Мэдди поняла, что ему не понравилась ее скромная речь, где она не назвала его мирской должности. Мэдди было наплевать на это. И дальше она стала бы называть его по фамилии, как это делает скромный квакер.

Минуту она стояла молча, постукивая ногой.

— Можно поговорить с ним?

— Сожалею, но его светлости нет дома.

Нога Мэдди стала постукивать чаще.

— Понятно. Как неудачно. В таком случае, передайте ему благодарность от моего отца.

Кристиан лежал в постели, на лбу у него была тряпка с сильно пахнущей камфарой. Он хмыкнул, услышав царапанье Кальвина в дверь.

— Приходила мисс Архимедия Тиммс, ваша светлость. Она забрала документы.

— Хорошо.

Наступила тишина.

— Врач придет через четверть часа, если я пошлю за ним, ваша светлость.

— Не нуждаюсь в этих коновалах. Я скоро уйду, — сказал Кристиан в ответ.

Швейцар пробормотал что-то в знак согласия. Дверь за ним закрылась. Кристиан снял тряпку с головы и подумал, не умрет ли он от головной боли, прежде чем встретится с Сазерлендом?

Вечернее собрание Аналитического Общества на третий день имело оглушительный успех. Для Тиммсов это собрание началось еще днем, когда в их современный дом на Верхней Чейн Роу пришел напудренный лакей в ливрее и с запиской, написанной характерным почерком герцога Жерво. Он пришлет машину, чтобы доставить мистера Тиммса на собрание в половине восьмого. После собрания он просит мистера Тиммса и его дочь оказать ему честь поужинать с ним и мистером Чарльзом Милнером в Белгрейв Сквейр. После этого их проводят домой в собственном экипаже.

— Папа! — воскликнула Мэдди с ужасом, понизив голос до шепота, чтобы не услышал лакей у входа в гостиную. — Мы не сможем.

— Не сможем? — спросил отец. — Я не думаю, что можно прийти на собрание, а затем отказаться от ужина с Жерво.

Она покраснела.

— Потерянное время и праздные разговоры. Он дурной человек. Я знаю, что ты восхищаешься научными знаниями, но его характер ужасен!

— Я такого же мнения, — ответил он неохотно. — Но разве мы первыми бросим в него камень?

— Я сомневаюсь, что мы будем первыми. — Легким движением она бросила записку герцога в огонь. Дорогая тяжелая бумага съежилась, слабо задымилась, ударившись о медную решетку. — Это не значит бросать камни, это просто нежелание общаться с человеком!

Отец развернулся в сторону горящей записки, а потом сосредоточил внимание на ее голосе.

— Всего один вечер.

— Ты можешь идти. Я вернусь сразу же, как только закончится собрание.

— Мэдди? — Отец нахмурился. — Ты боишься его.

— Конечно, нет! Почему я должна бояться?

— Я подумал, может быть… он обманул тебя?

Мэдди хмыкнула.

— Он заставлял меня часами ждать в своей дурацкой гостиной. Я могу описать тебе обои на стенах во всех подробностях. Это голубые шпалеры на белом фоне с розовыми мальвами в пересечениях линий, с шестнадцатью лепестками, тремя листочками с желтой сердцевиной.

Брови Тиммса расправились.

— Я опасался, что он сказал тебе что-то неприятное.

— Он никогда ничего не говорил мне по простой причине, что никогда не видел меня. Но ты вспомнишь мое слово: он худший из аристократов. Распутный, безнравственный и безбожный. Мы скромные люди, мы не должны принимать его предложение.

Отец долго сидел молча. Потом поднял брови и задумчиво сказал:

— Но я хочу, чтобы мы пообедали с ним, Мэдди.

Его пальцы играли с деревянной буквой «Y», вращая ее на красном сукне. Масляная лампа у его плеча не горела в тусклом северном свете уже полдня, отцу был безразличен недостаток освещения.

Она сжала кулаки и поставила на них подбородок.

— О, папа!

— Не обращаешь ли ты на это слишком много внимания, девочка Мэдди?

Она вздохнула и ничего больше не говоря открыла дверь, чтобы сообщить медлительному лакею, что они примут приглашение герцога на ужин.

Желая скрыть свою растерянность, Мэдди отправила отца наверх переодеться в свой костюм «для собраний» и побриться, что было необходимо. Затем она занялась собственным гардеробом. Еще до послания от Жерво она собиралась надеть свое серое шелковое платье как подобавшее особому случаю. Сейчас у нее возникло два искушения: одеться так, будто обеды с герцогом для них с отцом обычное занятие или же появиться на ужине в Белгрейв Сквейр в наряде, который больше бы подходил для лазания по помойным ящикам.

В придачу к тому, а это само по себе греховно, что придется одеться соответственно принадлежности к светским повесам, ее выбор ограничивался материальными возможностями. Гардеробик Мэдди оставлял желать лучшего. Ее семья была далеко не из самых блестящих в Обществе Друзей. Но они всегда должны были носить одежду, подобающую порядочным и честным людям и вести простые и честные разговоры. Строгое серо-стальное шелковое платье с твердым воротником было лучшим в ее гардеробе. Прямые линии покроя, высокая, правда уже вышедшая из моды талия не давали платью возможности претендовать на большее, чем оно было: лучшей утренней одеждой простой квакерской девушки в последние четыре года.

Мэдди взглянула на черное платье, в котором выполняла обязанности сиделки или ходила за покупками. Оно было чистым и приличным, но заметно потертым на локтях. Нельзя, чтобы папины товарищи по Обществу подумали, что для нее важность случая, по которому они собираются, не имеет никакого значения.

В конце концов Мэдди все же решила надеть шелковое платье, а чтобы выразить свое отношение к греховному поведению герцога, сняла белый воротник. Она разложила платье перед собой и осталась довольной его видом. Ей нравилось, что на платье нет никаких украшений.

Другая проблема — что делать с волосами? Белый накрахмаленный капор, который она носила, смотрелся слишком обыденно. На этот раз Мэдди решила воспользоваться познаниями, полученными от матери, которая кое-что знала об обычаях и нравах общества. Тем более приходилось учитывать, что собрание математиков будет особенным.

Она решила переплести свою косу. Даже само по себе расчесывание волос уже было нелегкой задачей. Мэдди унаследовала от матери длинные густые волосы и никогда не стригла их. После того как она заплела косу и уложила ее короной на голове, Мэдди достала коробку со дна своего выдвижного ящика в шкафу и вытащила оттуда жемчужное ожерелье своей матери.

Нет, поначалу она не собиралась надевать жемчуг на шею, но, немного подумав, решила, что в волосах жемчуг будет не очень заметен, что будет своеобразным компромиссом между язычеством и фанатизмом.

Но когда она спустилась вниз, предварительно убедившись, что отец оделся как надо, выдержка и уверенность на время покинули ее. Она испугалась, что жемчуг в волосах будет выглядеть очень глупо. Посоветоваться было не с кем, в доме, кроме папы и Джеральдины, никого не было. Безуспешно Мэдди пыталась разглядеть себя в отражении на серебряном чайном подносе. В этот момент на лестнице раздались неторопливые папины шаги.

В дверь постучали, и она побежала на кухню за Джеральдиной, поскольку звонок не работал, хотя хозяин дома обещал починить его еще днем. Убедившись, что папа благополучно спустился с лестницы, она взглянула на лакея. Он подал папе руку и помог подняться в черную блестящую карету с голубым гербом на дверце, на котором парил белый феникс, окруженный шестью золотыми геральдическими лилиями. Вдруг лакей поклонился и протянул Мэдди руку. Ей не оставалось ничего иного как подчиниться. Лекционный зал в Королевском Институте на Олбемери-стрит представлял собой амфитеатр с удобными скамьями примерно мест на девятьсот. И обычно он был слишком велик для собраний членов Аналитического Общества. Тех, кого интересовала философия чистой математики и кто разбирался в ней, собиралось обычно так мало, что они занимали только четыре ряда возле возвышения, остальная же часть зала не освещалась и отвечала им гулким эхом.