Тогда обезголосевший диспетчер понял, что надо применять экстренные меры. На «Автозаводской» подняли рычаг автостопа – такая железная красная трапеция рядом с рельсом, он выдернул из вагонной части предохранительное кольцо, сжатый воздух вышел из ресивера через шланг, и механические пружины разжали тормозные колодки, заставив поезд остановиться.

Ну вот тут уже соню разбудили и состав подали задним ходом на станцию. Все обошлось, не считая, конечно, отдавленных ног, синяков и шишек, – обычное дело при экстренном торможении.

Машинист достал банан и нажал на кнопку «пищалки». Красный огонек под потолком кабины снова сменился зеленым – еще на двадцать секунд.

Да… Засыпают ребята. Организм не выдерживает.

А с ним – все наоборот. Ему-то как раз эта «пищалка» совсем не нужна. Он мог бы ее отключить, но не хотел нарушать инструкции.

У него другая проблема – бессонница. Снотворное принимать нельзя – как потом заступать на смену? Нет, снотворное – это не выход.

Машинист поднес банан к левой руке, лежавшей на рукояти электродинамического тормоза, и поддел кожуру. Он знал, что стоит съесть совсем немного, и режущая боль в животе успокоится. Не пройдет совсем, но все же успокоится.

Банан был спелым, и кожура отделялась легко. Он очистил его до половины и поднес ко рту.

До того места, где в потолочной части обделки расходилась большая трещина, оставалось не более трехсот метров.

Гарин обычно не толкался в метро, когда ехал один. На него наваливались, тыкали в грудь, наступали на ноги, а он делал вид, что не замечает. Ругаться – себе дороже. Вокруг полно людей, только и ждущих, чтобы с кем-нибудь поругаться. Такое впечатление, будто они от этого заряжаются энергией.

Таким Гарин был по вечерам, когда возвращался с работы. Но утром все иначе.

Утром он ставил Ксюшу перед собой и клал руки ей на плечи. Если кто-нибудь наседал сбоку, он выставлял локоть, если кто-то торопил его сзади, он упирался и даже мог лягнуть.

Он чувствовал, что в эти минуты превращается в угрюмого телохранителя. И окружающие, наверное, тоже это чувствовали, поэтому конфликтов не возникало.

Они прошли вглубь вагона, подальше от дверей. Конечно, все сидячие места были заняты, и уступать никто не собирался. Не только Ксюше, но и вообще кому бы то ни было.

Гарин встал перед миловидной женщиной в очках и подвинул дочь перед собой. Теперь пассажиры, заходившие в вагон, наталкивались на его спину и огибали Гарина, как ручей огибает валун. Он служил амортизатором между Ксюшей и внешним миром.

Женщина перевернула страницу дамского детектива в мягкой обложке и поправила очки. Она отвлеклась от книжки и посмотрела перед собой; ярко-синий дождевик нельзя было не заметить.

Справа от нее сидела худая девушка с длинными и не очень чистыми волосами. Гарин насчитал в ее ухе семь сережек и сбился со счета.

Любительница детективов взяла Ксюшу за руку и потеснилась.

– Иди сюда! Ты же маленькая, места хватит.

Ксюша взглянула на отца.

Гарин кивнул: сначала сердобольной женщине, потом дочери.

– Спасибо!

Дама сдержанно улыбнулась, давая понять, что это такой пустяк, за который и благодарить не стоит. И, в общем-то, Гарин был согласен. Из-за того, что она немного потеснилась, не стоило превращаться в китайского болванчика.

Он сделал полшага вперед – занял освободившееся место – и почувствовал, как человек за его спиной сделал то же самое. Давки избежать никак не удавалось. «Природа не терпит пустоты», – вспомнил Гарин, и эта мысль странным образом заставила его вновь подумать об Ирине. Наверное, потому, что она тоже не терпела пустоты.

Магнитофонный голос призвал к осторожности и сообщил, что следующая станция – «Щукинская».

Гарин взялся за поручень и посмотрел в окно. Двери захлопнулись, раздалось шипение, и поезд тронулся. Мраморные панели облицовки за стеклом дрогнули и стали медленно сменять друг друга. Затем они замелькали все быстрее и быстрее, как кадры кинопленки.

Гарин смотрел на них и пытался ни о чем не думать, но это оказалось тяжело. Практически невозможно.

Тогда он постарался сосредоточиться на предстоящей работе.

Он работал в инфекционной больнице. Правда, его непосредственный начальник, заведующий отделением Владимир Николаевич Островский, утверждал, что врачи не работают, а служат. Милейший старик, очень интересный и оригинальный тип, он был весь пропитан каким-то патриархальным духом. Говорил медленно, размеренно, ко всем обращался только по имени-отчеству, держался статно и уверенно, гордо задрав голову, словно работал – простите, служил! – по меньшей мере министром здравоохранения.

Гарин сам не знал, почему выбрал именно эту специальность. Особых барышей она не сулила, и, если бы не регулярная плата за квартиру, он был бы нахлебником у собственной жены. Теперь, когда он переехал назад, в свою однокомнатную, Гарин и вовсе с трудом сводил концы с концами.

Он старался брать как можно больше дежурств, желательно в праздники и выходные. Во-первых, за выходные больше платили, а вовторых, будни все равно были заняты – он возил Ксюшу в школу.

Ксюша… С Ксюши он как-то плавно свернул на Ирину.

Гарин мысленно выругался и заставил себя вспомнить список первоочередных дел, которые предстояли ему в больнице.

Прежде всего, конечно, кружка кофе с сигаретой. Потом – Ремизов.

Этот парень поступил вчера. Гарин знал про него только одно: Ремизов был горячий, как утюг. И еще – он был сильно обезвожен. Черты лица заострились, глаза запали глубоко в глазницы, и кожа, взятая в складку, долго не расправлялась.

Гарин осматривал его в приемном, в специальном боксе для больных с неясным диагнозом. Гарин подумал, что переводить Ремизова в отделение, в общую палату, пока не стоит. Он назначил все необходимые анализы и прописал регидратационную терапию – восполнить запасы жидкости в организме.

Перед самым концом рабочего дня Гарин заглянул в кабинет Островского.

– Владимир Николаевич! Проконсультируйте, пожалуйста, нового пациента. Я что-то никак не могу разобраться.

Островский всплеснул руками.

– Помилуйте! Андрей Дмитриевич! Голубчик! Если уж вы не можете, то мне там и подавно делать нечего!

Гарин улыбнулся. Старик лукавил. Островский был в курсе всех последних веяний в медицине и мог дать сто очков вперед любому доктору наук, защитившемуся на высосанной из пальца теоретической теме.

Просто он кокетничал. Хотел немного поломаться, чтобы его стали упрашивать.

– Пожалуйста, Владимир Николаевич! Сделайте одолжение!

– Ну уж ладно… – Старик покряхтел, достал из ящика стола фонендоскоп и направился в приемное.

Гарин не стал дожидаться результатов осмотра, поспешил домой, а сегодня его очень интересовала запись, оставленная Островским в истории болезни. «Интересно, сумеет ли он что-нибудь найти? Ведь должна быть причина для такой упорной гипертермии».

Причина, конечно, должна была быть. Ничто не происходит просто так. И то, что Ирина захотела с ним развестись…

Гарин похолодел. Поезд мчался по темному тоннелю метро – по гигантской трубе, прокопанной глубоко под землей, откуда не было выхода. Так же и его мысли – он никак не мог развернуть их в нужном направлении; они постоянно ускользали в глубокий тоннель. И оттуда тоже выхода не было.

Гарин решил больше не сопротивляться. В конце концов, рано или поздно придется об этом задуматься – ему ведь еще предстоит разговор с женой.

Лучше предупредить ее заранее – позвонить с работы. Назначить встречу и все обсудить.

«А не поздно ли ты спохватился, Гарин?» Внутренний голос даже не скрывал своей неприязни.

Он опустил глаза и посмотрел на Ксюшу.

Девочка сидела на самом краешке сиденья, ровно держа спинку. Гарин умилился: «Настоящая принцесса!»

Он решил, что не поздно. Он попросит Ирину дать ему еще один шанс. Последний. И тогда он…

А что тогда? Что он сможет изменить?