Стоящая за кулисами скромная фигура главы службы безопасности банка становилась объектом внимания прессы и общественности, как правило, в связи с совершенным проколом.

—Я сейчас поднимусь.

Когда я появился в приемной, помощница пила молоко из большой расписной чашки. На чашке было крупно выведено: «ВЫПЕЙ ВТОРУЮ!»

—Хотите?

Начальник кредитного управления вошел, как всегда, бесшумно. Ему нравился эффект, производимый его внезапным появлением.

—Если бы водочки…

Несмотря на вес, переваливший за сто, и одышку, молодость позволяла ему довольно легко двигаться.

—Ну, вы даете, Вячеслав Олегович! Тогда уж ликер!

Помощница держалась неуверенно. Физически крепкие мужики были ее проблемой. По крайней мере, чисто поведенчески она никак не могла найти нужный тон.

— Тоже сказала…

— А чё?

Я с любопытством следил за се безгубым ртом, немного сонными движениями, словно видел воочию ее трудности

«Как сложно у человеческих самок с продолжением рода! Чтобы произвести потомство, надо научиться говорить тоненьким обволакивающим голоском, знать грамоту, улыбаться, льстить, предавать…»

—Ты чё, лапуль?

Недавно прошел спектакль в постановке Валерия Ахадова, и все подражали его героям.

—Нет, правда, лапуль!

И дальше — все в том же роде.

Разговор мог целиком состоять из одних «А чё?».

Все и всё прекрасно понимали.

Почти каждый день после работы помощница президента шла пешком к метро. У палатки «Свежий хлеб» в машине ее уже ждал Вячеслав, который выезжал чуть раньше. Минут за сорок они добирались до ее квартиры в Конькове. Поздно ночью начальник кредитного управления в своем «вольво» гнал по окружной к себе в Крылатское.

— Молока много не выпьешь…

— А вы пробовали?!

Дурашливый разговор.

Разминка, разогревание.

В разгар зимы начальник кредитного управления слетал «на солнышко». В Тунис. Вернувшись в Москву, постригся. Теперь щеголял высоко поднятыми, не успевшими загореть висками.

Помолодел еще больше.

Оба не предполагали, что я знаю их тайну.

Лукашова, если и догадывалась об их отношениях, никогда не высказывалась по этому поводу вслух.

Играла роль зависимость президента банка от отца начальника кредитного управления — зама председателя Госкомитета в ранге заместителя министра. Это он лично пробил регистрацию банка.

— Тут говорили о газете, — напомнил я.

— Вот…

Статья в «Городском комсомольце» была посвящена проблеме снабжения Москвы.

— Во втором столбце, несколько строк…

Всегда отлично информированная газета сообщала: «Существенный вклад в решение проблемы снабжения столицы внес на днях московский банк „Независимость“, предоставив крупный валютный кредит фирме „Алькад“, занимающейся импортом недорогих, а главное, экологически чистых сельскохозяйственных продуктов на российский рынок.

Как стало известно от вице-президента банка по безопасности, лоббировавшего выдачу кредита, москвичи получат продовольствие не сразу: фирма должна предварительно закупить западные технологии и обменять их на продукты нефтепереработки российских предприятий…»

Корреспонденция отражала заботу мэра Москвы Юрия Лужкова о малообеспеченных гражданах столицы. Отмечались также заслуги других фирм и банков.

—Бесплатная реклама! К тому же косвенная!..

По мнению начальника кредитного управления, упоминание о банке было нам на пользу. Я подумал, что публикация в «Городском комсомольце» дело его рук. В конце заметки журналист высказал предположение о сумме кредита «Алькаду», которую наш банк обязался перечислить в три срока.

Сумма впечатляла:

«200 000 000 (двести миллионов) долларов США…»

Шофер экскурсионного автобуса Шабтай Коэн, которого вечером в четверг я видел на перекрестке Цомет Пат, недоуменно взглянул на меня, вернулся назад в квартиру.

Я вышел из дома.

Первым делом отыскал ближайшую автостоянку. Она находилась тут же на Яффо, чуть ниже рынка, ближе к центру.

Несколько десятков машин были припаркованы «коробкой». В основном корейские и японские. Из европейских марок у израильтян пользовались успехом только маленькие, с крытым кузовом, «рено» да еще «пежо». Помню, как я был удивлен, впервые узнав, что в написании коротких этих названий у французов оказывалось на три буквы больше и все они не произносились.

Экскурсионных автобусов на стоянке я не обнаружил.

«Ауди-100» нашлось всего две.

Я заглянул в блокнот.

Номера экскурсионного автобуса и серой «ауди», которые я записал ночью у автозаправки два дня назад, были: 75-215-00 и 42-229-55.

Обеих машин я не увидел.

Я обошел автостоянку и снова вышел на Яффо.

Прохожих почти не было, если не считать немолодой проститутки на высоком крыльце бывшего полицейского участка. Она была пьяна. Превратно истолковав чувства, которые читались у меня на лице, она сказала страстно:

— Пойдем. Я тебе дам…

Я знал ее историю: она въехала в страну через Египет, абсолютно незаконно, и собирала деньги на фиктивный брак.

Я на ходу сделал несколько коротких затяжек.

Старые солнечные часы, сохранившиеся еще со времен британского мандата на Палестину, показывали девятый час. Минут через сорок я вышел на поднятый высоко над городом проспект Теодора Герцля. Огромная иерусалимская панорама с тысячами домов внизу простиралась по периметру раскинувшегося подо мной цирка. На высшей точке горы находились могилы основоположников идеи воссоздания еврейского государства и высших государственных деятелей, в том числе и убитого премьер-министра Ицхака Рабина.

Мой путь заканчивался у автобусной остановки рядом с военным кладбищем.

Сбоку были установлены два телефона-автомата, и один виднелся на возвышении, на территории самого кладбища.

Я никогда не видел, чтобы ими пользовались.

Несколько человек, в Москве, людей абсолютно надежных, знали номера этих автоматов и субботние часы, когда я сюда прихожу. На часах, подаренных мне Рембо, время еще оставалось. Я достал конверт банка «Хапоалим» адресованный Шабтаю Коэну, без колебания вскрыл его. Банк подтверждал поступление на его валютный счет пяти тысяч баксов. Счет был открыт на прошлой неделе. Поскольку израильтянину, если только он не вернулся на днях из-за границы, закон запрещал пользоваться долларовым счетом, следовало предположить, что деньги были положены на его имя кем-то, прибывшим из-за рубежа.

«Это мог быть и гонорар за попытку увезти женщину на Цомет Пат…»

Я сунул письмо в карман.

Ни Джамшит, ни Рембо не позвонили.

Москва молчала.

Я прошел по военному кладбищу, вышел к могиле бывшего премьер-министра. Небольшая, чисто убранная роща и аллеи вокруг были безлюдны. Тут же неподалеку, под деревьями, находились могилы других наиболее известных государственных деятелей. Ни одной живой души не было вокруг. По субботам иудеи не посещают погосты.

Я двинулся назад на такси. Первый общественный транспорт должен был появиться на улицах только к вечеру.

Мне предстояло перекантоваться несколько часов до тех пор, пока на исходе дня жизнь израильской столицы вновь возобновится. Откроются магазины, лавки, фотолаборатории…

Я хотел сдать для срочного проявления и печати пленку, на которую сфотографировал убитого…

У своего дома на Элиягу Голомб я снова увидел Влада и его приятеля. Они толковали о средиземноморских винах. Вернее, по обыкновению, говорил один Влад.

Киевский мэн попытался втянуть меня в разговор:

— На Кипре — «Темная леди», «Гермес»… Не пробовал?

Я покачал головой.

Там, у себя в Киеве. Влад, скорее всего, был фарцовшиком, шулером, может, рэкетиром. Оставляя родную Украину, он вряд ли думал, что не сможет организовать в Израиле ничего путного. А может, просто у него не было выбора — надо было срочно линять…

Здесь ему мешало незнание языка, бедность переселенцев, инертность местных жителей. Влад выглядел весьма солидно в чистом, без единого пятнышка спортивном одеянии от «Рибок».