— Нахожу его восхитительным, и если дом меблирован…

— Меблирован снизу доверху, граф, и не более полугода назад.

— Признаться, — смеясь сказал дон Фернандо, — теперь предложение ваше очень прельщает меня.

— Я был в этом уверен!

— И если цена…

— Какая цена, граф?

— За съем. Не полагаете же вы, что я соглашусь жить в вашем доме даром?

— Почему же нет, граф? Разве я не говорил вам, что очень богат?

— На что я возразил, что не так богат, как вы; тем не менее, сеньор, замечу вам, что каково бы ни было мое состояние, я выше всего ценю право быть полным хозяином в своем доме.

— Кто же вам мешает?

— Вы, сеньор.

— Не понимаю вас, граф.

— Но все очень просто: чувствовать себя вполне дома где бы то ни было я могу только при двух условиях.

— Каких, граф?

— Если дом мной куплен или снят.

— Но я не собираюсь продавать свой дом.

— Прекрасно, тогда позвольте мне снять его у вас.

— Полноте! Я был бы так счастлив доставить вам удовольствие.

— Вы мне доставите огромное удовольствие, если позволите снять ваш дом.

— Значит, вы не хотите просто принять его от меня на время?

— Нет, сеньор, я не настолько богат, чтобы влезать в долги, — прибавил граф, улыбаясь, — я и так уже ваш должник за оказанное мне гостеприимство, давайте же остановимся на этом.

— Какой вы оригинал, граф!

— Вы находите, сеньор? Быть может, вы и правы, но я вынужден объявить вам свое неизменное решение: или снять ваш прелестный дом, или поселиться в другом — вероятно, во сто раз худшем, но где я буду чувствовать себя как дома.

— И вы не передумаете?

— Ни в коем случае.

— Хорошо, граф, я согласен.

— Вы меня очень обязали этим, остается только определить цену.

— Не заботьтесь об этом, граф.

— Напротив, сеньор, я сильно озабочен.

— Да мы договоримся.

— Во сто раз лучше договориться теперь же, чтобы впоследствии не приходилось жалеть ни мне, ни вам.

— Да вы просто страшный человек!

— Потому, что хочу вести дело, как следует?

— Нет, потому что вам во всем надо уступать.

— Вы заходите чересчур далеко, сеньор, ведь я требую только справедливого, кажется.

— Это правда, граф, и я прошу прощения.

— Простить я готов, но с условием.

— Каким же?

— Назначить мне цену за съем вашего дома.

— Опять вы за свое?

— Разумеется, или скажите мне откровенно, что не хотите сдавать мне его.

— Если вы непременно этого требуете, то платите мне тысячу пиастров в год. Не много это будет?

— Цена умеренная, сеньор, и я согласен.

— Значит, теперь с делами покончено?

— Не совсем.

— Что такое?

— Позвольте минуту.

Дон Фернандо вынул из кармана бумажник с золотым замком, порылся в бумагах и подал одну асиендадо, говоря:

— Известна ли вам в Панаме банкирская фирма Гутьеррес, Эскирос и К°?

— Очень даже известна, граф, это самая значительная банкирская фирма во всем городе.

— Очень рад это слышать. Вот чек на тысячу пиастров за дом, который вы, вероятно, примете; оплата, как видите, по предъявлению.

— О, граф! — вскричал асиендадо, которому одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в подлинности документа. — Я беру его, закрыв глаза, в полном убеждении, что он законный.

— Итак, решено. Потрудитесь дать мне расписку в получении тысячи пиастров и адрес дома, который находится теперь в моем распоряжении. Еще два слова сторожу дома, и с делами покончено.

По знаку хозяина мажордом вышел. Почти тотчас же он вернулся со всеми письменными принадлежностями.

— Как! Тут же, на месте, не переводя духа? — смеясь, вскричал асиендадо.

— Если вы ничего против не имеете, сеньор, я буду вам весьма обязан; я уезжаю завтра на рассвете.

— Справедливо, — согласился дон Хесус.

Он написал расписку и вручил ее молодому человеку; тот положил ее в бумажник после того, как пробежал глазами.

— Что же касается адреса дома, — продолжал асиендадо, — то он называется просто «Цветочный», и ваш проводник-индеец приведет вас к нему с закрытыми глазами.

— Вот и ключи. Я привез их с собой, — сказал мажордом, подавая громадную связку молодому посетителю, который, в свою очередь, передал их Мигелю.

— Благодарю. Позвольте мне теперь принести вам искреннюю признательность, сеньор, за вашу любезность и ваше радушное гостеприимство.

— Будьте уверены, граф, — возразил асиендадо с поклоном, — что я считаю за счастье случай, который мне представился, оказать вам услугу. Вы позволите нанести вам визит?

— Я сам буду иметь честь появиться у вас, как только вы приедете в Панаму.

— Каждый укажет вам мой дом.

— И я, со своей стороны, в вашем распоряжении, если вам угодно будет осмотреть порт, город и даже мой корвет, на котором почту за счастье принимать вас, — сказал капитан.

— С величайшим удовольствием принимаю ваше приглашение, капитан, я воспользуюсь им непременно.

— Так вы решительно отправляетесь в путь?

— Как только займется день, это необходимо; я даже, если позволите, прощусь с вами теперь же, — признаться, я совсем разбит от усталости.

Отец Санчес прочел молитву, и все встали из-за стола.

Дон Фернандо простился с хозяевами и ушел, улыбнувшись донье Флоре на прощание какой-то загадочной улыбкой.

У двери дон Фернандо обернулся, приложив палец к губам. Девушка молча глядела на него.

«По-моему, она хочет что-то сказать мне», — пробормотал он про себя.

Он вышел из залы, предшествуемый мажордомом, который светил ему, в сопровождении самого хозяина и Мигеля.

Дон Хесус настоял на том, чтобы проводить гостя до его спальни и удостовериться, что для него все приготовлено.

Молодому человеку пришлось покориться этой фантазии хозяина, которую он в душе приписывал избытку вежливости.

Мажордом отворил несколько дверей, прошел через несколько зал и наконец ввел посетителей в комнату, но не в ту, где они были сперва.

Эта комната была велика, с потолком в виде купола и ковровыми обоями; освещалась она тремя готическими окнами; дубовая, потемневшая от времени изящной резьбы мебель напоминала лучшие образцы эпохи Возрождения и, очевидно, была привезена из Европы; кровать, поставленная на возвышении, к которому вели три ступени, была скрыта тяжелыми занавесками.

Рядом с изголовьем была дверь туалетной, где постелили постель для Мигеля.

Чемоданы путешественников стояли на стульях.

На столике возле кровати, у изголовья, горел ночник, и тут же стояла кружка с укрепляющим напитком, который в то время обыкновенно пили, ложась спать, и который поэтому называли вечерним питьем.

Восковые свечи горели в канделябрах, поставленных на тумбах, раскрытая библия лежала на аналое, над которым возвышалось распятие из пожелтевшей слоновой кости.

Асиендадо с видимым удовольствием осмотрелся вокруг.

— Кажется, все в порядке, — сказал он, потирая руки.

— Не знаю, как благодарить вас за такое внимание, — ответил дон Фернандо.

— Я только исполняю долг гостеприимства. Впрочем, — прибавил он со значением, — если вы считаете себя моим должником, мы и этот счет сведем со временем; теперь же, когда я удостоверился, что мои приказания исполнены и вам все подано, позвольте пожелать вам доброй ночи и в особенности благополучного пути, — по всей вероятности, я не буду иметь чести видеть вас перед вашим отъездом.

— Боюсь, что так, поскольку собираюсь отправиться с рассветом.

— Так прощайте — или, вернее, до свидания в городе! Еще раз желаю вам доброй ночи и спокойного сна, чтобы завтра проснуться свежим и бодрым — это едва ли не лучшее, что я могу пожелать вам.

— И чему всего легче исполниться, — с улыбкой ответил молодой человек, — однако искренне благодарю вас.

— Не скажите: иной раз ляжешь в убеждении, что сейчас заснешь — и что же? От бессонницы проворочаешься с боку на бок всю ночь напролет. Для большей верности я бы советовал вам отведать питье, приготовленное на ночном столике, — это чудное средство против бессонницы.