— Вилли был членом Яхт-клуба Франции? — спросил Мегрэ нарочито безразличным тоном.

Полковник выразительно пожал плечами, давая понять, что это праздный вопрос. Так оно и было: Яхт-клуб Франции существовал только для избранных.

— Я член этого клуба, — произнес Лэмпсон. — А также Королевского яхт-клуба Англии.

— Покажите мне пиджак, который вы надевали вчера вечером.

— Владимир!

Полковник, уже обутый, встал и наклонился к маленькому шкафу, превращенному в погребец. Там не было виски, но были другие напитки, и полковник задумался — что выбрать.

Наконец он достал бутылку коньяка и предложил, однако не очень настаивая:

— Выпьете?

— Спасибо.

Он наполнил серебряную рюмку и поискал сифон, морщась от того, что нормальный ход его жизни нарушен, а он это плохо переносит…

Владимир вернулся из туалетной комнаты с черным шевиотовым костюмом через руку. Полковник жестом приказал передать его Мегрэ.

— Значок Яхт-клуба Франции вы обычно носили на этом пиджаке?

— Yes. Разве не все кончено? А Вилли все еще там?

Он осушил свою рюмку и колебался, не налить ли еще.

Потом взглянул на иллюминатор, заметил чьи-то ноги и заворчал.

— Выслушайте меня, полковник, — начал Мегрэ.

Лэмпсон сделал знак, что слушает. Мегрэ вынул из кармана эмалевый значок.

— Его нашли сегодня утром в том месте, где тащили по тростникам тело Вилли, прежде чем сбросить его в канал.

Негретти рухнула на диван, обитый гранатовым бархатом, и, стиснув голову руками, зарыдала.

Владимир не шевельнулся. Он ждал, когда ему отдадут костюм, чтобы снова повесить его на место.

Полковник как-то странно засмеялся и несколько раз повторил:

— Yes! Yes!

При этом он снова подлил себе коньяку.

— У нас полиция допрашивает иначе, — сказал полковник. — Она предупреждает, что все сказанное может быть использовано против того, кто дает показания. Я скажу все сразу. Вы не будете записывать? Я повторяться не буду.

Итак, мы с Вилли немного повздорили. Я у него спрашивал… Но это неважно. Он не такой уж негодяй, как другие.

Бывают симпатичные негодяи. Я сказал ему грубые слова, и он схватил меня за пиджак, вот здесь… — Англичанин показал отвороты, при этом бросив взгляд на иллюминатор, за которым все мелькали ноги, обутые в сабо или тяжелые башмаки. — Это все. А значок, должно быть, упал. Это было по другую сторону моста.

— Однако его нашли с этой стороны.

Владимир, казалось, даже не слушал. Он поднимал валявшиеся предметы, уходил в носовую часть судна и сразу же возвращался.

С явно выраженным русским акцентом он спросил у Глории, которая уже не плакала, а лежала неподвижно, обхватив голову руками:

— Принести вам что-нибудь?

На мостике послышались шаги. В дверь постучали, и голос бригадира осведомился:

— Вы здесь, комиссар? Приехала прокуратура.

— Иду.

Бригадир стоял неподвижно, невидимый за дверью из красного дерева с медными ручками.

— Еще один вопрос, полковник. Когда похороны?

— В три часа.

— Сегодня?

— Yes. Мне здесь делать нечего.

Проглотив третью рюмку коньяка, англичанин взглянул на комиссара мутными глазами. Такие глаза Мегрэ уже видел однажды у него.

И флегматичный, безучастный, словно настоящий вельможа, заметив, что комиссар собирается уходить, он задал ему вопрос:

— А что, я арестован?

Негретти, совсем бледная, внезапно подняла голову.

Встреча следователя с полковником приобрела под конец чуть ли не торжественный характер, и это было замечено не одним только державшимся в стороне Мегрэ. Когда взгляд его встретился со взглядом товарища прокурора, он понял, что у того создалось такое же впечатление.

Представители прокуратуры собрались в помещении кафе «Флотское». Одна из дверей выходила на кухню, оттуда доносился звон передвигаемых кастрюль. За другой дверью, застекленной, оклеенной прозрачными рекламами макарон и минерального мыла, были видны мешки и ящики — там помещалась лавка.

В окне то появлялось, то исчезало кепи полицейского, а поодаль собрались наблюдатели. Они молчали, но упорно не расходились.

На скамейке без спинки сидел письмоводитель; он писал, и по лицу его было видно, что он чем-то недоволен.

Когда опознание было закончено, Вилли перенесли в угол, подальше от печки, и покрыли коричневой клеенкой, сняв ее со стола из неплотно сбитых досок.

В кафе стоял тот же запах. Пахло пряностями, конюшней, смолой, дешевым вином.

А следователь, который слыл самым дотошным судейским в Эперне — он принадлежал к семье Клерфонтен де Ланьи и очень гордился своим дворянским происхождением, — протирал пенсне, повернувшись спиной к огню.

Прежде всего, он сказал по-английски:

— Вы, наверное, предпочитаете объясняться на родном языке…

Сам он хорошо говорил по-английски. Может быть, правда, немного манерно. И кривил рот, как это делают все, кто тщетно пытается подражать истинным англичанам.

Сэр Лэмпсон поклонился и, повернувшись к письмоводителю, стал медленно отвечать на все вопросы, чтобы тот успел записать его слова.

Он повторил, ничего не прибавив и не убавив, то, что сказал комиссару во время двух предыдущих встреч.

Ради этого случая он надел темно-синий костюм почти военного покроя, в петлице была одна ленточка — Орден Крест заслуг.

В руке он держал фуражку с большой золоченой кокардой с гербом Яхт-клуба Франции.

Все было очень просто: один человек задавал вопросы, другой отвечал. И все-таки Мегрэ любовался им, не без чувства униженности, и вспоминал свои вторжения на «Южный Крест».

Он не настолько знал английский язык, чтобы улавливать все оттенки. Но смысл последних реплик во всяком случае понял.

— Попрошу вас, сэр Лэмпсон, — сказал следователь, — не уезжать далеко до тех пор, пока не прояснятся оба эти дела. Кроме того, я вынужден задержать разрешение на похороны леди Лэмпсон.

Полковник поклонился.

— Вы разрешите мне уйти на своей яхте из Дизи? — жестом полковник показал на зевак, столпившихся на улице, на все окружающее, даже на небо. — Мой дом на Поркероле.

А мне только до Соны добираться неделю.

Теперь поклонился следователь. Они едва не пожали друг другу руки.

Полковник окинул всех взглядом, не заметил, казалось, ни врача, сидевшего со скучающим видом, ни Мегрэ и поклонился лишь прокурору.

Секунду спустя он уже преодолевал расстояние, отделявшее кафе «Флотское» от «Южного Креста».

Он даже не спустился в каюту. Владимир был на палубе. Полковник отдал ему какие-то приказания, а сам стал у руля.

И к удивлению речников, матрос в полосатой тельняшке спустился в машинное отделение, завел мотор, вернулся на палубу, откуда точным движением сдернул швартовы.

Спустя некоторое время группа из нескольких человек, что-то обсуждая и жестикулируя, направилась к дороге, где ждали машину, это была выездная бригада прокуратуры.

Мегрэ остался один на берегу. Он смог наконец набить трубку, а потом плебейски сунул руки в карманы и пробормотал:

— Напрасный труд!

Разве не надо было начинать все сначала?

Из всего, что выяснила прокуратура, интересными пока казались несколько фактов, но важность их еще нельзя было оценить.

На теле Вилли Марко, кроме следов удушья, были обнаружены синяки на руках и на торсе. По мнению врача, версию о том, что Вилли попал в западню, следовало отбросить. Скорее можно было предположить, что ему пришлось бороться с необыкновенно сильным противником.

Кроме того, сэр Лэмпсон заявил, что впервые встретил свою жену в Ницце, причем, хоть она и развелась тогда со своим первым мужем, итальянцем Секкальди, она еще носила его фамилию.

Показания полковника, намеренно двусмысленные, позволяли предполагать, что в ту пору Мари Дюпен, она же Секкальди, жила почти в нищете и пользовалась щедростью друзей, однако в разряд женщин известного сорта окончательно не перешла.