Электронные часы показывали 8:28:59… 8:29:00…

– Шевченко!

Тридцать четвертый приближался к границе зоны обслуживания СТП – тягово-понизительной подстанции. В таких местах в вагонах гаснет свет, потому что расстояние между секциями контактного рельса не перекрывается токоприемниками одного вагона.

– Шевченко!

Клоков знал, что диспетчер электромеханической службы, сидевший в соседнем зале, в эту секунду держит палец на кнопке, отключающей питание. Одно резкое энергичное движение – и цепь разорвется.

Эта цепь начинается от городской электростанции. От нее переменный ток напряжением 6-10 кВ приходит на СТП, где трансформаторы и мощные кремниевые выпрямители преобразуют его в постоянный напряжением 825 В.

Стоит только нажать кнопку – и цепь прервется. Контактный рельс будет обесточен.

Клоков сидел, не отрывая глаз от индикаторов на пульте.

– Четыре… – он и не заметил, как начал считать вслух. – Три… Два…

– Ай, черт! – донесся из селектора голос Шевченко. – Все!!!

Холодный пот выступил на лбу диспетчера пути. Он понял, что означает этот возглас.

Контактный рельс где-то закоротило. Замкнуло.

И ему было страшно даже представить чем. Водой… или?

Они не успели совсем чуть-чуть.

Ярко-синий пластиковый дождевичок, самый его краешек… Это все, о чем мог думать Гарин в тот момент.

Он рванулся вперед, протягивая руки к кусочку синей блестящей материи…

Сильный удар в плечо заставил его покачнуться. Гарин едва не упал, но каким-то чудом удержался на ногах. Он уже знал, что такое упасть. Он должен твердо стоять на ногах не ради себя.

Когда-то он очень не любил это избитое затасканное выражение, мол, «мужчина должен твердо стоять на ногах». Ирина часто повторяла подобные вещи. Причем она умудрялась делать это с таким умным видом, что Гарин чувствовал себя едва ли не ребенком, ну по крайней мере, затюканным прыщавым юношей, страдающим от спермотоксикоза.

Она говорила это с укоризной, критически оглядывая его лицо и фигуру, служившие самым лучшим отражением содержимого гаринского кошелька. А он… злился и всячески старался уйти от неприятных разговоров. Ничего больше он поделать не мог.

Но сегодня все изменилось – менее, чем за минуту. Выражение «твердо стоять на ногах» приобрело самый простой и даже немного грубоватый смысл. Но ведь рано или поздно так и должно было случиться; все когда-нибудь обретает самый простой и оттого страшный смысл.

Теперь «твердо стоять на ногах» означало не наличие некоторого количества бумажек, которые можно обменять на еду, одежду, ужин в ресторане, поездку к морю или машину, – теперь это значило «выжить».

Здоровенный бритый детина, в черной кожаной куртке с заклепками, в тяжелых ботинках с высокой шнуровкой, пробирался прямо по лежащим телам к выходу. Встретив на своем пути Гарина, парень, ни на секунду не задумываясь, оттолкнул его прочь. Со стороны детины это было серьезной ошибкой.

Гарин качнулся, быстро выбросил руку в сторону и оперся на стену. Он скосил глаза на сиденье. Краешек дождевика был по-прежнему виден.

Гарин восстановил равновесие и ухватился за шиворот проклепанной куртки. Парень дернулся вперед и вдруг… застыл на месте, почувствовав неожиданное препятствие. Он заревел и стал разворачиваться, чтобы разорвать и растоптать обидчика.

Но Гарин не стал дожидаться, он резко выбросил правый кулак, послал его по кратчайшей траектории от груди в лицо бритоголового. Кулак угодил прямо в висок; Гарину показалось, что костяшками пальцев он почувствовал хруст.

Голова бритого дернулась, словно грозила оторваться и улететь, ноги обмякли, и он со вздохом повалился на пол.

Гарин прыгнул на него сверху и ударил снова. Голова детины завернулась, будто он хотел заглянуть себе за спину. Гарин развернул голову, чтобы она лежала прямо, и ударил еще раз.

Густая темная кровь брызнула из носа бритоголового, она пузырилась на губах и заливала рот.

Гарин поднялся и обвел взглядом притихшую толпу. Наверное, эта жестокая сцена сейчас была просто необходима, чтобы немного встряхнуть людей, привести их в чувство.

– До свадьбы заживет! – зло сказал Гарин и двинулся прямиком к сиденью, где торчал краешек ярко-синего плаща.

Люди расступились, хотя это казалось почти невозможным – настолько плотно было забито пространство вагона.

Андрей что-то бормотал сквозь зубы, что-то очень сердитое и угрожающее, что разобрать было невозможно.

Он поднял женщину, скрывавшую своим телом синюю материю.

Синюю материю… Он так и думал. Мозг отказывался верить, что это лежит Ксюша – маленькая хрупкая девочка с белокурыми волосами. Он ориентировался только на плащ.

Время… Гарин старался двигаться быстрее, гнал секунды изо всех сил, но они тянулись, как горячий вязкий битум.

Он словно наблюдал за всем происходящим со стороны: вот чьи-то руки, очень похожие на его руки – длинные, поросшие густыми темно-рыжими волосами, – хватают женщину в пальто кирпичного цвета под мышки и оттаскивают в сторону. Взгляду, точнее, чьим-то выпученным, налитым кровью глазам открывается новый кусок дождевика.

Волосатые руки с задравшимися почти до локтей рукавами снова кого-то хватают – на этот раз худого деда. Дед стонет, и руки мгновенно становятся более мягкими. Но не настолько, чтобы замедлить свою работу.

Дед кажется почти невесомым; Гарин отпихивает его и замечает, что старика кто-то подхватывает, не давая ему упасть. Все это он отмечает самым краем сознания, даже не задумываясь над тем, что видит.

На дождевике появляется изображение Микки-Мауса – собственно, поэтому он его и купил Ксюше. Девочка очень любила МиккиМауса…

В мозгу вспыхивает тревожный сигнал. Что-то не так!

В следующий миг он понимает, что именно. Опасное слово «любила». Прочь его! «Моя дочь очень любит Микки-Мауса! Это ее право! Она может любить все, что хочет! Она может рисовать его на последних страницах школьных тетрадей, укладывать его спать рядом с собой, просить у отца плащ с его изображением – все, что угодно! Кроме одного – она не имеет права умереть, быть задавленной в вагоне метро, погибнуть под навалившимися на нее телами!»

Сигнал в мозгу гаснет, и руки продолжают работать.

Гарин думает, что точно такие же руки были у него, когда он впервые взял сверток с маленькой дочкой. Большие, крупные, с темно-рыжими мягкими волосами, немного дрожащие от глупого беспричинного страха, что он уронит эту кроху прямо на кафельный пол роддома.

Нет. Не уронил. И сейчас он тоже справится. И пусть костяшки на правой ободраны в кровь, пусть вены вздулись тугими синими веревками, но он обязательно справится.

Гарин видит, что кто-то бросается ему помогать. Он едва воспринимает это – не как должное и не как помеху, он просто видит это, и все.

«Кажется, тот самый мужик, который лежал на мне сверху…»

Теперь четыре руки быстро освобождают ярко-синий дождевик.

Они действуют сноровисто, не сговариваясь, но тем не менее четко и слаженно, как банда наемных убийц.

К ним присоединяется пятая – с двумя кольцами и красивым маникюром. Человек – Гарин не видит, кто это, мужчина или женщина, – лежащий на Ксюше, приходит в себя. Он помогает рукам поднять свое тело, но качается из стороны в сторону – видимо, держится на ногах неустойчиво.

Гарин слышит жидкие аплодисменты, потом до него доходит, что это кого-то лупят по щекам.

«Хорошо!» – думает он. Непонятно почему – ничего хорошего в этом нет.

Ярко-синий дождевичок с лукавой физиономией Микки-Мауса лежит, распластанный по сиденью. Капюшон закрывает голову Ксюши, из-под него выбиваются две длинные пряди светлых волос. Складки пластиковой материи глянцево блестят в свете вагонных плафонов.

Гарин слышит громкий щелчок у себя в мозгу. Что-то происходит. То ли он возвращается во Время, то ли Время возвращается в него.

Он больше не видит себя со стороны. И эти длинные худые руки, поросшие темно-рыжими волосами, оказываются его, Гарина, руками.