— Да, — сказал Тиммс совершенно серьезно.

— Ее лицо выражает достоинство, но не строгость, оно чуть мягче. Она так изумительно вскидывает подбородок, что заставляет мужчин замолкать. Она выше вас, хоть и не намного, но кажется высокой. Правда, если сравнивать со мной… Она на целых пять дюймов ниже шести футов, — сказал он рассудительно. — Мне кажется, у нее цветущий, здоровый вид. Она не толста, но и не худа.

— Напоминает хорошую молочную корову! — отозвалась Мэдди.

— Сейчас о цвете ее лица можно сказать, что он близок к светлому кларету. Щеки и шея тоже. Если судить о коже, то она немного бледновата.

Приложив руку к груди, Мэдди подумала, что вырез на платье, наверно, слишком большой.

— Папа… — она посмотрела на отца, на губах которого застыла улыбка.

— Ее волосы, — продолжал Жерво, — при свечах отливают золотом. Да нет, не золотом. Еще богаче. Они похожи на свет, проходящий через темный эль, когда вы его разливаете. Она заплела косу и уложила ее вокруг головы. Я уверен, она хотела достичь эффекта строгости и совершенно не осознавала, что из этого получится. О! Хочется представить себе волосы распущенными и почувствовать их между своих пальцев.

— Не нужно так шутить, — тихо попросил Тиммс.

— Простите меня, мистер. Трудно сдержаться. Так вот, форма носа говорит об особенностях характера. Не думаю, что можно назвать его совершенным. Однако очень решительный… Носик девушки. Носик леди. Прекрасно гармонирует с подбородком. Но глаза… Я боюсь, что глаза полностью разрушают все мои представления о… ней. У нее очень хорошенький ротик, хотя она нечасто улыбается. — Он сделал глоток вина. — Но будем откровенны. Я видел, как она не раз улыбалась вам, чего нельзя сказать обо мне. А глаза то ли золотистые, не то карие… глаза газели. Вы думаете, что смотрите на меня строго, мисс Тиммс? Нет… — Он покачал головой. — Мисс Тиммс, приношу вам свои соболезнования, у вас не получается строгого взгляда старой девы. Из-под ваших замечательных ресниц на меня смотрят прекрасные глаза.

В его доме, за его столом Мэдди казалось невозможным высказать все негодование, вызванное его рассуждениями. Но ее отец был явно взволнован.

— Мэдди, — прошептал он. — У тебя взгляд твоей матери…

— Конечно, папа, — сказала она беспомощно. — Разве никто не говорил тебе об этом?

— Нет, никто.

Он произнес это, не выражая никаких чувств, но в отблеске свечей стали отчетливо видны слезы на глазах старика.

— Папа, — сказала она, дотронувшись до его руки. Он погладил руку дочери и, пальцами коснулся ее лица, затем медленно провел по щекам и ресницам. Она непроизвольно сжала руки, почувствовав, что готова заплакать.

Ее отец выглядел счастливым, как будто он увидел впервые дочь после восемнадцатилетней разлуки.

— О! Спасибо, Друг, — Тиммс повернул лицо к герцогу. — Благодарю за один из самых лучших дней в моей жизни.

Жерво не ответил. Он как будто ничего не слышал. Герцог смотрел на скатерть. Его синие глаза казались задумчивыми, на лице застыла грустная улыбка.

«Ничего красивого нет в утреннем тумане, вопреки извечному утверждению. Ничего поэтичного, — подумал Кристиан. — Все бело-серое. Трава мокрая и темная, голоса неприятно режут раннюю тишину».

Он мог слышать даже свое дыхание, когда брал пистолет из шкатулки, предложенной Дарэмом.

Он не думал о смерти этим утром, а тем более не собирался никого убивать. Чувствуя себя виноватым, Кристиан считал для себя делом чести просто встать под выстрел. А там будь что будет. Он сам обязан выстрелить в воздух. Так… Сазерленд может попасть в него. Да. Скорее всего, так и будет. Но Кристиан не думал, что может умереть.

Ему показалось странным такое состояние. Полтора десятка лет назад он стоял под огнем дуэльного пистолета. Первый раз в жизни, в семнадцать лет. Тогда его еще можно было извинить за уверенность в собственной неуязвимости. Но сейчас Кристиан посмотрел вокруг… Светлеющее небо, молодые листочки на деревьях… Ему показалась невозможной мысль, что он все это видит последний раз в жизни…

Если ранят, то… об этом он решил тоже не думать. Кристиан почувствовал, как учащенно забилось сердце, когда он вышел на площадку, даже не оглянувшись на шедшего рядом Сазерленда.

Вялый, апатичный голос Дарэма дал команду остановиться.

Кристиан повернулся.

Сазерленд поднял пистолет. Кристиан видел в лице противника желание убить его. Этот человек намерен совершить казнь. Он жаждет мести. Кристиан почувствовал свой учащенный пульс, отдававшийся в ушах.

— Джентльмены, — произнес Дарэм, поднимая носовой платок…

Боль пронзила голову Кристиана. Дикая, странная боль. Он взглянул на Сазерленда, дважды моргнул, не понимая, почему он не слышал выстрела, сразившего его.

Дарэм снова заговорил. Кристиан не слышал его слов. Лицо Сазерленда было перекошено, он что-то кричал. Кристиан ничего не понимал, но Сазерленд держал пистолет, нацеленный в него.

Кристиан пытался поднять правую руку. Он покосился на Сазерленда, стараясь что-либо увидеть. Дарэм произнес какое-то слово. Из его пальцев упала на землю бледная ткань.

Кристиан слышал выстрел и свист, видел клубок белого дыма у пистолета Сазерленда и решил, что тот промахнулся. Однако падал сам Кристиан, а Сазерленд спокойно стоял.

Кристиан медленно клонился к земле, его пистолет в этот момент выстрелил.

Что произошло? В него попала пуля?

Дарэм и Фейн быстро подошли к нему. Он почувствовал, что падает, падает, падает… но земля все еще далеко. Слова летали вокруг него, порхали в воздухе. Он не понимал их смысла. Он пробовал протянуть правую руку, чтобы опереться на плечо, но не смог даже поднять ее. Он старался увидеть кровь, но, ничего не понимая, недоуменно смотрел на друзей.

— Что случилось? — спросил он.

Случилось? Нет. Нет, нет, нет, нет.

Фейн тряхнул головой и ухмыльнулся с выражением триумфа на лице. Дарэм улыбался.

— Фейн, — Кристиан схватил полковника левой рукой. — Что произошло?

Нет, нет, нет, нет, нет.

Он слышал себя. Он в ужасе закрыл рот, стараясь правильно выразиться, тяжело дыша сквозь зубы.

— Фейн! — крикнул он.

Друзья пристально смотрели на Кристиана. Он держал Фейна за руку. Половина лица другого человека была скрыта от Кристиана в каком-то сером тумане. Удары сердца отзывались тяжелым барабанным боем… Он хотел отпустить Фейна и протереть глаза. Но руки не слушались. И сказать он ничего не мог. Кристиан мог только опираться всем телом на плечо друга, а весь мир уходил, ускользал от него… Темнота заволакивала его сознание, лишив его глаз, всего на свете…

В этот день Мэдди чувствовала себя прекрасно, и хорошее утро только прибавило ей радости. Она быстро шла по Кингс-роуд мимо новых строений на Итон-сквер, неожиданно для себя восхитившись их архитектурой, заметив, что они напоминают по стилю дом герцога на Белгрейв-Сквейр.

Утром, за завтраком, они с отцом ни о чем не говорили, за исключением университетской кафедры, которую ему предстояло занять. Жерво говорил, что это учебное заведение, названное Лондонским университетом, откроет свои двери в будущем году. Но профессора начнут работу очень скоро, возможно, уже в сентябре. Подготовительная работа на Гоувер-стрит уже идет вовсю. И Мэдди решила, что после визита на Белгрейв-Сквейр она может сходить на Блумсбери посмотреть, какие там дома.

Готовясь к визиту, Мэдди взяла с собой только письмо, которое они с отцом сочинили вместе. В нем выражалась благодарность герцогу за ужин и теплый прием, а также восхищение блистательным выступлением герцога перед членами Аналитического Общества. Немного поспорив, Мэдди с отцом нашли слова признательности за предоставление Тиммсу математической кафедры. Мэдди настаивала на более сдержанных выражениях радости, чем ее отец, но так или иначе, сделать это было необходимо хотя бы ради приличия.