— Может, объявить, как у кого с пудингом? — предложил он. — Дэвид приготовил суфле, но оно не поднялось. Это же интересно.

— Катись в свою будку! — оборвала его Джеральдина.

— Газа не доел, и это немного обидело Дэвида.

— Я тебе что сказала? Катись в свою сраную будку.

Энди моментально исчез, а Тюремщица продолжала ворчать:

— Вечно этот сукин сын куда-то лезет. Я его предупредила: озвучит еще одну рекламу пива — немедленно выкатится вон! В следующий раз возьму на диктора девку. Останови здесь!

Изображение на экране застыло. По вискам Сэлли сползали лохмотья пены. На срезе рамки виднелись ладони Келли. Сэлли до половины запихнула в рот мандарин.

— Давай дальше, только приглуши звук, — распорядилась Джеральдина.

Сэлли безмолвно двигала челюстью. Рот сморщился, на щеках появились ямочки. Затем губы раскрылись, и она облизала их языком.

— Чудесно, — обрадовалась Джеральдина. — Люблю немое жевание. А теперь, мой друг режиссер, убери с переднего плана мандарин и дай под картинку рассуждения Келли об эротичности массажа головы.

Фогарти чуть не подавился.

— Но... она говорила это совсем в другое время. Когда ребята ели приготовленную Джазом курицу с рисом и овощами. Если мы наложим ее голос налицо Сэлли, может сложиться впечатление, что...

— Ну, ну, и какое же? — поинтересовалась Тюремщица.

— Что Келли получает удовольствие, массируя голову Сэлли.

— А у самой Сэлли, — подхватила Джеральдина, — судя по ее чмокающим губкам и влажному язычку, явно промокли трусики. Дорогуша, считай, что мы поймали полупристойный миг лесбийских ласк.

В аппаратной воцарилось тяжелое, смущенное молчание. А Джеральдина издала нечто похожее на торжествующий, радостный рык.

— Слушайте, мудилы, мы все в одной рейтинговой лохани. Но жалованье плачу вам я!

— Как плохо, что вчера не состоялось выселение, — сказала молодая женщина. — Прошлое было потрясающим, хотя жалко, что Лейла ушла.

— Она позерка, дорогая, — ответил мужчина лет тридцати. — Чистая игра, она мне совершенно не нравилась.

Старший инспектор Колридж минут пять прислушивался к их болтовне, но так и не сумел понять, о ком и о чем они рассуждали. Похоже, говорили о хороших знакомых, но с каким-то удивительным пренебрежением.

— А вы что думаете о выселении Лейлы? — повернулся к нему Глин.

— Боюсь, что я ее не знаю. Это ваша приятельница?

— Боже мой, вы не знаете Лейлы? Вы не смотрите «Под домашним арестом»? — искренне удивился мужчина.

— Признаю себя виновным по обоим пунктам обвинения, — отшутился инспектор. Его собеседники знали, что он коп.

— Вы не представляете, что теряете, — сказал Глин.

— Вовек не искупить мне этот грех, — ответил Колридж.

Это был вечер проб в любительском Драматическом обществе, членом которого Колридж являлся больше двадцати пяти лет. Он тридцать три раза присутствовал на прослушиваниях, но ему никогда еще не предлагали заглавную роль. Самое большее, что он получил — это полковник Пиккеринг в «Моей прекрасной леди», и то только потому, что основной претендент уехал в Бейзинсток, а второй претендент заболел ветрянкой. Следующей постановкой общество планировало «Макбета», и Колридж страстно желал сыграть короля-убийцу.

«Макбет» был его любимой пьесой, пьесой на все времена — полной страсти, преступлений и мести. Но одного взгляда на высокомерного и покровительственного Глина оказалось достаточно: Колридж понял, что сыграть Макбета у него не больше шансов, чем представлять Британию на песенном конкурсе «Евровидения». В лучшем случае можно рассчитывать на Макдуфа.

— Я думаю об очень молодежной постановке, — растягивал слова Глин. — Такой, которая способна вернуть молодых людей в театр. Вы видели «Ромео и Джульетту» База Лурмана?

Колридж не видел.

— Истинное вдохновение! Мне нужен современный сексуальный «Макбет». Вы согласны?

Колридж, естественно, был не согласен. Спектакль Глина сыграют три раза перед сельской публикой, которой нужны доспехи, мечи и клубы черного дыма.

— Мне почитать? Я приготовил монолог, — спросил он.

— Боже мой, нет! — испугался Глин. — Сегодня не пробы, а предварительная беседа, во время которой вы можете на меня повлиять. Так сказать, шанс обратной связи.

Инспектор долго молчал, обдумывая, что бы сказать. Стол между ним и Глином показался глубочайшей пропастью.

— А когда настоящие пробы? — наконец спросил он.

— В это же время на следующей неделе.

— Хорошо. Так я приду?

— Давайте, — милостиво разрешил Глин.

Сэлли осталась недовольна новым ярко-красным гребнем.

— Я хочу просто клок волос, вроде помазка для бритья.

— Оставь так, — посоветовала лысая Мун. — Хватит в этом доме одной меня. А то будем смотреться как два бильярдных шара.

Сэлли не отозвалась. Она редко отвечала на то, что говорила Мун, и старалась не смотреть в ее сторону.

Дервла испытала большое облегчение, когда Келли решила стричь гребень Сэлли в гостиной. В субботу Дервла перенервничала, потому что Сэлли красила волосы в ванной. Она всегда аккуратно стирала записки и понимала, что буквы — всего лишь следы на запотевшем стекле. Но перенервничала, увидев, как близко наклонилась Сэлли к заветному месту. А когда Келли принялась мыть ей волосы и зеркало запотело, Дервлу пронзил безотчетный ужас: ей показалось, что надпись вот-вот появится прямо перед глазами у Сэлли. Это было маловероятно, если только тайный осведомитель не надумает писать и другим.

— Ну вот и все, — объявила Келли.

— Мне нравится. — Сэлли изучала в зеркале крохотный пук — все, что осталось от ее волос. — Когда выйду отсюда, сделаю на голове татуировку.

— Какую? — спросила Келли.

— Может быть, мой знак зодиака. Правда, я — Овен, и глупо красоваться с самцом на лбу. Придется колоть овцу.

— Как-то не здорово, — покачала головой Дервла.

— Превратись в львицу, — посоветовал Джаз. — Я хочу сказать, что все эти картинки — сплошная муть. Обведут три сраные точки, и получается Телец или Кентавр. Просто смешно. А если соединить побольше, выйдет амеба или лужа. Представьте себе: рожденный под знаком лужи! Здорово!

— Дело не в рисунке, Джаз, — перебила его Мун. — Дело в характере — в чертах людей, рожденных под определенным знаком.

— Чушь! — не сдавался он. — Говорят, Девы — такие отважные, а Козероги — глубокие и умные. Но где звезды глупцов и зануд? В мире их до хрена. Должны же они как-то быть представлены на небе. Например: Тельцы — тупые, а Весов всегда пучит.

— Все-то ты знаешь, ну просто офигенно умный, — заключила Мун.

— Что же это за парильня, если она в доме? — удивился Газза.

— Здесь сказано, что такова традиция коренных американцев, — прочитал Хэмиш.

— Коренных американцев?

— Полагаю, индейцев,[37] — уточнила Дервла.

Задание на выходные не произвело на Газзу впечатления.

— И для чего же такая хреновина?

— Как видно из названия, чтобы париться и потеть. — Хэмиш держал в руках инструкцию. — Судя по тому, что тут написано, очень похоже на сауну, только мягче. И еще говорится, что это приспособление использовалось индейскими воинами.

— И воительницами, — вмешалась Сэлли.

— А разве существовали такие? — спросила Келли. — Мне кажется, у индейцев были только скво.

— Это потому, что историю писали мужчины. Они отрицают роль женщины в войне, искусстве и науке и всю славу отдают их мужьям.

— Bay! А я и понятия не имела! — искренне удивилась Келли.

— А ты подумай: история... всегда была историей мужчин.

— Послушайте, давайте вернемся к нашей долбаной парильне, — предложил Газза. — Так чего от нас хотят?