— Я не тронусь с места. Я номер один «Любопытного Тома»! Свободу номеру один!

— Нельзя же его арестовывать только за то, что у него блохи, — заметила Дервла.

— А почему бы и нет? — вмешался Гарри. — Давно пора.

Вперед вышла Келли и положила Вогглу на колени несколько яблок и печений.

— На тот случай, если тебя не покормят.

— Ради бога, Келли, — фыркнул Дэвид. — можно подумать, тебе не наплевать!

— Не забывайте, что он человек! — возмутилась девушка.

— Это еще вопрос, — подал голос из кухни Джаз. Он ставил чайник и старался сохранить эффектную невозмутимость. «Я молодой, талантливый и черный, — говорила его расслабленная поза. — Копы ежедневно ломятся ко мне в дверь». На самом деле его ни разу не арестовывали. Но вид у Джаза был очень убедительный, и его рейтинг резко взмыл вверх.

— Мы будем свидетелями ареста, — твердо заявила Дервла.

— Все, — не очень уверенно добавила Мун.

Хэмиш, раз и навсегда решивший не принимать участия в гонке, придерживался своей тактики. Он считал, что кандидатами на вылет в конечном итоге становятся только выскочки. И теперь удалился прилечь в мужскую спальню.

— Сэр, — снова начал старший полицейский, — мы не знаем вашу фамилию. Нам только известно, что вас называют Вогглом. Но мы располагаем серьезной уликой — фотографией, которая позволяет предположить, что вы именно тот человек, которого разыскивает полиция Линкольншира в связи с нападением на Люси Браннингэн, в то время ей было пятнадцать лет.

Остальные «арестанты» в изумлении застыли.

— Каким нападением? Сексуальным? — не выдержал Гарри.

— Ну и дела! — пробормотал Джаз. — Я думал, Воггл, ты просто грязная мразь, а ты еще и отморозок!

Все отпрянули от скрюченной в углу фигуры. Дервла повернулась и скрылась в женской спальне. Этого Воггл не вынес.

— Она убийца лис! — закричал он. — Мучительница животных. Я бился в честном бою и попал ей по голове. Фашистка заслужила взбучку! Кто живет с мечом, от меча и погибает!

Словно подтверждая последнюю мысль, полицейские скрутили Воггла и потащили из дома. Он отбивался из последних сил. В дверях с него упало одеяло, обнажив тщедушное, обсыпанное белым антиблошиным порошком тело.

Воггл выглядел жалким. Его финал оказался бесславным.

По дороге домой Колридж старался выкинуть из головы Воггла и включил «Радио-4». С этой станцией у него сложились интересные отношения. Любая передача «Радио-4» непременно захватывала его. Колридж частенько подъезжал к дому, но не выходил из машины, дослушивая конец дискуссии о севообороте в Западной Африке или еще о чем-то, что было ему абсолютно не интересно и о чем он не вспоминал после передачи. Даже морской прогноз погоды не наводил на него скуку, неизменно вызывая удивительные чувства и череду мыслей о черной скалистой береговой линии, бешеных ураганах и одиноких ночных вахтах.

В тот вечер говорили о глубоком экономическом спаде в сельской Ирландии. Перемещение денежной массы и молодежи в города в сочетании с сокращением европейских дотаций на сельское хозяйство привели к тому, что многие деревни оказались в затруднительном финансовом положении. Невозвращенные долги и ссуды свидетельствовали, что хозяйства находятся на грани разорения. Колридж навострил уши, когда услышал название самой бедствующей деревни — Баллимагун. Откуда оно ему знакомо?

Только открывая вторую банку пива и прикидывая, не закусить ли эль кусочком ветчины, он вспомнил, что прочитал это название в деле подозреваемой. В деревне Баллимагун родилась Дервла.

«Заканчивается пятнадцатый день «ареста», — торжественно объявил Энди. — Чтобы отвлечь ребят от Воггла, «Любопытный Том» предложил им тему дискуссии: «Самые глубокие ваши чувства».

Колридж заварил вторую чашку чая. Те, что он выпил дома, в счет не шли.

В комнату ворвалась Триша, на ходу снимая пальто.

— Вы вовремя, Патриция, — заметил инспектор. — Наши подозреваемые собираются обсуждать самые важные и возвышенные предметы — себя.

— Подозреваемые и жертва, сэр. — В этот ранний часуТриши не было настроения выслушивать назидательный тон начальника. К тому же она считала, что мертвые достойны определенного уважения.

Колридж устало улыбнулся.

Первым на площадке появился Гарри.

— Не стану пудрить вам мозги. Я не всегда был хорошим парнем.

— А ты и сейчас не очень, — поддел его Джаз, но никто не рассмеялся. Напротив, все сохранили сосредоточенное, сочувственное выражение, которое приняли, когда Гарри начал речь.

Колридж нажал на «паузу».

— Заметили: они не поддержали шутку Джаза? Настало время исповеди. Очень серьезное занятие. Религиозный накал. Гарри у алтаря собственной значимости, а Джаз позволил себе рассмеяться в храме.

— Сэр, если мы будем останавливаться каждый раз, когда подозреваемые вызывают у вас раздражение, то не одолеем до конца даже этой кассеты.

— Ничего не могу с собой поделать, Патриция. Они меня убивают. — Однако инспектор прекрасно понимал: она права — надо бороться с собой.

— Так вот, — начал свой рассказ Гарри, — раньше я был тот еще обалдуй, при этом хитрожопый — делал нехорошие вещи и, признаюсь честно, нисколько этим не горжусь. Но ничего не попишешь — типа того, что все это я. Очень хотелось иметь побольше, но при этом меня не колыхало, что я кого-то напрягаю. Понимаете?

Раздался одобрительный, но не очень уверенный шепоток.

— Я думаю, дело в том, что я не любил себя, — продолжал Гарри.

Теперь все серьезно кивнули. Это они поняли. Гарри отличался от остальных — своим бузотерством, задиристостью и хитрожопостью. Но когда доходило до главного — недостаточной любви к самому себе, — в этом он был таким же, как все они.

— Я очень, очень тебя понимаю, — проворковала Мун.

— Я не открывался себе самому.

Все усилия Колриджа сдержаться оказались тщетными.

— Господи помилуй! Что же это такое? Почему они все говорят, словно на приеме у психотерапевта? Даже Гарри! Вы только послушайте: «не открывался себе самому»! Ради бога, что это значит? Он кто: уличный ухарь или выпускник факультета социологии? Откуда они научились этим нелепым, пустым фразам?

— От Опры,[30] сэр.

— От кого?

Триша не поняла, шутил Колридж или говорил серьезно, и пропустила вопрос мимо ушей. А в доме «арестанты» продолжали исповедь, нервируя старшего полицейского инспектора.

— Как здорово! — воскликнула Мун. — Надо быть офигенно сильным, чтобы в этом признаться.

Окрыленный поддержкой, Гарри еще поднажал. Он любовался собой, изображая, как ненавидит себя.

— Я тогда сидел на кокаине, совсем не мог без него. Просаживал пять сотен за неделю. Вот так! В одну нософырку. А мог и штуку — мне ничего не стоило. Но не думайте, я не хвастаюсь. Я был говнюком. Плохим парнем. Тут нечем гордиться.

Колридж хотел заметить, что этот Гарри, который так усердно притворялся, что ненавидел себя, сделал все возможное, чтобы показать миру, насколько он доволен собой. Но в последнюю секунду сдержался. Он видел, что Тришу тошнило от его брюзжания.

«Арестанты» серьезно закивали, но каждому не терпелось поскорее занять место Гарри.

— Знаете, что меня спасло? Почему я сумел выбраться? — Внезапно оратор задохнулся, на глазах появились слезы, голос сорвался.

— Если не можешь, не продолжай, — предложил Дэвид, подпустив в голос сочувствия и искренности. — Прервись. Потом продолжишь. Передохни. А пока я...

— Нет, нет, — живо встрепенулся Гарри. Он не позволит так легко себя ссадить. Особенно теперь, когда его понесло. — Все в порядке, дружище. Спасибо. Мне будет легче, если я выскажусь.

Дэвид нехотя опустился на диван, а Гарри продолжал свои откровения:

— Я вам скажу, кто меня спас. Мой малыш. Мой маленький Рикки. Мой мальчик. Он для меня все. Я готов за него умереть. Это правда.