— Но нам приказали жрецы, — возразила Игрейна, дрожа всем телом.

— Никто из жрецов не сможет простить нам клятвопреступление, ибо слова обета, принесенного перед Богами, эхом разносятся во времени. Так что мы за это поплатимся. Не подобает, чтобы все знания и мудрость наших храмов погибли на дне моря, и нас отослали прочь, нести знание в мир, с ясным пониманием того, что нам предстоит страдать из жизни в жизнь за нарушение данного обета. Так суждено, сестра моя.

— Отчего нам должно терпеть наказание за пределами этой жизни за то, что нам повелели? — негодующе воскликнула она. — Или жрецы считают, что справедливо и правильно обречь нас на страдания только за то, что мы повиновались их воле?

— Нет, — отвечал мужчина, — но вспомни принесенную клятву… — Голос его внезапно прервался. — Мы поклялись в храме, ныне сгинувшем на дне моря, где уже не править великому Ориону отныне и вовеки. Мы поклялись разделить судьбу того, кто похитил с небес огонь, дабы человек не прозябал во тьме. Великое благо заключал в себе дар огня, но и великое зло, ибо человек научился злоупотреблению и пороку… вот почему тот, кто похитил огонь, хотя во всех храмах чтят его имя, ибо принес он людям свет, обречен на вечные муки, и скован цепями, и стервятник гложет его печень… Все это — таинства: человек может или слепо повиноваться жрецам и созданным ими законам и жить в невежестве, или дерзко ослушаться, и последовать за дарителем Света, и принять страдания Колеса Возрождения. Вот, гляди… — Он указал вверх, туда, где сияла фигура Затмевающего Богов, и на поясе его горели три звезды: чистоты, справедливости и выбора. — Он стоит там и ныне, хотя храм его сгинул; и, смотри, Колесо вращается, вбирая в себя его круговой путь, пусть земля внизу корчится в муках, а храмы, города и род людской гибнут в пламени. А здесь мы возвели новый храм, дабы мудрость жила в веках.

Мужчина, здесь известный ей как Утер, обнял ее рукою, и Игрейна поняла, что он плачет. Он рывком развернул ее лицом к себе и поцеловал, и на своих губах она ощутила соль его слез.

— Я ни о чем не жалею, — проговорил он. — В храме нам внушают, что истинная радость обретается лишь в свободе от Колеса, несущего смерть и возрождение, что должно научиться презирать земные радости и горести и желать лишь покоя и мира перед лицом вечности. Однако ж люблю я земную жизнь, Моргана, и тебя люблю великой любовью, что сильнее смерти, и если грех — цена за то, что мы с тобою связаны на многие жизни через века, я стану грешить радостно и ни о чем не сожалея, лишь бы грех вернул меня к тебе, о возлюбленная!

За всю свою жизнь Игрейне не доводилось еще ощущать подобного — поцелуй дышал страстью, и при этом казалось, будто некая стихия помимо простого вожделения, неразрывно связывает двух людей друг с другом. И в этот миг молодую женщину потоком захлестнули воспоминания: теперь она знала, где впервые повстречала этого мужчину… В памяти воскресли огромные мраморные колонны и золоченые лестницы великого храма Ориона, и град Змея внизу, и ряды сфинксов — существ с телами львов и лицами женщин, — что выстроились вдоль широкой дороги, ведущей к храму… Здесь стояли они на бесплодной равнине, рядом с кругом необтесанных камней, и на западе пылало пламя — угасающий отблеск света той земли, где Моргана и Утер родились, где вместе играли в храме маленькими детьми, где их некогда соединил священный огонь, дабы не разлучались они, пока живы. А теперь они совершили деяние, что соединит их и за пределами смерти…

— Я люблю эту землю, — исступленно повторил он. — Здешние храмы сложены из грубого камня и не лучатся серебром, золотом и желтой медью, но я уже полюбил эту землю так, что охотно отдам свою жизнь за то, чтобы уберечь ее от гибели — этот холодный край, где солнце — редкий гость… — И он поежился, кутаясь в плащ, но Игрейна развернула его кругом, спиной к догорающим огням Атлантиды.

— Посмотри на восток, — приказала она. — Ибо так повелось от века: когда свет угасает на западе, надежда на возрождение брезжит на востоке. — Они стояли, обнявшись, а из-за зрачка огромного камня поднималось ослепительно яркое солнце.

— Воистину, это — великий цикл жизни и смерти, — прошептал он, привлекая Игрейну к себе. — Придет день, когда люди обо всем позабудут и храм станет для них кольцом камней, не более. Но я вспомню и вернусь к тебе, любимая, клянусь.

И тут в сознании у нее раздался мрачный голос мерлина: «Остерегись, о чем молишься, ибо просьба твоя непременно исполнится».

И — тишина. Игрейна огляделась: она съежилась у остывших углей очага, по-прежнему обнаженная, закутанная лишь в плащ, в спальне их с мужем временного жилища. В постели тихо похрапывал Горлойс.

Дрожа всем телом, Игрейна поплотнее завернулась в накидку и, промерзшая до костей, тихонько забралась под одеяло, забилась поглубже, пытаясь согреться. Моргана. Моргейна. Неужто она дала дочери это имя потому, что и в самом деле некогда его носила? Или это — лишь причудливый сон, посланный мерлином, дабы убедить ее в том, что некогда, в прошлой жизни, она уже знала Утера Пендрагона?

Но нет, никакой это не сон — сны сбивчивы, невнятны, сны — это мир, где все — нелепость и иллюзия. Она знала, что каким-то непостижимым образом забрела в Край Истины, куда отправляется душа, отделившись от тела, и каким-то образом принесла назад не грезу, но воспоминание.

Одно по крайней мере ясно. Если они с Утером знали и любили друг друга в далеком прошлом, это объясняет, откуда у нее чувство, будто они близко, хорошо знакомы, и почему Утер не воспринимается как чужой… воистину, даже его мужицкие — или мальчишеские — замашки ее не оскорбляют; они всего-то навсего — часть его личности, таков уж он есть и таким был всегда. Игрейна вспомнила, с какой нежностью осушила его слезы своим покрывалом, верно, тогда она подумала: «Да, в этом весь он». По-мальчишески порывист, очертя голову бросается навстречу своим желаниям, никогда не взвешивает последствий.

Неужто много веков назад, когда утраченные земли лишь недавно сгинули в бездне западного океана, они принесли в этот край тайны потерянной мудрости и вместе навлекли на себя кару за клятвопреступление? Кару? И тут, не зная, почему, молодая женщина вспомнила, что само возрождение — сама жизнь человеческая — считается карой: жизнь в человеческом теле вместо бесконечного покоя. Губы Игрейны изогнулись в улыбке: «Так наказание или награда — жить в этом теле?» Ибо, подумав о том, как внезапно пробудилось ее тело в объятиях мужчины, который есть, или будет, или некогда был Утером Пендрагоном, Игрейна поняла то, чего не знала прежде: что бы ни утверждали жрецы, жизнь в этом теле — награда из наград, идет ли речь о рождении или возрождении.

Игрейна поглубже забралась под одеяло. Спать ей уже не хотелось, она лежала, глядя в темноту и улыбаясь про себя. Итак, Вивиана и мерлин знали, заранее знали, что уготовила ей судьба: знали, что она связана с Утером такими узами, рядом с которыми ее союз с Горлойсом лишь поверхностен и преходящ. Да, она исполнит их волю, это — часть ее предначертания. Она и мужчина, ныне именующийся Утером, связали себя множество жизней назад с судьбою этой земли, куда пришли после гибели Древнего Храма. А теперь, когда таинства вновь в опасности — на сей раз угроза исходит от варварских орд и дикарей с севера, — они возвратились вместе. И ей дано родить одного из великих героев, которые, как повествуют легенды, возрождаются к жизни в час нужды, — родить короля, который был, есть и вновь придет спасти свой народ… Даже у христиан есть своя разновидность легенды: согласно ей, когда родился Иисус, матери его были предупреждения и предсказания о том, что она произведет на свет царя. Игрейна улыбнулась в темноте, думая про себя о судьбе, что вот-вот соединит ее с мужчиной, которого она любила столько веков назад. Горлойс? Какое отношение имеет Горлойс к ее предназначению? Вот разве что ему поручено ее подготовить — иначе она по молодости не поняла бы, что с нею происходит.