Толедо, древняя столица сперва готских, а после распада кордовского калифата — мавританских королей, некогда заключал в себе до двухсот тысяч жителей, теперь же там насчитывается едва двадцать пять тысяч. Так быстро уменьшается народонаселение в несчастной Испании. Милях1 в пяти или шести от этого знаменитого города, среди гор, в глубине зеленой и почти неизвестной долины, находился в эпоху, к которой относится начало этого рассказа, то есть в 1628 году, скромный домик, построенный из кругляшей, крытый соломой и прислоненный к громадной скале, которая защищала его от северного ветра, тогда как с остальных трех сторон его окружал сад, хорошо ухоженный и обнесенный живой изгородью из колючего кустарника.

Долина, где стоял домик, была невелика; в окружности она едва имела милю и разделялась на две почти равные части речкой, которая уступами падала с вершины горы, но достигнув подножия, лениво текла, осененная шпажником, с тем едва слышным журчанием воды по камушкам, которое так прельщает мечтателей.

Нельзя представить себе ничего более поэтичного, мирного и спокойного, чем вид этого затерявшегося в горах уголка земли, где замирали все отголоски света, этой очаровательной Фиваиды2, где текла жизнь тихая и мирная, вдали от городских забот и мелочной вражды завистников.

Немногим ранее полудня восемнадцатого мая 1628 года молодой еще человек, высокий, стройный, с лицом кротким, но в то же время решительным, в одежде деревенского жителя окрестностей Толедо, с ружьем под мышкой и косулей на плечах, спускался почти бегом с крутого склона горы по настоящей козьей тропинке; он направился прямо к хижине в сопровождении или, вернее, предшествуемый двумя славными собаками с удлиненной мордой, висячими ушами и огненными подпалинами на коричневой шерсти. Завидев хижину, они помчались во все лопатки, мгновенно перемахнули через изгородь, так как калитка была затворена, и кинулись внутрь домика, где скрылись с радостным лаем, на который ответила густым басом громадная дворняга.

Мгновенно, точно лай был для них сигналом, из дома навстречу к охотнику поспешно вышли три женщины.

Из этих трех женщин первая была лет тридцати с небольшим. В чертах ее лица сохранялись следы красоты, которая лет за десять, вероятно, была замечательна; ее прямой и гибкий стан был наделен той томной грацией, которая отличает андалусиек и женщин Новой Кастилии.

За ней шли две молодые девушки, одна лет пятнадцати, другая — едва достигнув четырнадцати; белокурые волосы обеих имели тот пепельный оттенок, который свойствен потомкам готов, а глаза и брови были черные, что придавало странный характер их веселым и выразительным лицам. Черты их лиц, разве только очень уж правильные, были редкой красоты; ослепительная и гордая красота эта носила отпечаток надменной дикости, которая встречается только в глубоком уединении, увлекает и очаровывает в одно и то же время, и для страсти имеет обаяние неодолимое.

Женщину звали Марией Долорес, девушек — Христианой и Лусией.

Христиана была старшая.

Человек, навстречу которому шли три женщины, называл себя Сантьяго Лопесом; он был мужем Марии Долорес и отцом двух белокурых ангелов, бросившихся ему в объятия, как только они подбежали к нему.

Охотника мигом избавили от ружья и охотничей добычи, после чего все четверо вошли в хижину и сели к столу, на котором был приготовлен сытный завтрак. Отец прочел вслух короткую молитву, и все усердно принялись за еду.

Мы воспользуемся временем, пока это патриархальное семейство мирно сидит за трапезой, чтобы в нескольких словах поведать его историю или, по крайней мере, о том, что известно было из его истории, — в сущности, однако, очень немного.

Однажды, лет шестнадцать или семнадцать назад, человек лет тридцати пришел со стороны Толедо в долину, тогда совершенно пустынную.

Незнакомец привел с собой двадцать рабочих и несколько мулов, навьюченных съестными припасами, разнообразными инструментами и материалами; одежда погонщиков мулов была не кастильская, а скорее напоминала одеяние жителей баскских провинций.

Осмотрев долину и изучив ее со всех сторон, незнакомец остановил свой выбор на самом дальнем конце ее, сделал знак работникам, и те, с помощью погонщиков развьючив мулов, немедленно со всем рвением принялись за работу.

Одни строили дом или, вернее, хижину, другие вспахивали значительное пространство земли, сперва для сада, а там и для полей, довольно обширных.

Земля никому не принадлежала; можно было брать сколько угодно.

Никогда еще в долине не царило подобного оживления: с грохотом валили деревья, распиливали их на отдельные части и обтесывали; кузнецы ковали на переносных или устроенных на скорую руку наковальнях; никто не оставался без дела.

Новый пришелец наблюдал за работами, объяснял свой план строительства и давал наставления.

Словом, была развернута такая кипучая деятельность, что менее чем через месяц деревянный домик в два этажа, прекрасно отстроенный внутри, стоял уже совсем законченный, как и большой сарай, конюшня на три лошади, хлев для скота и амбар для склада запасов.

Сад был обнесен живой изгородью, засажен фруктовыми деревьями, привезенными из Толедо в несколько приемов, и украшен прекрасными цветами. Вспаханные поля засеяли; две коровы и коза очутились в хлеве, две лошади на конюшне и несколько охотничьих и сторожевых собак на цепи в конурах неподалеку от птичьего двора, полного уток и кур.

Недоставало только мебели, но и ту, как только дом был достроен, немедленно доставили сюда вместе с бельем и посудой.

Мебель была простая, но прочная и могла служить долго.

Когда все работы были закончены, незнакомец, которого звали ньо Сантьяго Лопесом, собрал работников, поздравил их с успешным завершением дела, поблагодарил и отпустил с щедрым вознаграждением. Люди ушли, осыпая его благословениями, так они остались довольны.

После этого ньо Сантьяго обратился к старшему погонщику мулов с несколькими словами на языке, которого никто не понял, — позднее выяснилось, что это баскское наречие, — погонщики мулов ушли, в свою очередь, и незнакомец остался один.

Он принялся за осмотр своих владений и ежедневно отправлялся в долгие путешествия далеко по окрестностям; за две недели он узнал соседние горы на десять миль вокруг, как будто прожил тут целый век.

По прошествии этих двух недель ньо3 Сантьяго однажды утром, вместо того чтобы отправиться на обычную нескончаемую прогулку, взял ружье, свистнул собак и скорым шагом направился ко входу в долину.

Едва он успел поравняться с ущельем, выходившим на узкую тропинку, которая вела к равнине, извиваясь у подножия горы, как услыхал напев баскской песни, которую распевали во все горло, между тем как серебристый звон бубенчиков будто в такт вторил пению.

Вскоре погонщик, которого он отослал две недели назад, вероятно возложив на него важное поручение, показался на повороте тропинки.

Он гнал четырех навьюченных мулов. За ними не торопясь шли четверо путников.

Впереди была молодая женщина лет девятнадцати, не более, красоты замечательной, но бледная, слабая и с выражением лица грустным и болезненным.

Из трех остальных двое были рослые и дюжие мужчины, еще молодые, а третья — женщина лет двадцати трех, довольно хорошенькая и чрезвычайно свежая. Трое последних были слуги: один из двух мужчин, по имени Педро, — муж молодой женщины; другой же, Хуанито, — брат Педро и, следовательно, деверь служанки Пакиты.