— Горлойс, — проговорила она, но тот жестом заставил ее умолкнуть.

— Довольно. Еще не хватало с тобой препираться. Вот вернемся в Тинтагель — и со временем ты выбросишь из головы эту прихоть. Что до Пендрагона, ему будет чем заняться, воюя на Саксонском берегу. Если он и ослепил тебя, так что ж: ты молода, и ты — женщина и мира мужчин почти не знаешь. Я больше ни словом не упрекну тебя, а спустя год-другой ты родишь сына, а об этом распутнике, задевшем твое воображение, уже и не вспомнишь.

Не говоря ни слова, Игрейна позволила мужу подсадить себя в седло. Он упрямо верит в то, во что верит; и никакими доводами не пробить ей эту железную преграду. Однако же мысли ее упрямо возвращались к тому, что говорили Вивиана и мерлин: ее судьба связана с судьбою Утера. После своего сна Игрейна и сама в это поверила: она знала, почему они с Утером вместе вернулись в мир. И уже почти смирилась с тем, что такова воля Богов. И, однако ж, вот она уезжает из Лондиниума с Горлойсом, союз распался, а Горлойс, по всей видимости, твердо вознамерился не допустить, чтобы Утер еще хоть раз с нею увиделся. Безусловно, при том, что на Саксонском берегу начнется война, Утеру некогда будет ездить на край света в Тинтагель, и даже если бы он и выкроил время, так в замок ему ни за что не попасть: несколько воинов могут оборонять крепость до бесконечности, покуда небо на землю не упадет. Горлойс поселит ее там, и там она благополучно состарится, запертая между унылых стен, бездонных расселин и скалистых утесов. Игрейна закрылась плащом — и разрыдалась.

Ей не суждено вновь увидеть Утера. Все замыслы мерлина пошли прахом, она накрепко привязана к ненавистному ей старику — теперь Игрейна знала, что ненавидит мужа, прежде она не позволяла себе подобные мысли, — а тот, кого она любит, не придумал ничего лучше, как попытаться угрозами принудить гордеца Горлойса уступить жену по доброй воле! Позже, вспоминая это бесконечное путешествие, Игрейна полагала, что проплакала всю дорогу, не унимая слез ни днем ни ночью, пока отряд ехал через болота и холмы Корнуолла.

На вторую ночь разбили лагерь и поставили шатры, чтобы отдохнуть толком. Игрейна порадовалась горячей пише и возможности поспать не на открытом воздухе, хотя и знала, что тяжкой повинности разделять ложе с Горлойсом ей не избежать. Даже кричать и бороться она не сможет, ночевать им предстоит в шатре, окруженном кольцом солдат. Она замужем вот уже четыре года, ни одна живая душа не поверит в историю об изнасиловании. Да и сил для сопротивления у нее недостанет, кроме того, вульгарная драка — это ниже ее достоинства. Игрейна стиснула зубы и решилась смириться с неизбежным: ох, если бы у нее был амулет из тех, что якобы защищают прислужниц Богини! Когда те ложатся с мужчинами у костров Белтайна, ребенка они зачинают, только если сами желают того. До чего обидно, если Горлойс заронит в нее семя столь желанного ему сына, когда она так унижена, втоптана в грязь!

«Горлойсу ты сына не родишь», — говорил некогда мерлин. Но Игрейна разуверилась в мерлиновых пророчествах — теперь, когда убедилась, что все замыслы его пошли прахом. Безжалостный, расчетливый старик! Он воспользовался ею так, как мужчины всегда использовали своих дочерей с тех самых пор, как пришли римляне: девушек считали пешками, выдавая их замуж за того или другого по желанию отцов, вещами вроде лошади или молочной козы! С Горлойсом она обрела некое подобие мира, а теперь этот мир жестоко нарушен, и чего ради? Молча глотая слезы, Игрейна принялась раздеваться — обреченно, в отчаянии, не веря в собственную силу дать Горлойсу отпор при помощи гневных слов: по ухваткам мужа она видела, что Горлойс вознамерился подтвердить свое право владеть ею, прогнать воспоминания о сопернике, заставив жену обратить на себя внимание тем единственным способом, каким мог ей себя навязать.

Знакомые ладони на ее теле, лицо, белеющее во тьме над ее собственным — все это вдруг показалось чужим и непривычным. И однако же, когда Горлойс привлек жену к себе, он оказался бессилен: вялый и расслабленный, тщетно обнимал он ее и ласкал, отчаянно пытаясь привести себя в возбуждение, все это ни к чему не привело, и в конце концов он выпустил Игрейну, свирепо выругавшись сквозь зубы.

— Или ты наложила заклятие на мое мужество, проклятая сука?

— И не думала, — тихо и презрительно отозвалась она. — Хотя, воистину, знай я такие заклинания, я бы с радостью пустила их в ход, о мой могучий, мой доблестный супруг! Или ты ждешь, что я разрыдаюсь потому, что ты не можешь взять меня силой? Попробуй только, и я рассмеюсь тебе в лицо!

Горлойс приподнялся, стискивая кулак.

— Да, — насмехалась Игрейна, — ударь меня. Тебе вроде бы не впервой. Может, хоть тогда почувствуешь себя в достаточной степени мужчиной, чтобы пустить в ход свое копье!

Свирепо выругавшись, Горлойс повернулся к ней спиной и снова вытянулся на постели. Игрейна лежала, не смыкая глаз, дрожа всем телом и зная: она отомщена. И в самом деле, за всю дорогу до Корнуолла, сколько бы он ни пытался, Горлойс так и не сумел овладеть женой, так что под конец Игрейна задумалась: что, если без ее на то ведома ее праведный гнев и впрямь обернулся проклятием для его мужской силы. И молодая женщина поняла — безошибочным чутьем той, что прошла обучение у жриц Авалона, — что вновь овладеть ею Горлойсу никогда уже не удастся.

Корнуолл больше, чем когда-либо, казался клочком земли на краю света. В первые дни после того, как Горлойс запер Игрейну в замке под стражей — теперь он замкнулся в ледяном молчании, не находя для жены ни единого слова, ни дурного, ни хорошего, — она гадала, в самом ли деле Тинтагель — часть реального мира или, подобно Авалону, он существует лишь в королевстве туманов, во владениях фэйри, и никак не соотносится с теми землями, что она посетила за время краткого своего путешествия в запредельные угодья.

За недолгое их отсутствие Моргейна словно превратилась из младенца в маленькую девочку — серьезного, тихого ребенка, с неиссякаемым запасом вопросов обо всем, что видит. Подросла и Моргауза: фигура ее округлилась, детское личико оформилось, обрело четкие очертания — высокие скулы, глаза, осененные длинными ресницами под темными бровями… да она красавица, подумала про себя Игрейна, не сознавая, что Моргауза — двойник ее самой в возрасте четырнадцати лет. Моргауза бурно восторгалась подарками и гостинцами, привезенными Игрейной, точно шаловливый щенок, она носилась и прыгала вокруг сестры — а заодно и вокруг Горлойса. Она возбужденно тараторила что-то, обращаясь к герцогу, упражнялась в томных взглядах искоса и даже попыталась взгромоздиться ему на колени, словно ребенок не старше Моргейны. Игрейна отметила, что Горлойс не рассмеялся и не спихнул ее с колен, точно щенка, но, улыбаясь, погладил ее длинные рыжие волосы и ущипнул за щеку.

— Ты уже слишком взрослая для подобных глупостей, Моргауза, — резко прикрикнула на нее сестра. — Поблагодари милорда Корнуольского и неси подарки к себе в комнату. А шелка смотри, убери; ничего подобного ты носить не будешь, пока не войдешь в возраст. Рано тебе еще разыгрывать тут знатную даму!

Моргауза собрала прелестные вещицы и, плача, удалилась в свою комнату. Горлойс проводил ее глазами, и от взгляда Игрейны это не укрылось. «Но ведь Моргаузе только четырнадцать», — ужаснулась она и тут же потрясение осознала, что сама была лишь на год старше, когда ее отдали в жены Горлойсу.

Позже она натолкнулась на них в коридоре: Моргауза доверчиво склонила головку на плечо Горлойса, и в глазах мужа Игрейна прочла все. Молодая женщина света не взвидела от ярости: негодовала она не столько на девчонку, сколько на Горлойса. Стоило ей появиться, и эти двое смущенно отстранились друг от друга. Горлойс поспешил уйти, а Игрейна неумолимо воззрилась на сестру — и не отводила взгляда до тех пор, пока Моргауза смущенно не захихикала и не уставилась в пол.

— И что это ты на меня так смотришь, Игрейна? Или боишься, что я нравлюсь Горлойсу больше, чем ты?