От внимания комдива не ускользнула эта моя тревога.

— Такой недостаток, как молодость, — дело поправимое, — заметил он. — За умение как следует делать свое ратное дело такой пустяк прощается,.. — И снова улыбнулся.

Утром на почтовом поезде с одним небольшим чемоданом — все-то приданое! — отправился я в сторону таежной станции. Это была даже не станция, а полустанок у железнодорожного моста через реку Зея. До села, где располагался полк, транспорт никакой не ходил, но меня ждали сани, и я не теряя времени прыгнул в душистое сено, набросил на себя овчинный тулуп — и небольшая лошадка тронула с места уверенной рысцой по знакомой наезженной дороге.

Вечерело. Легкий морозец приятно щипал уши и щеки. В небе, пока еще светлом и необыкновенно высоком, загорались первые звезды. Они словно накаливались изнутри: поначалу синие, потом белые и лишь после с каждой минутой становились все более и более голубыми, переливными — ночными. Весело поскрипывали полозья саней, под звон колокольчика лошадка бежала легко, пофыркивала от удовольствия, но вот дорога нырнула в овраг и пошла среди низеньких кустов, совсем реденькой березовой поросли.

— Далеко ли еще? — спросил я возчика, молчаливого бородатого мужика из соседнего с полком сельца.

— Да рядом, господи!.. Сичас за лесом! — отозвался он, задергал вожжи и застегал лошадь своим кнутиком.

Въехали в лес. Стемнело совсем. Из черной мглы впереди вдруг засверкали два красных глаза. «Никак волки?..» — подумал я, и проснулось давно забытое, чисто русское, пленительное это растворение в ночи, когда луга, реки, пустынные дороги под звездами, кажется, будто того и ждут, чтобы мы пришли с приметами и суевериями, шептались и были близки и откровенны с кем-то похожим на нас, кого мы и ждем, выдумываем и никогда не встречаем. Ходили ведь раньше при свете месяца по воду девицы, окунали ведро, загадывали на тех, по ком вздыхали. А мы не поем теперь старых песен, не верим месяцу, а сами все те же в тайностях и желаниях…

— Ну, вот твой полчок, командир!.. — прервал мои размышления возница и, повернувшись ко мне, указал кнутом на одноэтажные бараки.

Удары топора, скрип снега под ногами, хлопанье примерзших за ночь дверей звонко разносились в сухом морозном воздухе. Через минуту-другую я был в штабном домике, и дежурный по полку бойко докладывал мне о том, что за время его дежурства никаких происшествий не случилось, что на завтрашний день в полку по плану полеты и что весь личный состав перед полетами отдыхает.

Навсегда запомнил тот день. На аэродроме ровный ряд боевых машин — лобастые «ишачки». Перед ними строй — поэскадрильно — летчиков, техников, механиков — людей, с кем предстоит нести боевую вахту по охране дальневосточных рубежей. Начальник штаба докладывает мне о том, что полк построен. Я слушаю его доклад, приветствую истребителей, и над аэродромом летит единым выдохом: «Здравия желаем, товарищ старший лейтенант!..»

Обхожу строй. Вглядываюсь в лица однополчан. Спокойно, с достоинством они рассматривают меня и как бы вопрошают: «Ну-ну, на что ты сам-то способен, лейтенант?..» В памяти всплыла встреча с командиром дивизии Руденко, его пожелания: «С той минуты, — напутствовал Сергей Игнатьевич, — как в ваших руках окажется командирский жезл, помните: каждый ваш поступок, каждое слово на прицеле у подчиненных…»

Но, странное дело, все приготовленные слова куда-то исчезли. Еще с вечера продумав, что буду говорить перед полком, я все будто намертво забыл! Возвращаясь вдоль строя и чувствуя, что обход его — первое шапочное знакомство с подчиненными — уже затягивается, приказываю приготовить один из самолетов к запуску.

И вот летят привычные команды:

— К запуску!

— Есть к запуску!

— От винта!

— Есть от винта!

Незнакомый еще мне техник самолете дергает «рогулькой» лопасть винта. Мотор почихивает, потом все уверенней набирает обороты, а с ними ко мне подкатывает знакомый приступ азарта и той легкости, которая всегда наступает перед ответственным заданием.

Я взлетаю Вижу под крылом аэродромное поле и полк, который, знаю, замер в ожидании. Мне предстоит сейчас суровый экзамен. Свое первое обращение к коллективу, которым придется командовать, я задумал сделать вот так — полетом, в котором решил показать, чему обучен и на что способен.

Не буду лукавить, я не сомневался, что покажу высокий класс пилотажного мастерства Не совсем уверен и сейчас в правильности выбранной мной формы представления подчиненным. Возможно, следовало что-то сказать о себе, призвать людей к более настойчивому овладению боевой и политической подготовкой: аварийщики все-таки, в хвосте плелись. Возможно… И все же отпилотировал я тогда над аэродромом, когда почувствовал, что хватит, отошел подальше, разогнал на пикировании истребитель, перевернул машину — и вниз головой пронесся ураганом почти над самой землей.

— Вот так и летать будем…

Это была моя тронная речь — командира истребительного авиаполка.

Вечером после полетов мы остались с комиссаром полка вдвоем. Сергей Федоров, так звали моего боевого помощника по политической линии, мне сразу понравился. Ну, во-первых, и возрастом и званием весь командный состав полка оказался старше меня. Начальник штаба — майор, командиры эскадрилий — капитаны. «Слава богу, — подумал я, знакомясь с Федоровым, — хоть у одного на петлицах кубарем меньше, а то будто я здесь вовсе не командир!»

Доброта просвечивала во всех чертах комиссара. Вместе с тем в его взгляде было что-то, говорившее об уверенности в себе и твердой воле.

— С чего начнем, Сергей? — спросил я, когда он поделился со мной своими первыми впечатлениями о коллективе полка.

— С дисциплины! — ответил комиссар и принялся рассказывать, что летчики здесь достаточно опытные, но порядка в полку никакого.

Это я тоже успел заметить. Одеты все были небрежно, неопрятно, друг друга никто не приветствовал, как в армии положено, младшие по званию к старшим обращались запросто, по имени: «Эй, Вася!.. Петя…» — будто находились на деревенских посиделках, а не в боевом полку.