— Гм! Сильно он вооружен?

— Там находятся двести пятьдесят орудий на валах и гарнизон в три тысячи человек — старых, обстрелянных солдат под командой генерала Сантьяго Вальдеса, слава которого известна всему миру.

— Проклятие! Три тысячи человек, по десятку на одного, да еще за толстыми стенами!

— И прочными, каменными, в двенадцать футов толщины сверху и в двадцать пять в основании; я знаю форт, как будто прожил там целый век.

— Ей-Богу! Если это мысль Монбара, спасибо ему, что он подумал обо мне! Это будет самой смелой и доблестной операцией в ходе всей экспедиции.

— Позвольте, капитан, ведь я ничего не утверждаю, это лишь мое предположение.

— Что ж, даже если Монбару эта мысль не приходила в голову, я подскажу ему, любезный Хосе! Ни за какие блага на свете, даже лучшему своему другу, за исключением Монбара, разумеется, я не уступлю чести этого блистательного подвига!

— Вы знаете в них толк.

— Еще бы! Клянусь честью, вождь, — со смехом прибавил Лоран, — вы отличнейший товарищ, какого мне не приходилось еще встречать.

— А знаете ли, что я сделаю, если вам дадут это поручение?

— Ей-Богу, знаю! Вы пойдете со мной, не правда ли, друг мой?

— Правда.

— По рукам, дружище, дело решено! И он протянул индейцу руку.

— Хотите теперь побеседовать с Олоне? Он горит нетерпением увидеться с вами.

— Хочу ли? Немедленно, если только это возможно!

— А я-то, — заворчал Мигель. — Меня что, оставят здесь одного?

— Нет, — возразил Хосе. — Только заприте за собой дверь так, чтобы в комнату нельзя было войти: ваше отсутствие может продлиться большую часть ночи.

Юлиан тут же запер дверь на задвижку.

— Готово, — сказал он.

— Следуйте за мной.

Хосе подошел к стене и надавил пальцем в едва приметное углубление. Тонкая доска медленно, без малейшего шума отделилась от стены и открыла свободный проход.

Индеец взял фонарь, который оставил тут по приходе, зажег его, после чего тщательно задвинул доску на прежнее место.

Четверо товарищей очутились в довольно узком коридоре, в котором, однако, могли продвигаться по двое в ряд.

Индейский вождь, которому, по-видимому, суждено было бесконечно служить проводником Береговым братьям, исполнял свою обязанность, надо сознаться, с замечательной ловкостью и отличным знанием дела. Он вел своих спутников по коридорам, которые то и дело перекрещивались с другими коридорами, точно клубок ниток, которым играла кошка; они то поднимались наверх, то спускались вниз, то возвращались назад, то сворачивали направо или налево, и проводник ни на минуту не колебался, не останавливался, даже не замедлял шага, разве только для того, чтобы затворить за собой дверь.

Таким образом они шли молча около трех четвертей часа, когда Хосе наконец остановился. Остальные последовали его примеру.

Проводник обратился к Лорану.

— Мы у цели, — сказал он.

— Это видно, — ответил молодой человек.

— Видно?

— Слышно, я хотел сказать: наши товарищи порядком шумят.

— Забавляются.

— Черт побери! Я знаю их забавы наизусть, но не боитесь ли вы, что этот адский содом разбудит спящих наверху?

— Во-первых, капитан, я замечу вам, что мы находимся на двадцать пять футов ниже асиенды, существование этого подземелья даже не подозревается нынешним владельцем, вообще очень мало посвященным, как вы имели случай заметить, во внутреннее устройство принадлежащих ему домов.

— Ей-Богу! Трудно понять подобное неведение!

— А между тем все объясняется очень просто. Кроме этой асиенды и дома, в котором вы живете, построенных людьми, вероятно имевшими свои причины вести строительство таким образом, во всей Америке, быть может, не найдется ни одного дома с подвалами. Разумеется, дон Хесус не мог предполагать, чтобы два купленных им дома составляли исключение из общего правила. Ему было естественнее думать, что они заканчиваются в нескольких футах от поверхности земли, насколько этого требует фундамент.

— Я не подумал об этом, хотя, конечно, все очень просто.

— Итак, продолжаю объяснение: эти подвалы имеют двенадцать футов высоты, в них ведут тридцать пять ступеней, что можно определить средним числом в пятнадцать футов… Пятнадцать, двенадцать да двадцать пять составляют в итоге пятьдесят два фута! Залп батареи в пятьдесят орудий не может быть услышан на поверхности земли с такой глубины, особенно при наличии пустых пространств, которые, как вам известно, отлично поглощают звук.

— Ваше превосходное объяснение вполне успокоило меня, вождь, а теперь открывайте скорее дверь, мне так хочется видеть моих добрых друзей.

Хосе надавил на пружину, и дверь распахнулась.

Удивительное зрелище, не лишенное мрачного величия, представилось изумленным взорам Береговых братьев.

В громадной зале с высокими сводами, освещенной смоляными факелами, воткнутыми в железные руки, которые выступали из стены на определенном расстоянии одна от другой, волновалась и кишела толпа людей с грязными лицами и взорами хищных птиц. Вооруженные с ног до головы, они были одеты в жалкие лохмотья, в которых, казалось, было больше дыр, чем ткани.

Это были буканьеры Олоне. Одни играли в кости на опрокинутых бочках, другие пили, третьи, наконец, и в довольно большом числе, спали крепким сном, растянувшись на земле, нисколько не обращая внимания на адский содом вокруг от говора, споров и смеха товарищей.

У стола в богатой одежде сидел Олоне. Перед ним стояли жбан и оловянный кубок. Откинувшись на спинку стула, вытянув ноги, с трубкой в зубах, скрестив на груди руки, знаменитый авантюрист со спокойным достоинством наблюдал за этой оргией.

Над головами пестрой толпы под сводами черными клубами с рыжеватым отливом стлался дым от факелов.

Это была настоящая картина Жака Калло, гравированная Альбрехтом Дюрером; никогда, однако, этим двум гениальным художникам, если бы они жили в описываемое нами время, не удалось передать такой своеобразной сцены на меди или полотне, и с досады они сломали бы резцы, карандаши и кисти; даже Сальватор Роза не создал бы ничего подобного.

Лоран с минуту наблюдал за этой сценой с неподдельным участием, в котором сам не мог дать себе отчета, потом переступил через порог. Вместе со своими спутниками он стал пробираться через толпу игроков и пьющих, до того занятых собственным делом, что ничего не видели вокруг, и наконец подошел к Олоне. Весь погруженный в созерцание клубов дыма, поднимавшегося из его трубки к потолку, буканьер не заметил прихода товарищей.

Лоран тихо опустил руку на его плечо.

Как ни легко было прикосновение, оно мгновенно прервало глубокую задумчивость наблюдателя.

С быстротой ягуара он вскочил и обернулся, держа по пистолету в каждой руке.

— Да ты что, брат! На кого это ты так напустился?! — вскричал Лоран.

— Гром и молния! Это ты, брат! — И Олоне захохотал во все горло. — Как я рад тебя видеть!

— Здравствуй, Олоне.

— Э-э! И ты, Мигель, старый дружище! Добро пожаловать! И Шелковинка тут, и Хосе! Чертовы рога! Это же просто праздник какой-то!.. Садитесь и потолкуем за трубкой и стаканом доброго вина. Мне надо передать тебе кое-что, Лоран.

— И мне тоже, — с улыбкой ответил тот.

— Эй! Вино, стаканы! Живо, гром и молния! Какой-то малый с болезненным бледным лицом, худой — как говорится, одна кожа да кости — поспешил подать на стол все, чего требовал хозяин.

— На, выпей, постная рожа, это тебе полезно, — сказал Олоне, подавая ему полный до краев стакан.

Поблагодарив улыбкой, смахивающей на болезненную гримасу, слуга залпом осушил стакан и отошел, вытирая рот тыльной стороной руки.

— Этому бедняге не суждено, по-видимому, долго мыкаться по белу свету, — заметил Лоран с состраданием.

— И не говори, — согласился Олоне, пожав плечами, — он и теперь полумертвый. Кажется, он из какого-то богатого семейства в Гаскони; его захватили вербовщики и силой отправили сюда. Он создан быть буканьером, как я — папой. Курица сильнее его. К тому же ему посчастливилось тотчас по прибытии в эти места схватить лихорадку, от которой он и теперь еще не может отвязаться. Он тих и скромен, как девушка, предан нам, как собака, и храбрости необычайной.