Было это действительно давно, и я еще не достиг нынешнего положения, зато, в порядке компенсации, был не так толст, а худ и подвижен, и на голове моей на месте теперешней лысины еле поддавались гребешку упрямые густые волосы, в которые так любили запускать свои пальчики юные девы, ласкавшие нас в ту пору неутомимо в разных городах и городишках нашей необъятной советской Родины.

Как вы знаете, я в те годы много ездил в командировки, как мальчик на побегушках, потому что барахтался у самого подножия моей нынешней карьеры. И была в этом своя прелесть: новизна впечатлений, неожиданные встречи, а главное, подальше от начальственных глаз, а посему и больше вольностей можно себе позволить.

Занесла меня судьба как-то в Ригу. Инспекция кадров. Что-то в этом роде. Занятие несложное, времени свободного — уйма. Приехали мы на пару дней с Колей Филипповым, таким же неоперившимся инструктором, как и я. Оба молоды и здоровы и распираемы от жажды наслаждений. А тут — Рига. Не город, а мечта. Порт, моряки и западный дух. Свобода нравов. В ресторанах — джазы, с ума сойти можно. Женщины одеты… Москва по сравнению с ними — глубокая провинция.

Я в этом злачном городе был уже не впервые, имел представление о тамошних нравах и знал что, где и почем. В гостиницу ЦК, естественно, ни ногой. Там, хоть комфортабельно и дешево, мне делать нечего. Круглосуточный надзор, стерильность, как в больнице, ни привести, ни вывести, дежурные дамы на этажах, как церберы, блюдут мораль партийных постояльцев и при малейшем нарушении строгих правил докладывают куда следует, а это значит, что был ты в командировке в последний раз.

Человек с моим опытом, конечно, останавливался в гостинице «Рига» — в самой сердцевине города, у оперного театра. В этой гостинице, построенной в стиле советского модерна, жить было дорого, но уютно. Все прелести «сладкой жизни» еще не совсем осоветившейся Риги были к твоим услугам. В ту пору. Сейчас не знаю, возможно, и тот райский уголок при брали к рукам. Чего греха таить, мы же умеем утюжить то, что чем-то выделяется, и приводить все к общему знаменателю, скучному, как кладбищенский покой.

В этой гостинице, где останавливались большей частью иностранные туристы и советская элита: офицеры высокого ранга, артисты, ученые и такие, как мы, голодные партийные мальчики из Центра, которых здесь, в провинции, принимали как всесильных вельмож, — был свой установившийся порядок: гостям мужского пола очень неназойливо, а главное, бесплатно подсовывали на ночь в постельку девиц на выбор. Блондинок и брюнеток. Юных и зрелых. Туземных латышек и наших русопятых. Все удовольствие обходилось в стоимость ужина на двоих, заказанного в номер. И все. Вполне по карману даже таким голодранцам, как мы с Колей Филипповым. Можно было легко уложиться в суточные, которые нам платили в командировке, и не тратить кровных из зарплаты, кои полагались семье, дожидавшейся в Москве возвращения папули.

А занимался поставкой живого товара упитанный малый с мордой вышибалы, торговавший одеколоном и туалетным мылом в мраморном холле гостиницы, в киоске «Сангигиена». Кстати, у него же можно было достать заграничные презервативы. Тонкие, как паутина, и с усиками на головке, доводившими бабу до исступления. Надо было лишь негромко сказать ему, в каком номере ты остановился и в каком часу желательней всего получить товар. И точно в оговоренное время, когда уже на столе дымился доставленный официантом из ресторана ужин, раздавался негромкий стук в дверь и входила фемина — блондинка или брюнетка, но, независимо от масти, обязательно с хорошей фигурой и вполне пристойными манерами средней советской служащей. Эдакая «скорая половая помощь». И даже модные в ту пору большие дамские сумки напоминали докторский саквояж с набором медицинских инструментов. Выпьет, закусит, посмеется сальному анекдоту, без шума, без орания песен, как у нас на Руси полагается, а потом разденется, не погасив света, чтобы ты лицезрел все ее прелести и по мере обнажения доходил до неистовства, и в постели покорно и ненавязчиво будет делать все, что твоей не богатой фантазии заблагорассудится. И уйдет утречком, чуть свет, оставив тебе свой номер телефона на оторванном крае газеты и поцеловав тебя, сонного, в щечку, от чего ты, окончательно проснувшись через пару часов, обнаруживал на небритой щетине отпечаток губной помады в форме сердечка.

В тот раз, как вы догадываетесь, мы с Колей Филипповым направились прямо с вокзала в гостиницу «Рига», где нас ожидал заказанный из Москвы номер — полулюкс из двух комнат: спальни на две кровати и гостиной, с ванной, соединяющейся с обеими комнатами.

Мы бросили вещи в номере и затопали к лифту — скорее вниз, в холл, к киоску «Сангигиена», чтобы напомнить мордастому малому, что мы здесь и он вполне может направлять к нам девиц для «парного этюда», то есть для одновременного употребления их на двух рядом расположенных кроватях с последующим обменом — кавалеры меняют дам.

В холле под пудовыми бронзовыми люстрами гудит толпа, как обычно в больших гостиницах. Мы протолкались к киоску «Сангигиена», и я оторопел. Мордастый парень стоял за стойкой и игриво болтал с неземным созданием. Юное, лет семнадцати, существо с классической головкой, в серой кроличьей шубке, какие носят школьницы-подростки, и в берете из такого же меха. Божество! Хрупкая тростиночка! Неземное создание с огромными глазами газели и удивительно стройной фигуркой, угадывавшейся по ножкам, затянутым в серые, домашней вязки чулки.

Мы с Колей Филипповым стояли, разинув рты, и Коля прошептал огорченно, что это, мол, существо не из категории поставляемого товара. Конечно, подтвердил я, таких он никому не поставляет. Сам пользует. Видишь, облизывается, как кот. Коля возразил, что никто ее не пользует. Еще дитя. Школьница. В гостиницу зашла случайно. Может, мама с папой послали с каким-нибудь поручением? А что болтает с мордастым малым из киоска «Сангигиена», так это случайное совпадение и к ее нравственности никакого отношения не имеет.

Я с Колей не согласился. Я был полон сомнений. Да, конечно, она совершенно не похожа на тех девиц, какие стучали ко мне в номер. Она божественно хороша невинной прелестью входящей в пору цветения красавицы. Ее огромные глаза так непорочно и удивленно распахнуты на этот гудящий, как улей, многоязычный мраморный холл, пропитанный насквозь пороками всех континентов, что хочется подойти к ней, бережно взять за руку и вывести отсюда прочь, подальше, на чистый воздух. К школьным подругам;

— Вот, видишь, — сказал Коля. — Уходит. Она здесь случайно. Она не из тех. Пойдем, спросим у мордастого. Он только подтвердит.

— Обойдемся без мордастого, — сказал я, и, как потом утверждал Коля, глаза мои загорелись хищным блеском, какой бывает у охотничьего пса. — Сейчас ты, Коля, убедишься, какой ты наивный птенец.

И я ринулся в толпу, ей наперерез. У самой вертящейся двери настиг серую кроличью шубку, поравнялся и интимно зашептал в ушко под меховым беретом:

Через десять минут я вас жду у себя… Четвертый этаж… Номер 425… Итак, через десять минут.

Прошептал все это без заигрываний в голосе, тоном приказа.

Я даже не взглянул на нее. Поэтому не знаю, как она восприняла мои слова. Покраснела ли, побледнела?.. Я благоразумно затормозил, растворился в толпе и стал пробиваться к Коле Филиппову.

Пошли, — заторопил я его. — Через десять минут она будет у нас в номере. Мы должны приготовиться к встрече.

Ты с ума сошел! — завопил Коля. — Она что, согласилась?

— Это меня не интересует. Я ей велел. И уверен, не ошибся.

— Она тебе по морде не съездила?

Хочешь быть в доле, заткнись, товарищ Филиппов. Нам нужно успеть приготовиться к ее приходу. Ошарашенный Коля Филиппов стонал и охал в лифте, не умолкал на всем пути по длинному коридору, а в номере, свалившись в кресло, изрек:

— Спорю на любую сумму, что ты напрасно прождешь до утра.

— Не хочу с тобой спорить, — отмахнулся я, поспешно сбрасывая с себя одежду и натягивая вынутую из чемодана пижаму. — Как только постучит, милости просим убраться отсюда и через стеклянную дверь, разделяющую гостиную и спальню, можете смотреть концерт, который я здесь с ней исполню на диване. И облизываться. Беззвучно.