничего не имеете сказать мне?

— Ничего, — отвечал он глухим голосом.

— Очень хорошо.

И, схватив правую руку его, одним ударом ножа отрубил большой палец, положа ее на камень.

— Так вы ничего мне не скажете? — спросил я холодно.

— Нет, — отвечал он задыхающимся голосом. Вторым ударом я отнял ему указательный палец. Этот раз боль превышала силу воли; он громко застонал.

— Убей меня!

— Пожалуй, но это мы успеем сделать; поговорим сперва,

— Я ничего не скажу, изверг! — пробормотал он.

— Как хочешь.

И средний палец постигла участь его предшественников.