— Вам потребуется помощь, мисс. Предупреждаю вас. Капля воды попала ей на палец. Она удивленно посмотрела на мутную мыльную пену. Вода грязная.

— Вы не правы. Посмотрите внимательно. Я после Харри тазик вымыл.

Она перевела взгляд с явно несвежего полотенца, висевшего у него через плечо, на бритву. Ручка была уже старая, вытертая, но само лезвие острое, хотя и щербатое.

В своей камере Жерво был уже в простом сюртуке. Чуть повыше локтей его руки были перехвачены ремнями и привязаны к специальным кольцам в стене. Глаза его горели по-волчьи.

Мэдди несколько секунд стояла, не шевелясь, потом она сказала Ларкину голосом, в котором сквозила боль:

— Принесите горячей воды. Я скоро вернусь.

Смирительная рубашка бесила его, и Обезьяна знал это. Кристиан вспоминал ужасные кошмары, страх, пересиливающий разум и гордость, рождавший первобытный порыв, заставляющий его каждый раз сопротивляться, хотя он уже давно знал, что не может победить.

Горло его болело: Обезьяна опять придумал нечто новенькое. Индийский резиновый жгут доводил Кристиана до бессознательности, дикого ужаса. Он лежал, прикованный к постели. Секундная темнота. И вот он выныривает из нее, задыхаясь, рефлекторно сопротивляясь, прижатый лицом к полу, с коленом у себя на шее и ноющей болью в спине. Трое тюремщиков склонились над ним, весело переговариваясь между собой. Они подняли его. Он все еще не пришел в себя, не восстановил дыхание. Он знал, что смирительная рубашка — невольный ужас, полная беспомощность, отсутствие равновесия и невозможность защититься; легкий толчок, и он падал в любом направлении из-за связанных за спиной рук. Каждое его движение было странным, неожиданным. Тело теряло связь с мозгом, суставы не повиновались ему, ноги отказывались держать… Тюремщик с кратким веселым восклицанием на лету поймал его и прислонил к стене.

Кристиан встретился с ним взглядом, и тюремщик быстро опустил глаза. Он потрепал Кристиана по щеке и что-то по-отечески сказал. Пока Кристиан стоял униженный, скованный, дыша, словно бешеный бык, дополнительное подкрепление ушло и Обезьяна вернулся к своей утренней рутине. Кристиан пришел в ярость. Он очень хотел, чтобы пришла Мэдди, и боялся, что она войдет именно сейчас, прежде чем все будет кончено.

Но Обезьяна, закончив дело и записав свои гадости в журнал, ушел, оставив его в одиночестве. Кристиан был готов убить Ларкина.

Когда-нибудь. Когда-нибудь.

Но думал он о другом. Он думал о выражении лица Обезьяны, маске ужаса. Потребуется много времени. Однажды Кристиан видел, как людей вешали и четвертовали. Он запомнил лицо одного осужденного, который ждал своей очереди и наблюдал казнь. Палач резал, рубил… Страх. Борьба. Судороги. Спазмы. Приговоренный съежился, подвывал. Лицо его стало темным, язык распух в преддверии агонии, которую ему предстояло вынести.

Кристиан с невероятным наслаждением думал об этом.

Вошла Мэдди. Она явно влияла на него. Переход от ночи ко дню. От мистических ночных кошмаров к очищающему дневному свету. Он едва мог вынести это. Он раньше считал, что уже дошел до предела. Но каждое утро Мэдди приносила свет, а потом оставляла его в темноте с Обезьяной, чье настроение ухудшалось каждую ночь. Кристиан начал понимать, что раньше были «цветочки». Горло болело от жгута. Он молил Бога, чтобы семья не забыла его. Его имя и титул защитят его, так легко затянуть удавку чуть туже. Он чувствовал себя покинутым, забитым, никому не нужным. Или во всей вселенной не осталось ничего, кроме его камеры, коридора и вида за окном?

И Мэдди. Мэдди-девочка. Она стоит в коридоре и внимательно смотрит на него, держа в руках тазик для бритья.

Обезьяна ненавидел его. Кристиан видел это по его глазам. Ненависть усиливалась с каждым небольшим разногласием, а иногда по таким поводам, о которых Кристиан и понятия не имел. Он боялся за Мэдди, не хотел ее видеть и с нетерпением ждал ее прихода. Он не находил слов, чтобы предупредить ее, и боялся остаться в одиночестве.

Мэдди выглядела потрясенной, как в тот раз, когда впервые увидела его. Ее фигура как-то сникла. Кристиан мечтал услышать ее голос, походивший на журчание речки. Когда она говорила, он закрывал глаза и представлял себе, что все понимает.

Вода? Леса?

Он открыл глаза. Ее не было. Сквозь прутья решетки на него смотрел Обезьяна — не улыбаясь, не злясь, не гримасничая. Долгий изучающий взгляд. Потом Ларкин моргнул, негромко свистнул Жерво, словно собаке, и пошел по коридору.

Когда Мэдди вернулась, она не позволила Обезьяне войти, приоткрыв дверь так, чтобы только проскользнуть внутрь камеры. Когда Обезьяна попытался протиснуться вслед за ней с ведром воды, решетка громко лязгнула.

Кристиан видел лицо Обезьяны, когда вода пролилась ему на ноги. Мэдди-девочка поставила медный тазик на стол и повернулась к тюремщику.

— Что вы наделали!

Обезьяна не свирепо, а обиженно посмотрел на нее.

— Поставьте тут, — Ее голос был таким твердым и выдержанным, что поразил даже Кристиана. — Возвращайтесь к своим обязанностям.

Рот Обезьяны уродливо зашевелился. Со стуком поставив ведро, тюремщик удалился.

Не мешкая ни секунды, Мэдди подошла к Кристиану и стала развязывать ремни. Она, не смотря на него, резкими рывками освобождала его руки.

— Не могу расстегнуть пряжку, — Мэдди все еще не глядела на него. Ее щеки пылали от гнева.

Он закрыл глаза. Это было единственное, что он мог сделать. Потом опустился вниз, согнув обе ноги одновременно. Встав на колени, еле сдерживая стоны, он стал ждать, распрямив плечи и глядя прямо перед собой.

С минуту Мэдди стояла неподвижно. Он знал, она думала о его странном поведении. Он стиснул зубы.

Прочь! Вся грязь прочь!

— Это было не обязательно, — она преклонила колени и расстегнула рубашку, освобождая руки, заломленные за спину. Затем стащила рубашку с его плеч, оставив торс обнаженным.

Прошло несколько секунд, прежде чем Кристиан почувствовал свои руки. Он попробовал пошевелиться, но боль в спине взорвалась с новой силой. Через несколько минут пальцы на руках перестали неметь. Немного размяв суставы, он оттолкнулся от пола и встал. Мэдди тоже поднялась, стряхивая пыль с юбки.

Он взял ее за плечи, притянул ближе к себе и поцеловал в губы.

Поцелуй был кратким и крепким. Он тут же отпустил ее и оттолкнул, чтобы ее замедленная реакция не успела превратиться в страх. Сюрприз. Он наблюдал за ней, видел, как по ее лицу пробежал шок, смущение и негодование.

— Друг! — смутившись, произнесла Мэдди.

— Друг! — эхом отозвался он.

Ответ, невольный, бессмысленный. Кристиан посмотрел на нее, Мэдди-девочку. Красные щеки. Гордый подбородок. Вздернутый носик. Он знал немало женщин более элегантных и миловидных, но никогда не видел никого красивее Мэдди в ее накрахмаленной штуке. Белой. Голова. Сахар? Мэдди стояла в этой тюремной камере.

— Любовь, — сказал он, — любовь.

Он удивил ее и удивился сам. Они стояли и смотрели друг на друга. Серый утренний свет падал сквозь оконную решетку, освещал ее щеки и густые ресницы.

Ее строгие губы поджались. Она держала в руках смирительную рубашку.

— Вас легко победить.

— Друг, — повторил он с неуверенной улыбкой. — Мэдди. Друг?

— Только друг? — она насмешливо посмотрела на него. — Настоящий кавалер!

Кавалер?

Этого он не мог сказать. Да и не пытался. Ее лицо было по-прежнему красным. Нервы на пределе. Он был оскорблен, что она превратила все в шутку. Что-то проворчав, он отвернулся.

— Повернись! — воскликнула она.

Он сел на стул. Каждое движение причиняло боль. Он был совершенно уверен, что его… его… что? Внутри, белое, твердое, изрезанное. Он был ранен. Треск. Кость. Он посмотрел на нее молча, вызывающе.

— Упал? — спросила она. Подойдя, Мэдди коснулась его обнаженной спины. Он напрягся в ожидании, но ее прикосновение было легким, как перышко.