Этой весной мы были в Нормандии в моем шикарном жилище, тем более шикарном, что после двух лет, в продолжение коих там немилосердно текла крыша, нам удалось наконец ее починить. Разом исчезли тазы под потолочными балками, исчезли капли ледяной воды, срывавшиеся в ночи на наши расслабленные сном лица, исчез под ногами губчатый коврик — новая действительность нас пьянила. И тут-то мы замыслили перекрасить ставни, которые из рыжих превратились в грязно-каштановые, а потом и вовсе в серо-буро-малиновые. Это лихое решение имело свои непредвиденные психологические и спортивные последствия.

А именно следующие.

Приятельница одного нашего друга (когда я говорю «мы», то имею в виду завсегдатаев этого дома, составивших нечто вроде очень закрытого клуба, — помимо прочего, закрытого и для практических навыков), итак, приятельница одного нашего друга знала югославского художника, в высшей степени разумного, весьма даровитого, который не гнушался малярничать, чтобы заработать себе во Франции на хлеб. Жизнь его была полна превратностей, о которых здесь не место распространяться. В общем-то, это было и экономическим решением, ибо всякий знает, что местный народец содрал бы за покраску дюжины ставней три шкуры, — и моральным, ведь Яско (так звали югослава) был в этот момент на финансовой мели. Да здравствует Яско! Он вроде бы приедет с другом, который тоже рисует, и со своей молодой женой (останься в Париже, она сильно бы там заскучала). И вот они уже у нас, все трое, милые, разговорчивые, любители телевизора — приятные гости. Ставни постепенно становятся что надо, правда, очень постепенно.

Не знаю, почему, но в один роковой день разговор — после трех недель интеллектуального трепа — перекинулся на рыбную ловлю. Яско любил рыбачить, и он хранил о своих югославских рыбалках самые нежные воспоминания. Я тоже что-то такое щебетала о ловле на мушку, но если не считать трех плотвичек, лет в десять выловленных по игре случая в реке моей бабушки, и одной дорады, пойманной как-то хмельной ночью в бухте Сен-Тропез, то что я умела? А мы заводили себя, заводили… Фрэнк Бернар, писатель и мой друг, чьи речи вертелись обычно вокруг Бенжамена Констана или Сартра, внезапно открыл форель в своем лицейском прошлом. Короче, на следующий же день мы оказались в магазине рыболовных принадлежностей, обсуждая с самым серьезным видом сравнительные достоинства червей, крючков, грузил и удилищ. Потом уже у камелька втроем изучали указатель приливов и отливов. По мнению Яско, рыбу надо было атаковать к самому концу прилива. Таковых было два: в час ночи — он полностью отпадал, и в одиннадцать тридцать утра. Мы остановили свой выбор на последнем, и в полночь ровно были в постели, предвкушая грядущие уловы.

Мы, разумеется, совсем забыли, что Нормандия — местность здоровая, спокойная, где тяготеют к таким видам спорта, как верховая езда, теннис, ну и баккара"[1] (а это — если сердце здоровое). Раз никто из наших знакомых не рыбачил, значит, тому была причина. И если завзятыми рыболовами были лишь те, у кого наличествовала лодка, то причина была и здесь. Но когда это даешь себе труд обдумать все досконально? Вдобавок ко всему я еще хотела блеснуть перед мадам Марк, сторожихой, посмеивающейся над нашими планами, а Фрэнком, должно быть, слегка овладел комплекс Хемингуэя.

Итак, в это утро, под проливным дождем мы погрузили наши рыболовные снасти и наших земляных червей в автомобиль да в придачу — смех! — корзину, чтобы было куда складывать рыбу. Стоило немалых трудов просунуть удилища в окна, после чего автомобиль начал походить на подушечку для булавок. По дороге Фрэнк полудремал, художника и меня распирало ликование. Пляж был враждебен, пустынен, холоден.

Пришлось вначале помаяться с насаживанием червей на крючки. Фрэнк заявил, что его печень не выносит такого рода зрелищ, да и мои действия не выдавали человека, привычного к этой операции. Яско уладил все сам. Потом он торжественно воздел руку и забросил свою наживку. Мы внимательно наблюдали за ним, чтобы побыстрее освоить его технику (я уже вроде упомянула, что история с дорадой не оставила у меня никакого отчетливого воспоминания). Раздался свист, и крючок упал к ногам Фрэнка. Яско пробурчал что-то насчет французских удилищ — куда им до югославских — и вновь повторил свое движение. Увы, Фрэнку обязательно нужно было наклониться, чтобы подобрать крючок… Ухарским движением Яско тут же вонзил ему эту загогулину в мякоть большого пальца. Фрэнк разразился ужасными проклятыми. Я устремилась к нему, извлекла крючок с червячком из его бедного пальца и платком перетянула рану не хуже гарроты[2].

Ну а потом минут пять мы разыгрывали дьявольскую пантомиму, заставляя удилище плясать над нашими головами, напрасно пытаясь эти чертовы лески отправить в воду, сматывая их с бешеной скоростью для новой попытки — в общем, трое сумасшедших, и все тут.

Я должна добавить, что мы были босы для удобства маневрирования, что наши брюки были тщательно подвернуты, а в нескольких шагах позади нас мы накидали горкой обувь, носки и разное по мелочи. Доверившись указателю приливов и отливов, не подозревая о коварстве Ла-Манша, мы весело шлепали туда-сюда и ни о чем худом не помышляли. Это Фрэнк первым заметил неладное: его правый ботинок обогнал его и, если можно так выразиться, вышел в открытое море. Фрэнк — за ним, снова проклиная все на свете, а в это время ботинок левый в компании с носками Яско заплясал на гребне волны. Нас на миг охватила нешуточная паника: мы устремились вдогонку за вещичками, побросав удочки. Они использовали это обстоятельство и, в свою очередь, доверились волнам. А черви, в отсутствие хозяев, безнаказанно повальсировали малое время на поверхности и этого им было достаточно, чтобы улизнуть. Мы потеряли один ботинок, пару носков, пару же очков, пачку сигарет и одну удочку. Две другие окончательно запутались. Дождь лил пуще прежнего. Прошло каких-то полчаса, что мы высадились, полные лучезарных надежд, на этом пляже: теперь он нас видел мокрыми, растерянными, ранеными и босыми. Яско трепетал под нашими взглядами. Он пытался распустить свою удочку. Фрэнк сидел поодаль, молчаливый и надутый. Время от времени он сосал ранку на пальце или тер руками босую ногу, чтобы ее согреть… Я пыталась выловить нескольких зазевавшихся червей. Мне было зябко.

— Думаю, с меня довольно, — пробурчал вдруг Фрэнк. Он поднялся и с видом, тем более достойным, что прихрамывал, поплелся по воде к машине, где и плюхнулся на сиденье. Я последовала за ним. Яско подобрал обе удочки и разразился бесполезным и путаным комментарием касательно преимуществ югославских берегов, если говорить о рыбалке, и Средиземного моря, если говорить о приливах и отливах. Машина пахла мокрой собакой. Сторожиха не произнесла ни слова при нашем появлении: итог экспедиции без труда угадывался по нашим физиономиям, обычно вполне жизнерадостным.

С тех пор я больше не рыбачила в Нормандии. Яско кончил красить ставни и исчез. Фрэнк купил себе новую пару обуви. Нет, не для нас этот рыболовный спорт!