Наблюдая незадолго до появления своего старого приятеля за мухой, упрямо возвращавшейся в левый верхний угол листа бумаги, не вернулся ли он мысленно как раз в школьные годы?

А что стало с другими его однокашниками? Ни с одним из них ему так и не довелось свидеться. Кроше, сын нотариуса, наверняка пошел по стопам отца. Упитанный и незлобивый Орбан поговаривал о медицине. Другие, должно быть, разлетелись кто куда по всей Франции и за ее пределы.

Ну почему случилось так, что из всех именно Флорантен попался на его пути при столь неприятных обстоятельствах?

Припоминалась ему кондитерская Флорантенов, хотя он и редко там бывал. Позволить себе проводить время среди зеркал, мрамора и позолоты, в теплой миндальнованильной атмосфере, угощаясь мороженым и пирожными, могли лишь те лицеисты, у кого было вдосталь карманных денег. У городских дам вкусным считалось только пирожное от Флорантена.

Теперь взору Мегрэ представилась картина пыльной захламленной мастерской с никогда не знавшими воды и едва пропускавшими свет оконными стеклами.

— Извиняюсь за беспорядок.

Именовать себя антикваром со стороны Флорантена было более чем претенциозно. Мебель, скупаемая им бог знает где, по большей части была рухлядью без стиля, не представляющей никакой ценности. Он только приводил ее в более-менее божеский вид и полировал.

— И давно ты этим занимаешься?

— Три года.

— А до этого?

— Занимался экспортом.

— Экспортом чего?

— Да всего понемногу. В частности, в африканские страны.

— А еще раньше?

Явно смутившись, Флорантен пробормотал:

— Знаешь, я всего хлебнул. Стать кондитером и окончить свои дни в Мулене не хотелось. Сестра вышла замуж за кондитера, они и продолжили семейное дело.

Перед взором Мегрэ всплыла картина: за белой стойкой сестра Флорантена, ее угадывающаяся под корсажем грудь. Не был ли он слегка влюблен в нее? Свеженькая, веселая, точь-в-точь как ее мать, на которую она походила и внешне.

— В Париже непросто остаться на плаву. Были у меня и взлеты и падения.

Мегрэ повидал на своем веку немало таких: у них тоже были и взлеты и падения, они брались за сногсшибательные проекты, что рушились затем как карточные домики, и все время были на шаг от тюрьмы. Они просят у вас кредит в сто тысяч франков на оборудование порта в одной из отдаленных стран, а в конце концов довольствуются ста франками, которые идут на уплату домовладельцу, грозящемуся выкинуть их на улицу.

С Жозе Флорантену повезло. Довольно было одного взгляда на его мастерскую, чтобы понять: он жил вовсе не продажей старья.

Мегрэ толкнул приоткрытую дверь и оказался в узкой комнате без окон с железной кроватью, умывальником и скособоченным шкафом.

— Ты здесь спишь?

— Только по четвергам.

— За кем там записан четверг? За тем, кто единственный из всех проводит ночь на Нотр-Дам-де-Лоретт?

— Фернан Курсель, — пояснил Флорантен. — Они познакомились задолго до меня. Уже десять лет назад он навещал ее и водил развлекаться. Теперь он не может уделять ей столько времени, как раньше, но у него есть оправдание, чтобы в четверг оставаться в Париже на ночь.

Мегрэ повсюду заглядывал, открывал ящики столов, облезлых старых шкафов, утративших всякий вид. При этом он не мог бы объяснить, что именно он ищет. Ему не давала покоя одна мысль.

— Кажется, ты сказал, что у Жозе не было счета в банке?

— Да. По крайней мере, на моей памяти.

— Она что, не доверяла банкам?

— Не без того. Ей очень не хотелось, чтобы кто-то знал о ее доходах, из-за налогов.

Мегрэ попалась под руку старая трубка.

— Ты теперь куришь трубку?

— Да, но только здесь. Жозе не нравился запах.

В деревенского вида шкафу висел синий костюм и рабочие брюки. Было там не то три, не то четыре рубашки, и только одна пара обуви, если не считать покрытых древесной пылью тапок на веревочной подошве.

Опустившаяся богема. Но ведь у Жозефины Папе должны были водиться денежки. Была ли она скаредна? Опасалась ли Флорантена, очень скоро проевшего бы все ее сбережения?

Так ничего и не обнаружив, Мегрэ почти сожалел о том, что пришел сюда, поскольку в результате проникся жалостью к своему приятелю по незапамятным лицейским годам. Однако, когда он уже был в дверях, ему показалось, что над одним из шкафов торчит какой-то кусок бумаги. Он вернулся, встал на стул и достал со шкафа четырехугольный сверток из газетной бумаги.

На лбу Флорантена выступили капли пота.

Развернув газету, комиссар обнаружил жестяную коробку из-под печенья, на которой еще сохранился красно-желтый торговый ярлык. В коробке были связки денег стофранковыми купюрами.

— Это мои сбережения.

Мегрэ взглянул на него так, будто перестал слышать, и уселся перед верстаком пересчитать связки. Их было сорок восемь.

— Часто ты ешь печенье?

— Случается.

— Можешь показать мне другую коробку из-под печенья?

— Думаю, другой у меня сейчас не найдется.

— Две точно такие же я видел на Нотр-Дам-де-Лоретт.

— Там я ее наверняка и позаимствовал.

Лгал он всегда, то ли повинуясь природному инстинкту, то ли просто забавы ради. У него была потребность придумывать разные истории, и чем невероятнее они были, тем с большим апломбом он их подавал. Только на сей раз ставка в игре была крупной.

— Теперь понятно, почему ты пришел ко мне только в пять часов.

— Я не решался. Боялся, что обвинят меня.

— Сперва ты пришел сюда.

Он еще отнекивался, но прежней уверенности как не бывало.

— Ты хочешь, чтобы я расспросил художника, что живет по соседству?

— Послушай, Мегрэ…

Губы его дрожали. Он вот-вот мог заплакать, зрелище было не из приятных.

— Знаю, что не всегда говорю правду. Это сильнее меня. Вспомни истории, которые я сочинял, чтобы повеселить вас. Сегодня, умоляю тебя, поверь мне: не я убил Жозе, я был в шкафу, когда это случилось.

Взгляд его стал патетическим, но он ведь привык ломаться.

— Если бы я убил, то пришел бы не к тебе.

— Тогда почему ты не сказал правду?

— Какую правду?

Он старался выиграть время, юлил.

— Сегодня в три часа дня жестяная коробка еще находилась на Нотр-Дам-де-Лоретт. Так?

— Да.

— Ну и…

— Что тут непонятного? У Жозе были порваны всякие отношения с родней. Ее единственная сестра — в Марокко, за владельцем плантации цитрусовых. Они богачи. Я же еле свожу концы с концами. Когда я понял, что она мертва…

— Ты воспользовался этим, чтобы завладеть кубышкой.

— Это жестоко, но я ставлю себя на твое место. В конечном счете я никому не причинял зла. Чем бы я стал без нее?

Раздираемый противоречивыми чувствами, Мегрэ пристально смотрел на него.

— Пошли, — наконец вымолвил он.

Ему было жарко. Хотелось пить. Он чувствовал себя разбитым, недовольным всем и вся.

Выходя со двора, он, не долго думая, подтолкнул своего спутника к бару.

— Две кружки пива.

— Ты мне веришь?

— После поговорим.

Выпив одну за другой две кружки, Мегрэ вышел из пивной и принялся ловить такси. Был час пик, и, чтобы добраться до Дворца правосудия, у них ушло около получаса.

Голубое небо было совершенно безоблачным и тяжелым, террасы кафе переполнены, многие мужчины, скинув пиджаки и неся их на руке, шли в одних рубашках.

Солнце ушло из кабинета Мегрэ, и теперь там царила относительная прохлада.

— Присаживайся. Можешь курить.

— Благодарю. Знаешь, я так странно чувствую себя, оказавшись перед старым однокашником в подобной ситуации.

— Я тоже, — проворчал комиссар, набивая трубку.

— Это не одно и то же.

— Да уж.

— Послушай, ты слишком строго судишь меня! Принимаешь меня за какого-то мерзавца.

— Я тебя не сужу. Я пытаюсь понять.

— Я любил ее.

— Вон оно что.

— Не скажу, что это была большая любовь и что мы были Ромео и Джульеттой.

— И впрямь трудно вообразить себе Ромео, пережидающего в шкафу. И часто тебе приходилось сидеть там?