Клеменсия (быстро). Тут ты прав, лучше помалкивать. Сначала они заговорят тебе зубы, а потом ждут, пока ты что-нибудь не выболтаешь.

Моралес (словно не слыша ее). Так что ты говорила о доне Элисео?

Клеменсия. Ну, что никто никогда с ним не мог совладать. Но неужто ты и вправду сболтнул лишнее?

Бдение у гроба. Опечаленные люди степенно и тихо переговариваются.

Один из них (большие усы закручены почти что к самым вискам). Бедный дон Фаустино! А как он любил жирную индейку!

Другой (может быть очень похожим на первого). Стоит закрыть глаза, вижу его будто наяву – полные карманы орехов. (Закрывает глаза?)

Другой (похож на первых двух). Именно такие люди нужны нашей стране, но всем известно – нет пророка в своем отечестве.

В соседней комнате Прыщ стоит в центре небольшого кружка; здесь же можно увидеть и кое-кого из шайки Вибориты.

Один из них. Ну, Прыщ, расскажи снова, сеньор, видно, хочет выучить байку наизусть.

Другой (поднося ему рюмку). Не робей, дружище, мы заткнем уши, а ты похвались, похвались, как резанул его.

Прыщ (польщенный, волнуясь). Ну… значит… это случилось во время сиесты, жара уж подступала, я вышел прогуляться…

Другой. Ха-ха, парень не промах, знает, что к чему. Солнышко припекло, он и выполз из логова.

Прыщ. Ну вот – сбился… Теперь нужно сызнова начинать. Ну… сегодня во время сиесты, жара уж подступала, я вышел прогуляться. И скажу я вам, странные дела нынче творятся. Идешь себе и на своей же улице натыкаешься на чужаков… с кем раньше тут никогда не знались. И сегодня нам повстречался один такой… франт, из тех, что при часах на цепочке. Шныра этот попал как раз в львиную пасть… Я перво-наперво прям с места его и огорошил: где, мол, у вас пропуск, чтоб тут ходить. Он решил было меня разжалобить… да не на того напал – кинулся я на него, точно дикий зверь, исписал ему рожу и сказал, что со мной, мол, такие штучки не пройдут, меня голыми руками не возьмешь… и я его послал… и я его послал… так ему саданул, этому южанину, что он покатился в канаву с тухлой водой.

Виборита. Во дает! Во язык-то как подвешен!

Другой. А я просил бы поиметь в виду: южанин был еще и крестником дона Элисео Рохаса.

Другой (не то всерьез, не то с иронией). Ну и повезло дону Элисео, что не шел вместе с крестником. Появись они вдвоем, этот ферт (показывает на Прыща, который самодовольно ухмыляется) выпустил бы кишки обоим.

Виборита. Ты, Прыщ, заслужил еще одну рюмку.

Они чокаются. Прыщ пьет и раскланивается. Входит сеньор с кувшином, он нетвердо держится на ногах.

Сеньор с кувшином (возмущенно). Сеньоры, господа и родственники, соблюдайте приличия! Вы вроде как преступаете границы дозволенного. (Наклоняет кувшин.)

Один из присутствующих (извиняясь). Этот сеньор, который слегка не в себе, рассказывал, как он проучил чужака.

Сеньор с кувшином (с интересом). Так их! (Садится и прячет кувшин под стул?) Ну-ка, расскажите поподробнее. (Готовится слушать)

Прыщ (довольный). Ну… сегодня во время сиесты, жара уж подступала, я вышел…

Моралес (помолчав). Скажу, что это бесчестно. Кому дано право оставлять у другого по себе такую память? Мне стыдно, что я участвовал в этом деле. Я всегда считал себя человеком смелым, а теперь не знаю, что и думать.

Пустынная улица в пригороде. Раннее утро. Собака, за которой гонятся мальчишки. Отовсюду слышен громкий лай. В облаке пыли появляется повозка живодеров. Один из сидящих там людей накидывает лассо на собаку. Собирается отловить следующую. Кто-то хватает его за руку.

Голос Вибориты. Уймись-ка, Сан-Роке. Вот эту лохматую собачонку не тронь, она не ваша.

Человек с лассо. Да пускай это хоть сам Фреголи,[3] все равно заберу.

Виборита (с угрозой). Может, иначе решим спор?

Человек с лассо (отпуская собаку). Ты молодец, любишь братишку-то, заботишься о нем. Ладно, в этом районе что люди, что звери…

Появляется Клеменсия. Собака кидается к ней.

Виборита (человеку с лассо, который удаляется). Да, чужакам мы глотку готовы перегрызть. (Меняя тон?) И катил бы ты отсюда со своей клеткой!

Клеменсия. Спасибо, Виборита! Ты такой храбрый!

Виборита. Подумаешь, тоже мне дело. Тут и покойник Прыщ справился бы.

Клеменсия. Бедный Прыщ! На него ведь даже поглядеть – и то смех разбирал.

Виборита. Да, Клеменсия. Несчастный был, говоря попросту, все равно что паяц в цирке. Так и умер. Парни развлекались, всё заставляли его повторять выдумку о том, как он резанул чужака.

Клеменсия (восхищенно). Сколько надо смелости! Ведь это ты показал, чего стоят наши, местные.

Виборита (скромно). Да ладно, что было, то было… На беду, наш дуралей как раз разливался соловьем, когда заявились эти, в форме. Тут он и струхнул. И рванул так, что не видел, куда его альпаргаты несут.

Оба смеются. Появляется Моралес.

Моралес. Слава богу, хоть кому-то еще весело.

Клеменсия (поспешно?) Виборита рассказывал мне, как погиб Прыщ.

Виборита (очень охотно?) Он бросился со всех ног, точно привидение увидал, взобрался по винтовой лестнице, пулей выскочил на крышу, мчался так, что только белье с веревок летело. Запутался в этих тряпках, оступился и – хлоп!

Клеменсия. Вот сумасшедший!

Виборита. Он упал у колодца, чуть не в воду, там я его и увидал – с переломанным хребтом.

Клеменсия. Вот сумасшедший!

Клеменсия и Виборита смеются.

Моралес. Вы смеетесь… Несчастный погиб, и смерть его позором легла на всех нас.

Клеменсия. Ты забыл, Хулио Моралес, с кем разговариваешь.

Mоралес. Одна подлость, подлость и низость. Из-за наших шуточек человек погиб. А раньше? Что мы сотворили раньше? Встретили беззащитного чужака и кинулись на него всей стаей, словно псы бешеные.

Виборита. Ну коли тебе это так противно, поди туда, к ним, да посмотри, как они с тобой обойдутся.

Моралес (медленно). Может, так было бы лучше всего. Я уже думал об этом.

Клеменсия. Что ты, Хулито…

Виборита. Как же, ведь после смерти Прыща тебе достойного соперника не сыскать.

Моралес. Найти смелого и сильного человека, если такие еще остались, вызвать его на поединок и узнать, чего ты на деле стоишь. Видно, вот он выход.

Затемнение. Теперь камера фрагментами показывает нам путь Моралеса: он направляется от Северного предместья в сторону района Онсе. Сначала мы видим почти сельский пейзаж, потом становится все более людно; звучит музыка – темп ее постепенно нарастает. Появляются большие и маленькие повозки, водовозы, омнибусы, а порой и закрытые коляски. Галерея уличных типов: величавая прачка-негритянка несет узел белья на голове, молочники погоняют коров, торговцы предлагают пироги, зонты, свечи и кнуты, кричат точильщики. (Необходимо растворить этих колоритных персонажей в толпе других, обычных, чтобы фильм не превратился в нарочитую коллекцию типажей.)

Голос Mоралеса. Неподалеку от Онсе, на углу улицы Пьедад, находилось место, где устраивали петушиные бои. Я шел мимо, тут меня и позвал Пагола, паренек, который потом погиб во время революции девятьсот пятого. В тот день должен был драться его петух, серый в полоску…

В это время перед нашими глазами разыгрывается немая сцена: Пагола, юноша вполне благопристойного вида, словно сошедший со старинной фотографии (возможно, он с усиками), что-то кричит Моралес у. Они, стоя у двери, перебрасываются репликами, потом вместе заходят внутрь.

Пересекают комнату, заставленную бочками, затем другую, со стойкой и столиками. На стене висит большое, тусклое старинное зеркало в раме темного дерева с резными гирляндами и ангелочками. Моралес и Пагола спускаются в подвал, где и проходят петушиные бои. Небольшая арена, вокруг амфитеатром деревянные скамейки в три ряда. Лестница пересекает амфитеатр. Здесь уже собралось довольно много народа, сплошь мужчины. Присутствует только одна женщина, она кормит грудью младенца. Мы видим и городских жителей, и деревенских, а также обитателей окраины. На арене стоят мужчины в нагрудниках (некто в таком же нагруднике сидит среди зрителей). Судья – седовласый сеньор, похожий на протестантского пастора. Толстый мальчик – босой, на одной ноге большая, как у гаучо, шпора – продает жареные лепешки и пироги. В углу стоят весы, за ними – клетки.